Предсуществование

Мой друг показывал мне воспоминания со службы и с учёбы. И я видела перед собой улыбчивого пацана в форме кадета, взрослого ребёнка, который уже тогда понимал, на какой путь ступил.

Слава начал своё образование в морском военном корпусе, а после поступил в гвардейское высшее воздушно-десантное командное училище на отделение подготовки офицеров морской пехоты. После выпуска его отправили служить на Северный флот. Служба ему нравилась. Он показывал мне много картин из своих воспоминаний. Рассказывал забавные случаи, произошедшие с ним при жизни, старался меня развеселить. Но моё сердце всякий раз обливалось кровью, когда я смотрела на друга. От жгучей несправедливости, творившейся в мире, всё вскипало внутри меня. Это рвало мне душу в клочья. Потом она немного успокоилась, исцелилась, но боль оставила уродливые шрамы, которые я не показывала никому, только сублимировала их в виде написанных книг.

Когда вспыхнула Третья Мировая Война, Слава не остался в стороне. Хотя к тому времени он уволился в запас. О причинах он сказал коротко: ему надоело терпеть самодурство начальства, которого вдоволь хватало на флоте. Да и к тому же он чувствовал сильнейшее эмоциональное и психологическое выгорание, устав бороться с тупостью некоторых вышестоящих сослуживцев.

Я таким его себе и представляла: парнем с несгибаемой волей и твёрдым характером, который не привык ни под кого прогибаться и плясать под чужую дудку. Тогда ему просто нужно было сделать перерыв, отвлечься на другую деятельность, чтобы через время вернуться в строй с новыми силами.

Он уволился, и на гражданке занялся бизнесом. Но вернуться обратно на флот ему было не суждено. Грянувшая война не оставила выбора. Слава явился в военкомат и вызвался ехать воевать добровольцем. В военкомате ему обрадовались и предложили командовать десантно-штурмовой ротой. Однако она была сформирована из только что мобилизованных неопытных бойцов, и вести их «на убой» мой друг, конечно, отказался. Вместо этого он отправился в эпицентр разгорающегося военного конфликта самостоятельно, где был принят на службу командиром роты мотострелкового батальона.

Враг сразу же прознал о выдающемся командире. Благодаря его грамотному командованию, отваге и выдержке, противники несли большие потери. Они охотились за ним. Боялись, ненавидели и охотились.

Ярослав погиб спустя сорок дней после поступления на службу, закрыв собой взрыв мины, чем спас жизни своих сослуживцев. Он говорил, что эти полтора месяца показались ему десятком лет. Он вспоминал самые тяжёлые дни наступления, которые, как он выразился, слились для него в один сплошной день, будто исчезли ночи. В перерывах между перестрелками он «гулял» по тылам противника, наводя ужас на врагов.

В ту зиму и половину весны стояли сильные морозы, как обычно и бывает, когда усиленно работает артиллерия. Но никто из его сослуживцев, прибывших на службу ранее, ни разу не заболел. На войне, вообще, редко болеют из-за стресса. Организм мобилизует все силы и не даёт вирусам атаковать себя. Ближе к середине весны стало легче. Противник стремительно отступал, оставляя город за городом, но до окончательной победы было ещё далеко.

В мае, в один солнечный ясный день, незадолго до моего дня рождения, Слава вошёл в один из посёлков для зачистки его от врагов-неонацистов, и там встретил свою смерть.

Что я делала в тот день? Уж точно не готовилась к собственному дню рождения, поскольку никогда его не праздновала, а занималась своими обычными делами, как и в любой другой день. Славе я тогда ничем бы не помогла. Я не имела ни возможности, ни желания помогать живым, только мёртвым, которые стали для меня настоящими друзьями. Я помогаю ему теперь, увековечивая его историю, его подвиг в книге, чтобы спустя сто, и более лет о нём помнили.

До последнего вздоха он самоотверженно защищал Родину, людей, идеалы, за которые шли воевать и восемьдесят лет назад, во время Великой Отечественной Войны, и теперь, во время незримой Третьей Мировой, которую предпочитали не замечать и называть другими именами.

Слава остался образцом мужественности, силы духа, отваги, он следовал долгу офицера до последнего, оставаясь защитником правды и справедливости в этом хрупком мире живых. И я готова была служить ему в уплату этого долга перед ним. Он погиб, чтобы жили мы. Он и десятки таких же храбрых бойцов погибали каждый месяц, если не день, чтобы мы не просто жили, а спали спокойно по ночам, находясь в глубоком тылу. Я бы с радостью отдала кому-нибудь из них свою жизнь, ведь мне она была не нужна, но Бог или, как я называла его, Предсуществование, распорядился иначе и послал мне иную судьбу.

«Ты только в начале своего пути» – Сказал мне однажды Ярослав, а мне бы уже хотелось пройти его до конца. Но я знала, что даже смерть – начало, а значит, и мой друг только ступил на свою истинную Дорогу.

Он освоился в мире мёртвых быстро, и практически сразу же занял должность одного из заместителей Бога Смерти. Теперь я могла не беспокоиться за Эвклидиса. Рядом с таким честным, порядочным, отважным человеком, как Слава, Бог Смерти мог не страшиться заговоров и предательств.

