Три лилии Бурбонов

Первая триумфальная арка находилась у въезда в город и включала шестнадцать статуй, представляющих королевство Испанию. На второй, на площади Пуэрта-де-Гвадалахара, был изображен лев, предлагающий Елизавете корону, и нимфа, держащая в руках лилию Бурбонов.

На следующий день по городу проехали четыре триумфальные колесницы с аллегорическими символами, прославляющими как принцессу Астурийскую, так и брак Филиппа и Елизаветы. На первой колеснице «торжества мирной Церкви» были видны четыре фигуры, олицетворяющие Веру и Надежду, украшенные французскими и испанскими гербами, а также Славу и Мир. Вторая колесница представляла из себя замок с позолоченными зеркалами. Там снова можно было видеть Славу, беседующую с представителем Мадрида перед генеалогическими древами королевских домов Бурбонов и Габсбургов. Третья колесница посвящалась Мадриду, так называемый «Триумф города». На нём был изображён герб столицы и её эмблемы, в том числе, медведица под защитой льва Габсбургов. Наконец, последняя колесница тоже представляла собой олицетворение Мадрида в сопровождении добродетелей и пороков, выброшенных за борт. Пустой трон со скипетром символизировал Мадрид как идеальный город для правителя. Молодая вооружённая женщина, олицетворяющая Испанию, бросала своё оружие в огонь. Там же виднелась надпись «Изабелла моё оружие». По мнению американца Дэвида Санчеса Кано (книга «Мадрид и Прадо: искусство и архитектура»), эта фраза указывала на то, что оружие не всегда необходимо в конфликтах между государствами, которые могут быть разрешены дипломатическим путем, о чём свидетельствует этот брак.

– Нет другой столицы кроме Мадрида! – гордо говорили испанцы.

Главным королевским дворцом там был Алькасар, построенный на краю плато, возвышающегося над рекой Мансанарес. С его западной стороны располагались чудесные сады Кампо-дель-Моро. Тем не менее, дворец отнюдь не представлял собой, как утверждал современник, «самое удивительное в мире королевское сооружение».

– Он построен в форме прямоугольника, – пишет французский писатель Дефурно Марселен в своей книге «Повседневная жизнь Испании Золотого века», – по углам которого расположены четыре непохожие друг на друга башни; его «благородный» фасад, обращённый к городу, выполнен из камня, а его мраморные балконы и их отделка придают ему некую величавость; однако при строительстве других крыльев дворца камень использовался наряду с кирпичом, а кое-где и саманом.

Некоторые из комнат трёхэтажного дворца были просторные и светлые, но большей частью – маленькие и сумрачные, соединённые между собой узкими коридорами и лестницами. Парадные залы были убраны чудесными фламандскими коврами и украшены изумительными картинами художников эпохи Возрождения, в том числе, Тициана и Веронезе.

В архитектуре здания тоже прослеживались ренессансные черты, особенно на главной лестнице, а также в двух больших дворах, украшенных арочными проёмами между колоннами. Никто из мужчин, кроме короля и священников (а, иногда, и художников), не имел права заходить на женскую половину, отделённую от другого двора часовней. Руководствуясь королевским приказом, дворцовые слуги следили, чтобы принцесса Астурийская никогда не оставалась наедине с мужем, даже во время совместных путешествий, которые они должны были совершать в отдельных каретах. И всё это несмотря на энергичные протесты инфанта, влюбившегося в свою жену с того момента, как впервые увидел её.

По прибытии в Мадрид половина свиты Елизаветы была отправлена обратно во Францию. Разрешили остаться только двадцати четырём французам. В том числе, госпоже де Ланнуа, гофмейстерине принцессы, её помощнице госпоже д'Эппленкур, духовнику отцу Маржесто и врачу господину де Рибере.

С самого начала тринадцатилетняя француженка ощутила на себе все тяготы испанского этикета. Словно нежный цветок, она была вырвана из своего привычного окружения и помещена в совершенно ей незнакомую и часто враждебную среду. Елизавета лишилась даже своего имени, аналога которого не было в Испании: здесь её именовали: «Изабелла» (и мы так будем её впредь называть). Ещё ей было запрещено на публике говорить на родном языке, смеяться и одеваться по французской моде.

