Корни ненависти

Мы выехали из Витории и направились в долину Вальдеговия. Эстибалис вела машину. Я откинулся на пассажирском сиденье и просто смотрел на золотые кроны буков, пока нас постепенно не окружили холмы, а шоссе не превратилось в узкую колею.

Я уже несколько дней не появлялся в Вильяверде: два текущих расследования отнимали слишком много времени. Мне не хватало свежего воздуха родных холмов, бесцельных прогулок среди дубовых и самшитовых рощ, пыльной листвы под ногами.

Мы проехали небольшую деревню Угарте – восхитительное местечко с фуксиями на подоконниках, сохранившее свой средневековый облик, – а затем свернули на узкую дорогу, ведущую к башне Нограро, всего в семиста метрах от выезда из деревни.

На огороженной территории возвышалась прямоугольная башня с зубцами и бойницами. Немногочисленные окна выходили на все четыре стороны, а невысокая стена по периметру скрывала ров. Главный вход представлял собой остроконечную арку с маленьким окном наверху.

– Значит, ты бывала здесь раньше, – сказал я, пока Эстибалис парковалась.

– Да, но я посещала выставку во внеэкскурсионное время и понятия не имела, что старый хозяин башни обитает в этом же здании.

– Башня, может, и старая, а вот владелец – нет, если верить Пруденсио, – заметил я, вылезая из машины.

Мы пересекли небольшой мост, вошли во двор – и словно попали в другое время. У наших ног лежала огромная роза ветров, выложенная из гальки. Над головами располагались римские весы с датой «1777», а на земле тут и там стояли оббитые скульптуры. Чистое Средневековье. Потрясающе.

У маленькой стойки сбоку от входа нас встретила очень высокая молодая женщина с ямочкой на подбородке и заплетенными в длинную косу волосами. Мы предположили, что она и есть гид, которого городской совет нанял проводить экскурсии по открытой части башни.

– Добрый день, – начал я, – мы пришли…

– Вы звонили? На сегодня у меня не запланировано посещений, – сказала она приятным голосом.

– Отдел уголовных расследований, – вмешалась Эсти, показывая свой значок. Она уже начала терять терпение и отбросила любезности. – Можем ли мы увидеть хозяина башни?

– Конечно. Я передам ему, что вы здесь. – Девушка нажала кнопку домофона рядом с полированной деревянной поверхностью.

Я оглядел рабочее место гида. Древний компьютер, витрина с каталогами и больше ничего. Я представил, как она долгими часами скучает в этом забытом раю посреди пшеничных полей.

– Рамиро Альвар, к тебе посетители, – все тем же ровным тоном произнесла девушка.

– Меня нет.

– Я думаю, тебе лучше их принять, – настаивала она.

– Это инспектор Лопес де Айяла из уголовного… – начал я.

– Лопес де Айяла? Выходит, они еще не все вымерли… Поднимайтесь. Я вас приму. – В голосе молодого человека слышалась властность, которой мне временами недоставало.

– Ступайте на третий этаж. Он в кабинете, в зале с пейзажами, – сообщила девушка.

– О, так у графа несколько кабинетов, – сказала Эсти не то с благоговением, не то с сарказмом.

Богатые люди всегда на нее так влияли, и она не умела это скрывать. Эстибалис выросла в крайней бедности, в ветхой лачуге в пятидесяти километрах отсюда.

Не обращая внимания на ее комментарий, гид открыла дверь, ведущую к деревянной лестнице. Мы поднялись на третий этаж и вошли в зал, стены которого были оклеены полотнами с изображением сцены охоты: свора гончих преследовала желанную добычу.

Затем появился хозяин. Очевидно, с единственной целью – ошеломить нас.

Он медленно и уверенно прошел перед портретами своих предков, сцепив руки за спиной и насмешливо улыбаясь уголками губ. Выглядел он как озорной мальчик, демонстрирующий свою игровую комнату, или домик на дереве, или палатку на лужайке за домом.

Рамиро Альвар Нограро, в сутане и алой ризе с изящной вышивкой, был самым привлекательным аббатом, священником или епископом – называйте, как хотите, – которого мы когда-либо видели. Я говорю «мы», потому что в другой жизни я бы убил ради того, чтобы Эстибалис вот так на меня посмотрела.