Но пока Ярослав в полной мере не вступил в свою должность заместителя, он трудился в Отделе Статистики. Я раньше о таком не слышала и с интересом начала расспрашивать о его работе.

– О, это очень интересно – анализировать линии судеб и выводить общие критерии. Да, впрочем, задания бывают самые разные. Например, определить, в среднем, сколько материальных благ нужно для того, чтоб человек о них не думал. Либо сколько детей должно родиться в семье, чтоб она просуществовала как можно дольше или… в общем, мы анализируем какие угодно ситуации…

– Ясно. И что же выяснили ваши специалисты? – скептически спросила я, ведь, на тысячу процентов была уверена, что жизнь – это испытание, и никакого счастья не существует.

– Ты знаешь, результаты оказались ошеломляющими… Большинство опрошенных мёртвых считают, что прожили счастливую жизнь на Земле.

– Большинство?

– Если быть точнее, более шестидесяти процентов.

– Не может быть!

– Но это так. Ты можешь мне верить.

– Всё рано, это ненормально, ты так не считаешь? Их должно быть если не сто, то хотя бы больше девяноста, иначе… Да все они лгут! Нет на Земле никакого счастья! – Я возмутилась, даже вспылила, повысив голос, а потом долго корила себя за свою несдержанность.

Я не была в восторге от жизни, и если б раньше, до знакомства со Славой, мне дали выбор: остаться на Земле, либо добровольно переместиться в мир Посмертия навсегда, я бы выбрала последний вариант. Теперь же я поняла, как глубоко ошибалась, не ценя ту жизнь, ведь, если б я сделала что-то подобное, то просто обесценила бы подвиг друга. Ведь он погиб ради того, чтобы жили мы, чтобы жила я. Имела ли я после этого право так расточительно разбрасываться своей жизнью? Конечно, нет.

– Тем не менее, данные говорят об обратном, – спокойно ответил Ярослав. Ему, наверное, надоело уже со мной спорить и в каждом нашем разговоре убеждать меня в том, что мне следует полюбить эту жизнь.

– А ты как считаешь? Ты… Был счастлив?

– Ну, конечно! – ответил он без малейших колебаний.

Тот сеанс связи был одним из тех исключений, когда мысленно я смогла «увидеть» своего погибшего друга, а не просто говорить с ним. И он выглядел весьма необычно. Он сменил свою военную форму на другую, которую ему выдали, как сотруднику Отдела Статистики.

Это был строгий костюм благородного светло-серого цвета с золотыми полосками на рукавах, плечах, у воротника и на концах штанин, на щиколотках. Славе он невероятно шёл, подчёркивая его мужественность и благородные черты лица. Серый отлично сочетался с небесным цветом его глаз. Они всегда смеялись, на каждой фотографии. Лишь на двух последних, которые он сделал перед самой отправкой на фронт, что-то печальное закралось в его взгляде. Возможно, то было предчувствие того, что ему не суждено вернуться домой, ведь все мы, на самом деле, знаем, когда умрём, только предпочитаем этого не замечать, а зачастую, вообще, не верить, что нам суждено когда-нибудь покинуть эту Землю.

И Ярослав, наверное, до последнего не верил, что не вернётся обратно, но это никак не повлияло на его решение, на его честное исполнение долга солдата. Он справился. Он прожил эту жизнь достойно. И мало того, он чувствовал себя счастливым, несмотря на то, что она оборвалась так внезапно, когда он одолел всего лишь треть своего жизненного пути. А это означало, что всё он сделал правильно. Мне не выразить словами, как я гордилась им, как почитала его, как восхищалась им, и одновременно, как мне было больно от осознания, что его больше нет с нами.

И мне хотелось писать и писать о нём, хотелось, чтоб каждый человек в мире узнал о нём, хотелось кричать во всеуслышание, умолять, чтоб его не забыли, чтоб помнили и через сто, и через тысячу лет. Но вместе с тем, я даже боялась связаться с его родителями. Я считала, что не имела никакого морального права разговаривать с ними, ворошить их память о безвременно ушедшем сыне, вновь всколыхнуть боль в их сердцах. Так мне пришлось переживать его утрату в абсолютном одиночестве, не надеясь на то, что мне станет легче. Мой дар и одиночество стали синонимами, ведь никто не мог меня понять. И мне, признаться, не нужно было ничьё понимание, а тем более, одобрение. Я решила быть собой, жить своими чувствами и принимать их, какими бы они не были.

2

Однажды Слава показал мне страшную картину из своих воспоминаний о земной жизни. Я будто сама ощутила его чувства, которые он испытывал тогда, зачищая истерзанный город от неонацистской чумы, развязавшей Третью Мировую войну.

Бить артиллерией было нельзя: эти ублюдки прикрывались мирным населением. Заняли шесть домов. Первые, вторые, третьи этажи. Жильцов, которые не успели уехать, либо которым просто некуда было бежать, выгнали в подвалы, где они были вынуждены сидеть без воды и еды часами. Высовываться во двор было опасно, ведь неизвестно, на кого нарвёшься. Как и во время немецкой оккупации, врагу могло не понравиться твоё пальто, либо выражение лица, либо, ты мог вызвать какие-то дурные для него ассоциации, и он мог за это просто пристрелить тебя, как скот. Мёртвых хоронили в воронках от взрывов прямо во дворах.

