Жало белого города

– И что ты собираешься делать? – спросил я Лучо. – Напишешь статью и объявишь правдой все эти языческие бредни Травки?

Я пожал плечами и сделал движение, чтобы войти в подъезд.

– Какого Травки? Ты имеешь в виду брата Эстибалис, Эгускилора?

Я уже собрался было раствориться в сумерках подъезда, но имя полоснуло меня по спине, подобно хлысту.

– Эгускилора? – переспросил я, лихорадочно обдумывая эту мысль, бледный, как призрак.

– Это его прозвище чуть ли не с детства. Двадцать лет назад он носил длинные дреды, не помнишь разве? Из-за рыжего цвета волос он был похож на эгускилор, оранжевый сорняк. Неплохое прозвище, очень наглядное. В нем есть своя прелесть.

– Действительно, живописно, – отозвался я с невозмутимым видом. – Знаешь, Лучо, я очень устал, впереди длинная неделя… Давай в другой раз поговорим, хорошо?

Я пожелал ему доброй ночи и остался один во мраке. Мне стало холодно, несмотря на разгар июля.

К бесчисленным вопросам, разрывавшим мне мозг в этот момент, прибавился еще один, самый неудобный, самый тревожный, который мешал мне больше всего: почему Эстибалис не сказала, что раньше ее брата звали Эгускилор?

Неужели моя напарница что-то от меня скрывает?

9. Арментиа

Витория,

28 апреля 1970-го

В день Сан-Пруденсио[28 - Святой Пруденсио – испанский католический святой, один из покровителей провинции Алава.], к удивлению горожан, рассвет выдался безоблачным, несмотря на то что покровитель всех жителей Алавы был любителем пописать на свой город. Говорили, что погода не уважает праздник, насчитывающий уже пять столетий, и святой в конечном итоге поливает дождем всех, кто приходит к базилике Святого Пруденсио на лужайке Арментиа, чтобы почтить его мощи.

Ранним утром доктор Урбина повел свою жену и детей в центр города. На бульваре Сенда они присоединились к процессии, которая шествовала по улице, чтобы поклониться святому.

Пройдя мимо отеля «Канцлер Айяла» и поравнявшись с дворцом Унсуэты, он бросил быстрый взгляд на величественные окна фасада, пытаясь угадать, внутри ли сейчас ее обитатели или уже вышли.

Из прессы доктор узнал, что этот дворец, построенный в начале двадцатого века предками промышленника, превратился в семейное гнездо молодоженов Хавьера Ортиса де Сарате и Бланки Диас де Антоньяна, куда они перебрались сразу после свадьбы.

По всей очевидности, этот особняк во французском стиле, с резкими очертаниями и тревожными овальными просветами в серой кровле, принадлежал семье бизнесмена. Доктор Урбина уже в который раз спросил себя, как сложилась жизнь Бланки в этих роскошных декадентских стенах. Перестал ли рукоприкладствовать ее супруг, обнаружив, что все россказни о Белой Богородице – всего лишь наветы деревенских сплетников? Простил ли ее?

Несколько месяцев назад из тех же газет он узнал, что пышная свадьба состоялась в Новом соборе, церемонию проводил его святейшество архиепископ Витории, а на роскошном ужине в честь жениха и невесты присутствовали самые влиятельные чины города.

Доктор ревниво сохранил вырезку из газеты, потому что это были единственные фотографии Бланки. По вечерам часами рассматривал черно-белые крупнозернистые изображения, стараясь разгадать, была ли эта молодая женщина с продолговатым лицом, сдержанно улыбавшаяся под белой фатой, счастлива или испугана.

В клинике его пациентка больше не появлялась. Урбина с ума сходил, ежедневно ожидая на рассвете возле дворца Вилья Сусо долгожданного свидания, обещание которого существовало только в его голове.

В продолжение часа он вел Эмилию под руку, не теряя из виду детей: те в любой момент могли потеряться в толпе, несмотря на ярко-рыжую шевелюру, которой обоих наградила природа, и шумные требования анисовых крендельков, нанизанных на ветку лавра. Альваро Урбина все время держал руку в кармане, что указывало на крайнюю степень волнения, которое он не в силах был сдержать.

Да, они были при нем.

Он про них не забывал. Ни на миг не забывал. Вдруг увидит ее или встретит случайно на улицах центра?

Над головами процессии плыли нестройные голоса богомольцев, распевающих молитвы и гимны. В глубине людской толчеи слышались трещотки и барабаны, подбадривая отстающих и наполняя солнечное небо неповторимым настроением старых народных праздников.

Наконец процессия прибыла на поляну Сан-Пруденсио, широкую эспланаду, покрытую газонной травой, где люди обычно расстилали принесенные с собой клетчатые скатерти и устраивали пир – если, конечно, погода позволяла. Но вскоре набежали серые тучи, заволокли небо, и многие собравшиеся, посматривая ввысь, уписывали свою провизию с непривычной поспешностью: еще не хватало, чтобы дождь прервал их застолье.

Семья Урбина расстелила скатерть и расположилась на краешке поляны, откуда открывался вид на базилику и киоски с едой и прохладительными напитками. Доктор Урбина задумчиво посматривал вокруг, выискивая женщин, хотя бы отдаленно напоминающих ту, которая не выходила у него из головы.

