Овод

– Просто умру.

Он глядел перед собой холодным, остановившимся взглядом, как будто был уже мертв. Потом снова заговорил каким-то странным, безжизненно-ровным голосом:

– Нет ни тени надежды, что я останусь цел, но вам незачем смущать ее этим раньше времени. Будь на моем месте кто-нибудь другой, ему грозила бы та же опасность. Она знает это так же хорошо, как и я. Но контрабандисты сделают все, чтобы не дать ей попасться. Они славные парни, хотя и несколько грубоватые. А моя шея давно уж в петле, и, когда я перейду границу, я затяну петлю.

– Риварес, что вы хотите этим сказать? Предприятие, конечно, опасное, особенно для вас, – это я понимаю, но вы ведь уж не раз переходили границу, и всегда благополучно.

– До сих пор – да, но на этот раз я провалюсь.

– Слушайте, Риварес. С такого рода предчувствиями вам нельзя ехать. Самый верный способ попасться – это поехать с убеждением, что попадешься. Давайте я поеду вместо вас. Я могу исполнить всю практическую работу, какая понадобится, а вы можете послать вашим друзьям письмо с объяснением…

– И предоставить вам быть убитым вместо меня? То-то было бы умно!

– О, меня-то вряд ли убьют. Они знают меня меньше, чем вас. Да и если бы даже я и…

Он остановился, и Овод пристально посмотрел на него.

Рука Мартини упала.

– Ей, вероятно, не так было бы тяжело потерять меня, – сказал он совершенно просто. – Да и притом же, Риварес, это дело общественное, и приходится рассматривать его с точки зрения полезности – наибольшей выгоды для наибольшего количества людей. Ваша «предельная полезность» – так ведь, кажется, экономисты это называют? – выше моей. Я достаточно умен, чтобы это понять, хотя у меня нет никаких особых причин вас любить. Вы большая величина, чем я; я совсем не уверен в том, что вы лучше меня, но вы больше, и ваша смерть была бы более значительной потерей, чем моя.

Все это он проговорил с таким видом, как будто речь шла о ценах акций на бирже. Овод вздрогнул, как от холода, и взглянул на него:

– Мы с вами, Мартини, глупости болтаем.

– Вы-то, несомненно, глупости говорите, – угрюмо ответил Мартини.

– Да и вы тоже. Ради бога, не будем только увлекаться романтическим самопожертвованием, как Дон Карлос[68 - Дон Карлос (1545–1568) – старший сын испанского короля Филиппа II. Оппозиционно настроенный, он был заключен отцом в тюрьму, где и умер. Образ его запечатлен немецким поэтом Шиллером в трагедии «Дон Карлос».] и маркиз Поза[69 - Маркиз Поза – одно из главных действующих лиц в той же трагедии, пламенный борец за свободу и защитник угнетенной Фландрии. Друг дона Карлоса, маркиз Поза ради его спасения пожертвовал жизнью.]. Мы с вами живем в девятнадцатом столетии, и если смерть – дело, за которое я должен взяться, то приходится умирать.

– А если мое дело – жизнь, то мне придется жить. Ничего не поделаешь… Счастливец вы, Риварес!

– Да, – лаконически согласился Овод. – Мне всегда везло.

Несколько минут они молча курили, потом принялись подробно обсуждать предстоящую поездку. После обеда все трое приступили к деловому разговору: надо было условиться насчет всех важных пунктов. Когда пробило одиннадцать, Мартини встал и взялся за шляпу.

– Я пойду домой и принесу вам свой дорожный плащ, Риварес. В нем вас гораздо труднее будет узнать, чем в этом легком костюме. Хочу, кстати, сделать небольшую рекогносцировку, чтобы быть вполне уверенным, что около дома не шатаются шпионы.

– Вы пойдете со мной до заставы?

– Да. Четыре глаза вернее двух в случае, если за нами кто-нибудь пойдет. Я вернусь около двенадцати. Смотрите же, не уходите без меня. Я возьму лучше ключ, Джемма, чтобы не будить никого звонком.

Она внимательно посмотрела ему в лицо и поняла, что он нарочно придумал этот предлог, чтобы оставить ее наедине с Оводом.