В ту пору, когда Эсти начала тусоваться и мы пересекались в одних барах Старого города. Когда она переживала панк-фазу, и меня сводило с ума то, какая она свободная и как ей наплевать на все. Когда я норовил случайно наткнуться на эту рыжую крошку. А однажды я выплакал свое горе на плече у ее лучшей подруги Паулы, после того как напился калимочо[25 - Баскский слабоалкогольный коктейль из вина и колы.] и меня развезло. Паула меня утешила, и за первой чашкой кофе в «Эль Карузо» последовала вторая, затем еще и еще, пока на той сосновой аллее старуха с косой не положила конец нашей истории…

Я вернулся в настоящее и сосредоточил внимание на стоящем передо мной обитателе башни. Его аккуратно зачесанные назад, уложенные гелем светлые волосы открывали выдающийся лоб, а из-под бровей, точно с воображаемой кафедры, на нас смотрели чрезвычайно умные, пронзительные голубые глаза.

– Не соизволят ли добрые люди составить мне компанию за обедом? Могу предложить вам петушиные гребешки, мое любимое блюдо.

Я собирался вежливо отклонить приглашение, однако от неловкости меня избавил звонок мобильника. На экране мелькнуло лицо Альбы.

– Унаи, с мамой произошел несчастный случай. Я срочно выезжаю в больницу.

9. Мельничный проток

Дьяго Вела

Зима, 1192 год от Рождества Христова

Клянусь, я не хотел, чтобы это произошло, и теперь склонен думать, что события того морозного рассвета положили начало многим смертям и несчастьям, которые настигли нас позже.

Я увидел Оннеку, когда она с коньками на плече шла босиком по голубоватому снегу так, будто холод не облизывал ей голые ступни, не впивался в них ледяными иглами.

Широкоплечая, с плоской грудью и царственной осанкой, она была целиком поглощена своими намерениями и не обращала внимания на окружающий мир: завывание студеного ветра, придавленные снегом дубовые ветви, зимних белых птиц, выискивающих мышей… Напади на старую мельницу вооруженная банда, она и глазом не моргнула бы. В этом была вся Оннека.

Она не видела, как я пришел на Мельничный проток. Мне нравилось скрытое от посторонних глаз место к востоку от городской стены. Безмятежное лазурное небо отражалось в нетронутом снеге, как в зеркале; передо мной словно бы расстилалась спокойная морская гладь.

Густая дубовая роща дарила уединение, которого я искал. Я подошел к увитым плющом руинам старой мельницы. Некогда она имела большое значение, однако утратила его по мере того, как дорога на Арриагу становилась более оживленной. По каналу, вырытому под огромным деревянным колесом, вода теперь текла тоненькой струйкой, а лопасти едва выдерживали вес сосулек. Мельница напоминала старуху, у которой на щеках застыли слезы.

Я сидел на пне и смотрел на замерзшую поверхность реки, когда в отдалении появилась Оннека. Она скользила на коньках, устремив взор в какую-то точку на горизонте, видимую только ей.

Почувствовав чужое присутствие, она вздрогнула, однако, узнав меня, тут же успокоилась, сняла ботинки и подошла, не обращая внимания на хрустевший под босыми ногами снег.

– Где твоя обувь?

– Я оставила ее на берегу заводи, – ответила Оннека, не придавая этому большого значения.

– Сожалею о смерти твоего отца, – осторожно сказал я, пытаясь предугадать ее реакцию. Как мне теперь вести себя по отношению к невестке?

– Я приходила сюда каждую неделю на протяжении последних двух лет. До петухов, в тот час, когда мы обычно встречались тайком от отца. – Оннека пристально взглянула на меня покрасневшими глазами. Мне почудилась в них глубокая печаль. – Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Я многое хотел ей сказать, но промолчал. Взгляды, которыми мы обменялись, говорили красноречивее любых слов.

Я прошел за Оннекой до северной стены мельницы. Время превратило ее в руины, как и все, что было у нас прежде и уже никогда не вернется.

– Что это? – в замешательстве спросил я.

Она наклонилась к маленькому камню с выбитой надписью и стряхнула снег.

– Твоя могила. Я посадила лаванду, чтобы ты не чувствовал себя одиноко. Она выжила. А я, глупая, не разглядела в этом знак, что ты жив… Хотя все было у меня под носом.