Посол маркиз де Сенеси доносил в Париж о положении принцессы и её свиты:

– Они часто льют слёзы из-за того, что им ничего не позволяют делать, кроме как сопровождать Её Высочество, и в определённые часы они не могут даже войти в её спальню… У Мадам отобрали её украшения под предлогом того, что по обычаю они должны храниться у королевского ювелира; ещё утверждают, что её лишили всей её охраны, кроме офицеров принца, её мужа; её врача Рибера заменил испанский врач; её капеллана лишили всех его обязанностей, кроме как читать молитвы и возносить благодарения, и он не может даже во время мессы находиться рядом с резиденцией принцессы…

Что касается самого Сенеси, то, несмотря на его ранг посла, дворецкий Изабеллы, испанец, оказывал ему не больше почестей, чем прислужнику, а у его жены отнял подушку для сидения, которую ей любезно пожаловала принцесса, на том основании, что этим правом могут пользоваться только жёны грандов Испании. Всё это, конечно, было нарушением обязательств, взятых на себя обеими сторонами после обмена принцессами.

Изабелла сильно тосковала в Испании по своей семье, и только переписка с братом и сёстрами была для неё отдушиной. В одном из писем она благодарит Людовика, который сообщает, что хочет её видеть, и отвечает ему, что разделяет это желание, хотя его невозможно исполнить. В другой раз она беспокоится, что не получает от близких вестей, хотя сама пишет очень часто, и просит Людовика и Генриетту Марию прислать ей свои портреты, чтобы она могла хотя бы любоваться ими.

В своих письмах принцесса неизменно сообщает о своём горячем желании увидеться со своей роднёй:

– …восемь или десять дней назад мы были в Эскориале, который является очень красивым местом, в котором нет недостатков, кроме места для променадов, как в Фонтенбло… мне очень приятно осознавать, что вы хорошо проводите там время всей семьёй.

Далее она снова расспрашивает о празднике в Фонтенбло и с тоской добавляет:

– …я бы хотела стать маленькой птичкой, чтобы полетать и посмотреть на него…

Несмотря на изменение своего статуса, Изабелла изъявляет желание, чтобы сёстры обращались к ней так же, как и раньше, хотя теперь она больше не французская принцесса, а будущая испанская королева.

Тем не менее, юная принцесса Астурийская быстро приспосабливается к своей новой жизни. Усердно учит испанский язык и посвящает всё своё свободное время любимым занятиям: охоте, прогулкам по дворцовым садам, а также танцам. Кроме того, согласно местным обычаям, она посещает монастыри, чаще всего – Дескалес Реалес, расположенный через площадь от Алькасара, где обычно принимали постриг дамы королевских кровей.

Весной 1616 года Изабелла с грустью простилась со своими дамами д'Эппленкур и де Пинглье, которые вернулись во Францию. Зато она подружилась с донной Луизой Энрикес, графиней де Паредес, которая была назначена в её свиту вместо француженок (Испания испытывала значительные финансовые трудности в связи с постоянными войнами и сумму на содержание двора принцессы Астурийской сильно урезали).

Ситуация накалилась в конце апреля 1617 года, когда Людовик XIII совершил государственный переворот, в результате которого Кончини был убит, а Мария Медичи сослана в Блуа. 14 мая король Франции принял решение изгнать испанцев из свиты своей жены Анны Австрийской. В ответ Филипп III постановил, что при Изабелле останется столько же французов, сколько испанцев при Анне. Пик напряжённости наступил, когда графиня де Ланнуа тоже решила вернуться во Францию. В частности, она была недовольна тем, как обращались с французами при мадридском дворе и тем, как мало там ценили её услуги. Госпожа де Ланнуа покинула Испанию в 1618 году, однако пообещала Изабелле вернуться, если Людовик ХIII (или Филипп III) оплатит её поездку. Принцесса была в отчаянии и попросила в письме свою сестру «подать прошение королю, моему брату, чтобы он заплатил ей». Но графиня не вернулась.

Тем не менее, милосердная принцесса продолжала просить своих сестёр даже за бывших слуг: например, за Мари, горничную графини де Ланнуа, или некоего Николя, который покинул Испанию одновременно с госпожой д'Эппленкур. Она также рекомендовала им своего врача Риберу, который уехал из Испании в 1620 году.

Вместе с тем увольнение французов из свиты Изабеллы способствовало её быстрой адаптации на новой родине и росту её авторитета. Ведь на неё долго смотрели при дворе как на французскую шпионку. Вероятно, испанцы судили по себе: Филипп III и герцог Лерма специально избрали для шпионских целей графиню де Торрес, кузину фаворита, которая возглавила двор молодой королевы во Франции. Таким образом, члены свиты Анны Австрийской постоянно передавали сведения Филиппу III через испанского посла.

