Корни ненависти

– Автомобильная авария. Карлос вел машину.

– Карлос?

– Наш бессменный водитель. Он был нам как дядя, работал на семью не один десяток лет. Они оба умерли через несколько дней в реанимации. Столкновение было очень сильным.

Я осмотрелся. Самый роскошный дом в Витории, в котором мне доводилось бывать.

– У вашего отца диагностировали синдром Марфана, не так ли?

– Верно. Об этом мало кто знал, хотя все домашние в курсе папиного диагноза. Однако он наблюдается… то есть наблюдался у кардиолога. В его возрасте существовал риск осложнений: из-за болезни стенки аорты истончились.

– Спасибо, Ирен. Больше не будем вас беспокоить. Отправьте нам список друзей и попросите секретаря прислать копию вчерашнего расписания. Сожалеем, что встретились с вами при таких обстоятельствах.

– Это не ваша вина. Я провожу вас к выходу.

* * *

На обратном пути к машине мы с Эстибалис нашли укромную скамейку и присели. Нам требовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и обсудить увиденное.

– По-твоему, это она? Думаешь, Ирен торопилась унаследовать бизнес? – спросила Эсти.

– Нет, ее горе искреннее. На ней был мужской шарф, принадлежавший отцу. Должно быть, Ирен нашла его в спальне. От него исходил тот же запах дорогого одеколона, который я почувствовал вчера, когда наклонился проверить зрачки. Первое, что она сделала сегодня, – пришла почистить отцовский сад. Бессмысленный и сентиментальный поступок. Никто этого не увидит, а завтра опадут новые листья… И все же она сделала это ради отца.

– Или она прирожденный манипулятор, как утверждает старший брат.

– Трудно судить по одной встрече. Да, возможно, она нами манипулировала. И все же не думаю, что это Ирен или кто-либо из братьев. Тем не менее Андони Ласага не принимал шпанскую мушку добровольно. Очевидно, что дети не от него, а от Карлоса, водителя. Однако покойный любил свою жену.

– Что, прости?

– Что именно тебе непонятно?

– Для начала: с чего ты взял, что дети не от него?

– Пять детей, отец с синдромом Марфана. Ты хорошо рассмотрела фотографии? Все пятеро нормального роста, с конечностями обычной длины. Вероятность, что дети унаследуют болезнь, составляла пятьдесят процентов. Но никто из них ее не унаследовал. Ни один. По статистике, такое практически невозможно.

– И что из этого следует?

– Как сказал бы дедушка: он вырастил чужой приплод.

– И все же ты уверен, что никто из них не подсыпал отцу кантариду.

– Никто. Все знали, что у него слабое сердце, а кантарида обладает сосудорасширяющим действием. Отравитель дал ему двухграммовую дозу, смертельную для человека. То есть целью было убийство. Это наша лучшая зацепка. Любой из детей постарался бы нас убедить, что отец принял шпанскую мушку в качестве стимулятора. Даже обычной дозы хватило бы, чтобы отправить его на тот свет. Однако убийца об этом не знал, что исключает и самого Ласагу. Если он принимал лекарства для сердца, зачем ему подвергать себя риску? И зачем принимать смертельную дозу афродизиака? В самоубийство я тоже не верю. Грязный, болезненный и неудобный способ, к тому же в тот день он не остался дома, а умер на глазах у всех. Скромный человек не стал бы обрекать семью на такой ужасный скандал. Вероятно, преступник принадлежит к его близкому кругу. Так что есть два варианта: либо убийца – его знакомый, либо он выбрал свою жертву наугад. Увидев дом Ласаги, я подумал об одном из смертных грехов: жадности. Мы желаем того, что у нас перед глазами. Теперь я не так в этом уверен, Эсти, и чертовски боюсь, что он мог стать случайной жертвой.

– Потому что тогда мы не найдем связь между убийцей и жертвой. Ее не будет, – закончила она, словно читая мои мысли.

За много лет совместной работы у нас образовался своего рода коллективный мозг.

* * *

Вернувшись домой тем вечером, я сел в кресло лицом к окну. Передо мной лежала площадь Белой Богородицы, сердце города. Деба уже давно уснула у меня на коленях, и я уложил ее в постель. Альба растянулась на диване, а я читал подаренный ею экземпляр «Повелителей времени». Взаимные подарки, взаимные посвящения… Это была наша традиция как читающей пары. Если нам обоим нравился роман, мы дарили друг другу по экземпляру и соревновались в том, кто напишет самое запоминающееся, самое трепетное посвящение, какое только взбредет в голову.

На первой пустой странице «Повелителей времени» Альба скопировала для меня стихотворение Майи Энджелу[21 - Майя Энджелу (1928–2014) – американская писательница и поэтесса.], которое ее мать годами читала на сцене: «И все-таки я поднимусь». В экземпляре, купленном для нее, я написал строчку из Жоана Маргарита[22 - Жоан Маргарит (1938–2021) – каталонский поэт.]: «И в ранах можно черпать силы для жизни».

– Ты очень задумчив, Унаи. Не знаю, считать ли это сексуальным или начать беспокоиться.

– Ты не против, если я подумаю вслух? Сегодня даже тебе не под силу разогнать мои грозовые тучи.

– Давай. Что тебя так тревожит?

– Вопросы из первого курса профайлинга. Почему именно таким способом? Почему здесь, в этом городе? Почему сейчас? Почему шпанская мушка? Почему во дворце Вилья-Сусо? Почему во время презентации романа, с которым его связывают три общие черты: место, профессия и способ убийства?

– И каков же твой ответ?

– Что Вселенная ленива.

– Ленива? – озадаченно повторила Альба.

– Да. Она не стремится устраивать случайные совпадения, поэтому, по статистике, их количество чрезвычайно мало. Другими словами, я не верю, что здесь случайно сошлись сразу три обстоятельства: текстильный магнат умирает так же, как и в романе, презентация которого происходит в тот же день и время, что и убийство. Нет, преступник хотел оставить нам сообщение, причем публично, чтобы все поняли: «Убийство связано с романом. Расследуйте его». Именно этим я и планирую заняться.

Я посмотрел на Альбу – точнее, полюбовался ею – и сказал, словно вынося приговор:

– Пришло время навестить издателя.

8. Дворец семьи

Алава-Эскивель

Унаи

Сентябрь 2019 года

В тот день мне было уготовано встретить одного из самых необычных и исключительных людей за всю мою карьеру психолога-криминалиста. Однако, направляясь вместе с Эстибалис и Милан во дворец семьи Алава-Эскивель[23 - Дворец, возведенный в 1488 г., располагается в Средневековом квартале, между улицами Сапатерия и Эррерия.], я понятия не имел, что нас ждет.

Хотя здание еще противостояло разрушительному натиску времени, для защиты фасада все же потребовалась сетка. Позади сада с несуразными пальмами на углу кантона Сан-Роке и улицы Эррерия гордо возвышалось полуразрушенное белокаменное строение, где жили последние дворцовые обитатели Витории. Семьи, которые в обмен на бессрочную аренду смиренно терпели сырость и облупившуюся штукатурку на стенах.

Подойдя к полукруглой арке ворот, я нажал кнопку домофона, и низкий голос спросил:

– Кто там?

– Пруденсио, это инспектор Унаи Лопес де Айяла. Не могли бы вы открыть?

После короткой паузы он ответил:

– Конечно, инспектор. Входите.

Мы обогнули яркий трехколесный велосипед и начали восхождение по кривым ступеням на третий этаж дворца, который разваливался, точно старый гаванский особняк.

– Милан, тебе удалось отследить кантариду на черном рынке? – спросил я, пока мы поднимались.