В основном остались пожилые тётки, бабки, деды, но изредка в воспоминаниях мелькали и довольно молодые люди и дети… О Боже, дети! Чумазые, голодные и холодные они сидели в подвалах, с широко распахнутыми от ужаса глазами, ожидая, когда «дяди» наверху кинут пакет с объедками.

Город был полностью обесточен из-за обстрелов. Артиллерия врага вырубила ТЭЦ, поэтому в квартирах не было ни света, ни воды, ни отопления. Как назло весна в тот год выдалась холодной, поэтому даже в подвалах было прохладно.

Нацики мародёрствовали, разоряли квартиры, рыская в поисках съестных запасов и наживы. Если ничего не удавалось найти, они психовали, начинали ломать мебель и выбрасывать её в окна. Как рассказывал Слава, во дворах тех домов, которые он зачищал, творился хаос. Они были завалены обломками мебели, окровавленным тряпьём и бинтами вперемешку с трупами домашних животных, которые уже никто не убирал и не хоронил.

Я ощущала невыносимо скребущий душу ужас, маявшийся где-то на задворках подсознания. И это был не страх Славы – он ничего в жизни не боялся, это был мой собственный страх, страх за его жизнь, потому как я ожидала, что вот-вот произойдёт непоправимое, и она оборвётся. Я потерялась во времени, и будто забыла, как он погибнет. Боялась, что его возьмут в плен. Я прекрасно знала о том, как относились в плену к нашим военным. Была наслышана о пытках, побоях, отсутствии медицинской помощи раненым, да, банально, об изнурении военнопленных голодом. Каждому давали пригоршню сырой гречки раз в два дня, не разрешали шевелиться, били, заставляли, якобы, каяться на камеру за то, что они «вторглись» в чужую страну. По сути же, разве должно им было каяться за то, что они самоотверженно, стойко защищали рубежи своей Родины и спасали мир от нацистской заразы, расползающейся из некогда цветущей страны?

Но плен… Не знаю, кто сдавался в плен. Точнее, не сдавался, а попадал. Наверное, лишь те, кто терял бдительность от сумасшедших физических и психологических перегрузок. Большинство же даже спали с гранатами зажатыми в руках, чтобы, если что… Либо засыпали с дулом автомата под подбородком, чтоб если вдруг неонацисты прорвут оборону, и всё будет предрешено, выстрелить себе в голову, только не попадать в плен к врагу, потому как там ждал настоящий ад. Он существовал. Он всегда существовал лишь на Земле. А те, кто верили в его существование после смерти, ничего не знали о жизни. Каждый из нас прошёл через свой личный ад индивидуальной тяжести. Ну а рай на Земле, как оказалось, не был предусмотрен.

Я тоже могла бы быть на той войне, но меня не взяли на службу по состоянию здоровья. Однако после рассказов Славы я ощутила болезненный укол совести.

– Не переживай, значит, твоё предназначение на Земле в другом. Видно, ты нужнее живой, – подбодрил он меня, но на душе у меня скребли кошки. А Слава ещё меня и успокаивал.

– Ты же боец, Ананке! Ну-ну, не падай духом! Всё у тебя наладится! – говорил он.

– Разве только в этом дело? У меня есть силы, но нет желания… абсолютно никакого желания продолжать эту жизнь. Мне надоело бороться. Вся моя жизнь – это нескончаемые бои: закончился один, начинается другой. Я просто эмоционально выгорела. Не хочу ничего, только покоя.

– Но и в мире после смерти не всё так просто. Здесь тебе тоже придётся бороться.

– Но не так же, как на Земле! Я всё знаю. В мире мёртвых хотя бы нет страданий, и есть уверенность в завтрашнем дне! Да нечего даже сравнивать истинную жизнь с этим временным карцером под названием земное существование!

Ох, как же тогда я была наивна, раз решила, что в мире Посмертия буду прохлаждаться и почивать на лаврах.

– Тебе дан величайший дар медиума, Ананке! Это ли не счастье? – настаивал Ярослав.

– Счастье… – Я горько усмехнулась. – Я не знаю, что это такое. Ни разу в жизни его не видела.

Какой бы позитивной не была личность умруна, а влияние некроэнергии на биополе живого человека нельзя было предотвратить. Постоянное подавленное состояние, депрессия, мрачные суицидальные мысли преследовали меня, как медиума. Я поняла, что от них никогда не избавиться, потому как тогда пришлось бы избавиться от дара, а это было невозможно.

В то время я поняла многих своих коллег-медиумов, которые не могли справиться с сумасшедшим психологическим давлением некромира, а потому спасались алкоголем и наркотиками, чтобы хоть как-то ослабить этот гнёт, либо хотя бы его не чувствовать. Но я твёрдо решила, что пойду до конца и буду помогать мёртвым, чего бы это мне не стоило.