Фарро Счастливчик из Маулессии

– Только мать.

– Попала в рабство еще ребенком?

– Да… Меня забрали на Ферму… Я приглянулась евнухам, меня не стали продавать. Но лучше бы продали сразу.

Калед кивает.

– Хорошо. Дом твоего хозяина недалеко. Иди. И скажи Зуни Ховейну, чтобы вечером привел тебя к Каледу а-Фарро. Пусть подумает и назначит цену. Я не буду торговаться, он знает. Ступай.

Астия подобрала свою ношу и как-то странно улыбнулась Калед.

– Я ведь, действительно, нарушила закон.

– Я знаю. И твой хозяин должен наказать тебя. Но я уже предложил ему сделку. Ты ведь передашь своему хозяину, что тебя хочет купить Калед а-Фарро? Теперь он уже не может наказывать тебя… Нельзя портить товар перед продажей, это принесет ему убыток, цена на тебя может упасть. А я не могу наказывать тебя, – когда куплю, – потому что ты еще не была моей собственностью… Не была ею, когда совершала свой проступок.

Астия улыбнулась еще шире.

– Ты добр, мой будущий хозяин… А… Если Зуни не захочет продавать меня?

Калед пожал пречами.

– У него нет выбора.

– Я слышала о тебе, – тихо проговорила Астия.

– Тогда ты знаешь, что Зуни никогда не откажет мне.

– Но я не думала, что ты можешь быть так добр к простой рабыне. Что я для тебя?..

– Не знаю… Но думаю, что не ошибся. Ты слишком смела в разговоре со мной… Рабам такое не позволяют. Наверное, Зуни баловал тебя?

– Прости, господин, – потупилась Астия, – сегодня утром я совершаю один проступок за другим… Но я хочу…

– Да?

– Я хочу сказать… Этот человек… Это не горожанин, он не их Салхо.

– Чернобородый?

– Да, он северянин. Это фриг.

– Фриг?

– Он из племени фригов. Они живут далеко на севере, на островах, я слышала о них… И… я знаю их.

Астия стояла потупившись, чувствуя на себе горделиво-насмешливый взгляд Каледа. Он тоже внешне не был похож на жителей этой страны: слишком высок, правильно и крепко сложен, с густой вьющейся темно-русой шевелюрой на голове и холодными серыми глазами. В этом портовом городе можно было встретить разных людей, детей разных стран, которые здесь давно перемешались, но и среди них Калед выглядел особенным. Астия видела таких людей на Ферме и хорошо их запомнила. Видела и хорошо запомнила она и фригов.

Глава 2

Маленькая девочка прижималась к голому теплому бедру матери. С опаской смотрела по сторонам на чужих хмурых людей, которые их окружали, вели куда-то, забрав из царского шатра, стоявшего на опушке леса. Ее отец, царь Бонгу, был далеко, он охотился с другими своими воинами на черных кошек. А эти люди пришли и напали на поселок, который был рядом, напали на воинов ее отца, охранявших царский охотничий лагерь.

Это были плохие и очень злые люди с красными бородами, закутанные в пестрые одежды. Они убили всех воинов ее отца. Потом ворвались в их шатер. Старший охранник, трусливо бросив свой меч, упал перед ними на колени. Один из краснобородых полоснул его кинжалом по горлу. Охранник захрипел, начал валиться в сторону, черная кровь залила ему грудь. От ее вида девочку начало мутить. Рядом тонко заголосила служанка матери. Она тоже упала на колени и протягивала к краснобородым руки. Пальцы ее дрожали, она молила их не убивать ее. Девочка с ужасом ждала, что, вот-вот, и один из них полоснет служанку по горлу своим окровавленным кинжалом. Она видела, как кровь охранника все еще капает с его лезвия. Чувствовала, как дрожит от страха ее собственная мать.