Публицист Виктор Ерёмин в своём очерке «Граф-герцог против кардинала» утверждает:

– Когда Изабелла стала входить в возраст, на неё положил глаз Хуан де Тассис-и-Перальта, граф Вильямедьяна, представитель знатнейшей фамилии грандов, бессовестный развратник, наглец и остроумец. Несколько раз замечали, как негодяй позволял себе неслыханную дерзость – касался рукой руки инфанты! При этом девица отвечала ему доброжелательным взором. Мадридский двор наполнился скабрезными слухами. Граф был на двадцать лет старше Изабеллы… и имел несколько любовниц…

Тут нужно уточнить кое-какие вехи биографии поклонника юной принцессы. Хуан де Тассис, воспитанный при дворе короля Филиппа II, получил прекрасное гуманистическое образование. А при Филиппе III стал известен своими едкими сатирами, бичующими пороки придворной знати, за что шесть лет провёл в изгнании в Италии. Снова появившись в Мадриде в 1617 году, граф Вильямедьяна, конечно, видел Изабеллу при дворе. Но как он мог прикоснуться к ней, если к телу принцессы не допускали даже её собственного мужа?

Предположим всё же, что Перальту (он использовал это имя в качестве своего творческого псевдонима) представили Изабелле. Однако не прошло и года, как из-за язвительных стихов против герцога Лермы и его окружения поэта снова отлучили от двора. Хотя Виктор Ерёмин намекает на ещё одну причину его изгнания: дескать, юный Филипп приревновал Изабеллу к графу. В общем, Перальта уехал.

Тем временем в феврале 1619 года в Париже Кристина, сестра Изабеллы, вышла замуж за её бывшего жениха Виктора Амадея Савойского, который сразу же консумировал свой брак. А вот самой Изабелле пришлось ждать до 25 ноября 1520 года, когда они с Филиппом фактически стали мужем и женой. Казалось, жизнь принцессы, наконец, наладилась. Муж обожал её, и уже через несколько месяцев она носила под сердцем, возможно, следующего наследника испанской короны. У неё также сложились прекрасные отношения с деверьями, доном Карлосом и доном Фернандо, и с золовкой Марией Анной, которая была на четыре года младше её.

Однако вскоре судьба снова кардинально переменилась к Изабелле.

Глава 3

Королева и поэт

Желая, чтобы его сын и Изабелла лучше узнали друг друга, Филипп III предложил им пожить в Пардо. В этом удивительном месте к северу от столицы, где повсюду буйно растут раскидистые каменные дубы и в зарослях снуют кабаны и олени, в окружении трели диких птиц нашёл своё место дворец герцогов дель Арко, переданный в дар королевской семье. Неподалёку от него находились излюбленные охотничьи угодья испанских королей. Именно здесь прошёл медовый месяц Изабеллы.

Принцесса, которой исполнилось уже восемнадцать, согласно описаниям современников, «была стройной, с тёмными волосами и глазами, с овальным лицом и хорошо очерченным профилем». Помимо её изящества и элегантности, ещё отмечали, что Изабелла была «необычайно добродетельной» женщиной.

Филипп же казался «довольно высоким для своего возраста, худощавым, светловолосым и зеленоглазым, с большим носом и подбородком, как у его отца и деда». В шесть лет потеряв свою мать, Маргариту Австрийскую, инфант остался на попечении церковников, которые, тем не менее, не смогли ничего поделать с его безудержной чувственностью. В связи с чем испанский писатель Хосе Делейто-и-Пинуэло отметил в своей книге «Король веселится»:

– …с самой ранней юности он безудержно скакал по всем полям наслаждений, ведомый порывами переполняющих его страстей.

Если в частной жизни Филипп был общительным человеком с чувством юмора, то на публике строго придерживался этикета и напоминал механическую куклу. Кроме зубрёжки латыни, его обучение включало историю и географию, французский и итальянский языки, а также чтение переводов «различных книг со всех языков, особенно по ремёслам и искусствам, которые пробуждали… вкус к хорошей литературе». С юных лет он, как и Изабелла, любил поэзию, театр и искусство, считался искусным наездником и страстно увлекался охотой.

Филипп был счастлив, узнав о беременности жены. Одно лишь смущало молодую королеву: во время практически всех её встреч с мужем за его спиной маячила одна и та же фигура. Как пишет английский писатель Мартин Хьюм в своей книге «Двор Филиппа IV: Испания в упадке», то был смуглый человек с «сутулыми плечами, большой квадратной головой, сверкающими свирепыми чёрными глазами и резкими властными манерами». Звали его Гаспар де Гусман, граф де Оливарес, и происходил он из рода скорее знатного, чем богатого.

