Жало белого города

Я вздохнул и заговорил о подробностях, на которые обратил внимание. Это была непростая задача – перед нами была сложная психика, на которую наслаивались события в прошлом и личная травма.

– Думаю, Игнасио – личность противоречивая. На публике, вне дома… сияет. Глаз не оторвать: чистая харизма. Такая открытая улыбка… разве может она быть притворной? Но наедине, дома… он будто бы пуст. Тускнеет, перестает улыбаться, не удосуживается изобразить формальную любезность. У него даже голос становится тише, заметила? Как будто он старше, чем кажется. Я подметил несколько особенностей, которые производят впечатление чуть ли не патологических. Например, одержимость парностью. Не обратила внимание, что у него дома все симметрично? Распределение комнат по обе стороны коридора, диваны, столы, безделушки… Все картины – диптихи. Как будто он – половина целого и ждет, чтобы брат-близнец вернулся и вновь занял причитающуюся ему часть пространства. И все время смотрит в окно, прямо невроз какой-то или тик. А может, он таким образом прятался, когда чувствовал с нашей стороны давление… При этом смотрел не куда-то, а на двери дома напротив. Не знаешь, что там?

– Раньше было отделение «Банка Сантандер», сейчас – «Банка Витории».

– Нет, Эсти. Я имею в виду двери рядом с «Банком Сантандер».

– Ах да: там подъезд, где раньше проживал его брат, в смысле, брат-близнец, – сказала она с иронией.

– Все сходится. Он словно боится его увидеть и все время начеку. А каковы твои впечатления? – спросил я, пока мы пересекали задний сквер Нового собора.

– События двадцатилетней давности затронули близнецов сильнее, чем они дают понять. Вопрос на миллион евро: достаточно ли они ими затронуты, чтобы продолжать игру?

– Не знаю, Эстибалис. На сегодняшний день Тасио кажется мне человеком, способным на что угодно, в первую очередь – отомстить брату, чтобы увидеть его за решеткой. Это гораздо более странный субъект, чем его глянцевая версия, которую ты только что имела счастье лицезреть.

Наконец Эстибалис остановилась в тени статуи крокодила с человеческими руками, у пруда позади Нового собора. Она посмотрела по сторонам, сняла туфли и уселась на парапет.

– Ты в порядке? Знаю, что устала, но… может, что-то еще?

– Скоро выходные, останусь в Витории с Икером. Надо съездить в Чагорричу, навестить отца… меня это слегка напрягает.

– Но в целом все нормально? – осторожно спросил я.

– В целом все нормально, Кракен. А у тебя? Знаю, что ты был не в себе, рассматривая тела мертвых детей. Меня твоя реакция обеспокоила.

– Это всегда тяжело. – Я вздохнул, ослабил галстук и сел с ней рядом. – Устраиваясь в отдел уголовного розыска, мы понимали, что будем видеть неприятные сцены. Нам надо быть хладнокровными и держать наших призраков в темнице… Эсти, как думаешь, мы готовы к такому расследованию? Вдруг оно нас раздавит?

– Да ладно! Я буду следить за тобой, ты за мной. Вместе мы как два танка. Просто нужно сосредоточиться и запереть свои скелеты в шкафу.

Я умолк. Мы оба были слишком слабы. Мы были как сломанные скамейки: одна опирается на другую, чтобы не упасть.

Эстибалис утверждала, что преодолела свои слабости, а своей напарнице я доверял. Но она еще не свыклась с диагнозом отца – болезнь Альцгеймера, стремительное ухудшение и недавняя госпитализация – и пребывала в состоянии, скажем так, оранжевой тревоги.

– Прежде чем сменить тему, давай подведем итоги, – сказала Эсти, вставая и направляясь в сторону паркинга с туфлями в руках. – Что мы имеем сейчас в сравнении с сегодняшним утром?

Я вздохнул и снова почувствовал на себе тяжесть недавних убийств.

– Два новых персонажа, которых мне не терпится увидеть, как только представится возможность: Инес Очоа, Каменная Дама, и загадочный приятель Тасио, с которым они вместе проводили ритуалы. И связь Игнасио с орудием преступления: пчелами. Если он общается со многими пасечниками и знает этот мир, вполне возможно, что он догадался, как засунуть их в надлежащее место и разозлить с помощью запаха, от которого они становятся агрессивными. Но не будем забывать, что пресса пока ничего не знает о пчелах. И наконец мы уличили его во лжи: якобы он не помнит про следы спермы, найденные на теле девушки. Изобразил полное равнодушие, когда речь зашла о результатах вскрытия.