Его супруга Эмилия, возбужденная праздничной суетой, без умолку трещала чересчур громким голосом про то, как подорожали в этом году грибы на городском рынке. В любом случае она была довольна: впервые в жизни позволила себе их купить.

Короткопалыми ручками Эмилия неуклюже достала из корзины алюминиевые лотки с улитками и жарким из грибов. С собой она захватила несколько собаос[29 - Собаос – разновидность бисквита, традиционная в Кантабрии (прим. переводчика).], которые оставались свежими дольше, чем сдобы, и бутылку «Маркиза де Рискаля», которую также взяла на тот случай, если встретится кто-нибудь из коллег доктора и придется его угощать. Альваро Урбина протянул ей купленные накануне в универмаге пластиковые тарелки и вытащил нож, чтобы порезать хлеб, как вдруг ему показалось, что вдалеке мелькнула физиономия Хавьера Ортиса де Сарате. Вслед за епископом Витории промышленник входил в базилику, сопровождаемый другими хорошо одетыми мужчинами.

Доктор нетерпеливо вытянул шею, забыв о ноже, который по-прежнему сжимал в руке. Забыв про детей, которые с визгом носились вокруг, клянча анисовые крендельки. Забыв про запах домашних помидоров, отменного хамона и сотен улиток под соусом, которые матери семейств распаковывали с заботливой нежностью.

Она была одна. Белая юбка до колен, простенькие эспадрильи, сумка с ромашками и элегантный жакет того же цвета. Она рассеянно стояла возле одного из киосков со снедью.

Альваро сунул нож назад в сумку, одернул пиджак и, машинально пробормотав: «Пойду куплю пончики», затерялся в веселой толпе, занимавшей собой всю поляну, пересек ее напрямик и направился к маленьким зеленым палаткам, где торговцы расставляли чуррос[30 - Чуррос – обжаренная выпечка в виде длинных палочек из заварного теста, обычно подается с горячим шоколадом (прим. переводчика).] с шоколадом и разливали по чашкам глинтвейн, пока по громкоговорителям звучала нелепая смесь религиозных песнопений и «Лучика солнца», песни в исполнении «Лос-Дьяблос», которую обожали девицы на вечеринках.

Урбина подошел к ней совсем близко, решив отбросить робость и вежливость. У него так редко появлялась возможность ее увидеть, к чему это скрывать?

– Так значит, вы вышли за него замуж, – сказал он вместо приветствия. – Скажите только одно, чтобы я был спокоен: сейчас лучше, чем раньше?

«Да уж, лучше…» – подумала она, сжимая челюсти.

Как про такое рассказать? Как рассказать почти незнакомому мужчине, что вытворяет ее муж, начиная с первой брачной ночи? Девственности оказалось недостаточно. Совсем, совсем недостаточно.

Проведя медовый месяц в Сан-Себастьяне, она вернулась растерянная, ошеломленная. Неужели никто в отеле «Мария-Кристина» не слышал, что происходит в номере люкс? Никто из персонала, убирающего их номер, не заметил сломанной мебели?

Пожилая тетушка, навестив ее в новом доме, чтобы помочь с приданым и свадебными подарками, задала тот же вопрос.

– Как все прошло? – спросила она, не глядя в глаза.

Бланка не ответила: она догадывалась, что тетя ее не поймет.

– Ничего, со временем привыкнешь, – сказала та в порыве искренности, которую Бланка не ожидала от дамы, привыкшей держаться в рамках приличий. – Старайся ему не перечить, будь хорошей женой, во всем угождай. Когда придет с работы, дом должен быть безупречен, домашние тапочки – возле его кресла. Следи за тем, чтобы не запил; если запьет, будет только хуже.

Наконец тетушка посмотрела на Бланку. Лицо ее было печально. Бланка стыдливо опустила глаза. Она никогда не задумывалась о том, что тетя тоже страдала от побоев дяди. Как слепа была она всю свою жизнь…

После замужества у нее появились подруги, супруги друзей ее мужа. Одни скучные, другие надменные, третьи веселые, беззаботные, забавные. Но ни единой, с кем можно было бы поделиться, кому можно было доверять.

И вдруг появляется он, этот заботливый врач. Единственный человек, с кем можно общаться без утайки. Как было бы здорово, чтобы это он увез ее в Сан-Себастьян, а не Хавьер. В ту ночь все было по-другому. Она была открыта, доверчива. И он держался с ней так же.

– Быть может, вы думаете, что у меня был выбор? Что это я сама решила свою судьбу? Расскажите это отцу и семье.

Доктор Урбина вздохнул: значит, все как раньше.

– То, что было во дворце Вилья Сусо, не должно повториться. Там было невысоко, ступеньки тормозили падение, вы бы не погибли, но повредили бы спину. Сидели бы сейчас в инвалидном кресле. Вы меня избегаете, но я по-прежнему хотел бы вас защитить.

– Не вижу способа, доктор, – сказала Бланка.

В этот момент начал накрапывать дождь. Ударил гром, предупреждая, что гроза уже близко, и вскоре ливануло так яростно, словно вода собиралась размыть землю.

Бланка бросилась под навес в один из проходов между киосками. Доктор Урбина последовал за ней, хотя дождя он даже не заметил.