На протяжении долгих лет сначала его отец, бывший министр короля Филиппа II, а затем и сам Гаспар, безуспешно умоляли герцога Лерму сделать их грандами. Несмотря на неудачу, с помощью своей блестящей свиты Оливарес всегда стремился показать, что если он и не вельможа, то достаточно великолепен, чтобы им быть. Так как Филипп III любил роскошь, то герцог Уседа, родной сын (и главный соперник) герцога Лермы, легко уговорил его сделать двадцативосьмилетнего Оливареса камергером десятилетнего принца Астурийского. План Уседы состоял в том, чтобы окружить короля и его наследника преданными людьми, с помощью которых он смог бы положить конец влиянию своего отца и самому занять его место. Забегая вперёд, скажем, что это вполне ему удалось в 1618 году.

Поначалу властные манеры и суровый вид Оливареса пугали чувствительного мальчика, но по мере своего взросления Филипп стал подобен воску в его руках. Умело играя на честолюбии инфанта, наставнику удалось настроить его против Уседы, своего бывшего союзника. Если Лерма за долгие годы своего правления искусно скрывал от ленивого Филиппа III нищенское положение народа и экономический упадок страны, то неумелая политика сына бывшего королевского фаворита сделала эти бедствия очевидными для всех.

– Именно Вашему Высочеству суждено возродить могущество Испании! – внушал наследнику трона Оливарес. – Нас ждёт Золотой век!

Однако пока граф не выходил из тени своего юного господина, он не внушал сильного беспокойства Изабелле. Хотя и не понравился ей с первого взгляда.

В то время как принц и принцесса Астурийские наслаждались своим счастьем, бедный король, попеременно испытывая приступы то мучительного раскаяния, то истерической надежды, пытался прикосновением к мощам святых и одеяниям монахов защититься от гнева Всевышнего.

Весь март 1621 года Филипп III пролежал в постели в своём дворце в Мадриде, откуда открывался вид на голую кастильскую равнину. Королю было немногим за сорок, но, хотя его болезнь не причиняла ему больших мучений, жизненные силы покинули его, как и всякое желание продлить своё существование. Его раскаяние и ужас перед местью Небес были ужасным, хотя он был скорее человеком легкомысленным, чем жестоким.

30 марта юный Филипп навеки простился со своим отцом.

– Я послал за тобой, – сказал король, – чтобы ты увидел, чем всё это кончится.

После чего дал плачущему инфанту несколько советов: стремиться к счастью своего народа, заботиться о своих сёстрах и братьях, избегать новых советников и твёрдо стоять за истинную веру.

Если верить «Дневнику путешествия в Испанию» французской графини д’Ольнуа, посетившей эту страну в конце ХVII века, смерть Филиппа III спровоцировал придворный этикет. Однажды, сидя за своим письменным столом, он почувствовал запах угарного газа от камина, расположенного рядом с ним. Тем не менее, ни один из придворных не захотел взять на себя ответственность за то, чтобы отодвинуть его кресло, дабы не посягнуть на обязанности герцога Уседы, «отвечавшего за тело» короля и отсутствовавшего в тот момент во дворце. Ближайшей ночью у Филиппа III началась сильная лихорадка, сопровождавшаяся рожистым воспалением, от которой он умер через несколько дней.

Вполне возможно, что история с камином вымышленная. Однако писательница узнала эти подробности, как она сама утверждает, от некоего испанца, желавшего обратить её внимание на «безжалостную тиранию этикета, правившего двором и сделавшего из монарха почти священную особу, которая должна была быть – или, по крайней мере, казаться – неподверженной превратностям бытия».

Не успел ещё король умереть, как герцог Уседа, сочтя за благо в этой ситуации примириться с отцом, решил вызвать его в столицу. Тогда по наущению Оливареса юный Филипп приказал архиепископу Бургоса явиться к нему в покои. Инфант стоял, прислонившись к резному буфету, весь в чёрном, с надменным каменным лицом, похожим на маску.

– Я послал за Вами, – медленно сказал он архиепископу размеренным голосом, – чтобы Вы передали мой приказ Совету: он должен запретить въезд герцогу Лерме в Кастилию и приказать ему немедленно вернуться в Вальядолид, дабы ждать там моих дальнейших распоряжений.