– А может, готовился к этому вопросу двадцать лет…

– Надо как следует заняться близнецами: семья, прошлое, окружение, – задумчиво проговорил я, оплачивая чек за парковку. – Раньше этим никто не интересовался: Игнасио выдал Тасио, и таким образом дело закрыли.

– Тогда у нас впереди много работы. Ты едешь завтра в Вильяверде?

– Собираюсь, если никаких срочных дел нет и я никому не понадоблюсь. Мне не хочется надолго бросать дедушку одного. Но если считаешь, что в эти выходные мне надо остаться в Витории, скажи об этом прямо.

– Я два дня буду с Икером. Тысяча дел с этой свадьбой, не говоря об отце, которому снова хуже, и надо его навестить. У меня не будет времени заниматься чем-то еще.

– Ладно, держись подальше от своих призраков.

– А ты – от своих.

– Стараюсь.

«Я стараюсь, Эсти. Только это и помогает мне до сих пор оставаться в живых», – мысленно закончил я фразу.

7. Вильяверде

Думай об убийстве так, словно убийца хочет рассказать нам историю. Что стоит за обрядами этих новых преступлений, #Кракен?

30 июля, суббота

На рассвете следующего дня я отправился в Вильяверде, крошечную деревню с семнадцатью жителями, где бабушка и дедушка воспитывали меня и Германа, когда пропали мои родители, то есть несколько жизней назад.

Мне нравилось ехать на юг ранним утром – через перевал Витории, по буковому лесу, по серпантину Бахаури, мимо сосновой рощи, где когда-то изменилась вся моя жизнь.

Вильяверде располагался в 40 километрах от Витории, у подножия Алавесских гор напротив Кантабрийской сьерры, или сьерры Толоньо, как называли ее в последнее время. Мы, аборигены, не любим наименования на официальных картах Алавы. В детстве я привык видеть перед собой густую чащу буков, дубов и орешника, стоило мне выглянуть за тяжелую деревянную калитку в трехсотлетнем доме моих предков, одном из массивных строений с каменными стенами толщиной в метр, где продукты хранились не в холодильнике, а в леднике под оставшимся с зимы льдом, подальше от огня, пылавшего под низкой широкой плитой.

Я припарковался под балконом, на котором дед держал горшки с красными бегониями, несмотря на то, что южный ветер всякий раз высушивал бедные растения и деду приходилось растить их с нуля. Но он привык снова и снова начинать сначала. Таково свойство моего деда: несмотря на уже почти столетнее сердце, он никогда не сидел сложа руки.

«Нечего сопли жевать, берись за работу», – только и говорил он. И сам так поступал. Всегда при деле.

Улицы Вильяверде были в это время пустынны, но тишину разбил автомобильный гудок: грузовичок пекаря из Бернедо вкатился вверх по склону и остановился напротив меня.

– Привет, Унаи, – воскликнул пекарь. – Что будешь брать, бисквит или сдобу? Может, пирожок или бублик?

Я собирался поймать пакет с горячей и ароматной выпечкой, когда кто-то тронул меня за плечо.

– Я заказал еще три сдобы, – послышался хриплый голос деда.

– Вот они, тут, специально для тебя. – Парень на прощание кивнул, захлопнул задние дверцы и исчез, окутав нас напоследок вкусным запахом свежеиспеченного хлеба.

Я обернулся к деду и улыбнулся. Дед отлично знал, от чего мы с Германом теряли голову. Эти свежеиспеченные сдобы, приправленные горячим чорисо[23 - Чорисо – сорт свиной колбасы (прим. редакции).] и пропитанные ароматным острым соусом, были лучшей закуской после рабочего утра в горах.

– Что у нас на сегодня, дедушка?

– Твой братишка появился раньше тебя, он уже давно обрабатывает орешник.

Дед зашел в дом и сразу вышел назад, неся в руках две косы.

– Отлично, сейчас переоденусь, и пойдем к нему на подмогу.

Я в два прыжка поднялся по лестнице, вошел в мою детскую комнату и надел видавшие виды джинсы, белую рубашку и горные ботинки.

С косами на плече мы молча шагали по мощеным деревенским улицам; иногда дед останавливался и поправлял беретку. На нем был рабочий комбинезон цвета индиго. Дед был коренаст и энергичен, во время ходьбы чуть наклонялся вперед. Говорил не слишком много – ему не нужны были слова, чтобы быть правым; он просто всегда был прав, вот и все. Это была правда простых здравомыслящих людей.

– Дедушка, я привез печенье из «Гойи», но сперва ты должен показать мне результаты анализов, – сказал я ему по дороге. – Как твой холестерин?