– Мы с вами переговорим еще завтра, – сказала она. – Времени хватит утром, когда я покончу со сборами.

– О да! Времени будет вдоволь. Хотел еще задать вам два-три вопроса, Риварес, да, впрочем, поговорим по дороге к заставе. Отпустите-ка спать Кэтти, Джемма, и говорите по возможности тише. Ну, до свиданья, до двенадцати.

Он слегка кивнул им и, улыбаясь, вышел из комнаты. Потом с силой захлопнул наружную дверь, чтобы дать знать соседям, что гости синьоры Боллы ушли.

Джемма пошла на кухню отпустить Кэтти и вернулась, держа в руках поднос с черным кофе.

– Не хотите ли прилечь немного? – сказала она. – Вам ведь не придется спать эту ночь.

– Вы ошибаетесь. Я посплю в Сан-Лоренцо, пока будут добывать мне костюм.

– Ну, так выпейте чашку кофе. Постойте, я достану вам бисквиты.

Она стала на колени, чтобы достать их с нижней полки буфета. Овод наклонился над ее плечом.

– Что у вас там такое? Шоколадные конфеты с кремом и английская карамель! О, да ведь это королевская роскошь!

Она подняла глаза и чуть-чуть улыбнулась его радостному тону.

– Вы тоже любите сладости? Я всегда держу их для Чезаре. Он радуется, как ребенок, всяким лакомствам.

– В с-самом деле? Ну, так вы ему завтра купите новые, а эти дайте мне с собой. Я положу карамель в карман, и она вознаградит меня за все потерянные радости жизни. Я н-надеюсь, что они дадут мне пососать карамельку в тот день, когда будут вести меня на казнь.

– Дайте-ка я вам найду коробочку для ваших карамелек. Они такие липкие. Положить и шоколадные конфеты?

– Нет, их я хочу есть теперь, с вами.

– Я не люблю шоколада. Идите же, садитесь, как разумное человеческое существо. Весьма вероятно, что у нас уже не будет другого случая поговорить спокойно перед тем, как один из нас будет убит и…

– Она н-не любит шоколада, – тихо пробормотал он. – Придется объедаться в одиночку. Это ведь как бы ужин накануне казни, не правда ли? Сегодня вы должны исполнять все мои капризы. Прежде всего я хочу, чтобы вы сели в это кресло, а так как вы сказали, что мне можно прилечь, то я лягу вот здесь. Это будет ужасно хорошо.

Он растянулся на ковре у ее ног, приподнявшись на локте и глядя ей в лицо.

– Как вы бледны! Это потому, что вы принимаете жизнь всерьез и не любите шоколада.

– Да будьте же серьезны хоть пять минут! Ведь дело идет о жизни и смерти.

– Даже и минуты не хочу быть серьезным, друг мой. Ни жизнь, ни смерть не стоят того.

Он завладел обеими ее руками и поглаживал их концами пальцев.

– Не смотрите же так сурово, как Минерва[70 - Минерва – в древности римская богиня мудрости, покровительница наук, искусств и ремесел.]. Еще минута, и я заплачу, а вам станет жаль меня. Хотел бы, чтобы вы еще раз улыбнулись своей чудесной неожиданной улыбкой. Ну, ну, не бранитесь же, хорошая моя. Давайте есть наши бисквиты вместе, как двое хороших детей, и не будем при этом ссориться – ведь завтра придет смерть.

Он взял с тарелки сладкий бисквит и разделил его на две равные части, стараясь, чтобы сахарное украшение разломалось как раз посредине.

– Пусть это будет для нас причастием, какое получают в церкви добрые люди. И мы должны в-выпить вина из о-одного стакана – да-да, вот так.

Джемма поставила стакан.

– Перестаньте, – сказала она, и в голосе ее послышались рыдания.

Он взглянул на нее и снова взял ее руки в свои.

– Ну, полно же. Давайте посидим теперь спокойно. Когда один из нас умрет, другой вспомнит эти минуты. Забудем про этот шумный мир, так назойливо жужжавший нам в уши, и пойдем рука об руку своей дорогой. Пойдем в тайные подземелья смерти и будем лежать там среди цветущих маков. Тише! Будем сидеть смирно-смирно.