Один из краснобородых схватил служанку за волосы и рывком пригнул ее голову вниз к земле. Она взвизгнула, упала на локти, судорожно вцепилась пальцами в пропитанный кровью половик. Краснобородый сверху придавил ее шею ногой, зло осклабился. Второй начал быстро сдирать с нее набедренное покрывало, единственную одежду, которую носили служанки ее матери. Девочка слышала, как трещит тонкая ткань, оцепенев, смотрела на раскорячившуюся на четвереньках служанку. Видела розовые подошвы ее ступней, видела, как краснобородый разорвал в клочья ее покрывало, вытер куском ткани свой кривой кинжал, с лязгом вложил его в ножны. Служанка боялась шевельнуться, стояла на четвереньках, покорно выпятив голый смуглый зад. Краснобородый провел по нему рукой, потом, повозившись с собственной одеждой, насел на служанку сверху, схватил ее за бока, начал толкать ее. Девочка видела, как от этих толчков вздрагивает тело служанки, потом услышала ее тихое натужное постаныванье.

Другие краснобородые подошли к ее матери. Они оглядывали ее, потом один из них схватил мать сзади за локти, а двое других начали грубо срывать с нее одежду, сняли с ее шеи тяжелое золотое ожерелье с пурпурными камнями, сняли и забрали себе все ее браслеты. Мать не сопротивлялась, только лицо ее сделалось словно каменным. Они что-то выкрикивали на своем грубом гортанном языке, били мать по щекам, хватали пальцами за соски грудей. Она болезненно вскрикивала, еще сильнее прижимала к себе дочь. Тот, что стоял сзади, надавил рукой ей на шею, заставил нагнуться. Стоявшие впереди держали мать за плечи, продолжали тискать ее груди, тянули за волосы. Мать прижала девочку лицом к своему теплому, мягкому животу.

– Не смотри, не смотри… – шептали горячо ее губы.

Девочке было трудно дышать, она хотела высвободиться, но мать крепко прижимала ее к себе, а потом тело ее начало вздрагивать, как вздрагивало тело служанки, и девочка услышала, как тяжело задышала мать, как совсем рядом учащенно забилось ее сердце.

Девочке было страшно. Руки матери вскоре ослабли, и девочка оторвала лицо от ее живота. От пота он стал скользким. Девочка громко плакала, а мать ослабевшими руками все еще старалась прижимать ее к себе, старалась закрыть ей глаза ладонью. Сквозь ее пальцы девочка снова увидела лоснящийся от пота обнаженный зад служанки. Его тут же заслонил какой-то краснобородый. Закрыв глаза, девочка постепенно затихла, и только всхлипывала тихонько, чувствуя, как мерно раскачивается, вздрагивает горячее материнского тело.

Снаружи слышны были страшные крики, а, когда их, наконец, вывели из шатра, девочка увидела много убитых, окровавленных людей. И тогда она уже не плакала, она с удивлением смотрела на них и не могла понять, зачем с ними сотворили такое.

Голая нога матери была гладкой и теплой. Ощущение этого родного тепла немного успокаивало ее, но все равно было страшно, и девочка иногда зажмуривалась, чтобы не видеть эти загоревшие до черноты злые лица с выкрашенными в красный цвет бородами.

Там было много людей из их лагеря и из поселка: мужчины, женщины, дети. Когда пришли краснобородые и начали убивать воинов ее отца, все не успели убежать и спрятаться в лесной чаще. И тогда тех, кто остался, согнали в самый центр деревни, где стоял деревянный идол, их бог, которому они молились, чтобы был хороший урожай и чтобы охотники принесли побольше мяса диких животных из леса. Он стоял и смотрел пустыми деревянными глазами. И не мог им помочь. А краснобородые связывали веревками руки всем молодым мужчинам и женщинам. Остальных отогнали в сторону. А потом тех, что связали, повели в сторону высоких синеватых гор, а бога подожгли. И он горел. Горел ярко. Старое сухое дерево трещало и летели искры. Девочка оборачивалась, ждала, что он вдруг превратится в грозного воина и защитит свой народ. Но ничего не случилось. Бог быстро сгорел, и только черный дым все поднимался и поднимался над деревней.

Потом был долгий томительный переход. Она то шла сама, то мать поднимала ее на руки и несла. Она была голодна, хотела пить и время от времени начинала плакать. Мать ее успокаивала, шептала что-то на ухо. Но это мало помогало. Все равно хотелось есть и пить.

Когда стало смеркаться, они уже были у самых гор. Тогда сделали привал. Краснобородые слезли со своих коней и верблюдов и стали разводить костры. Отобрали нескольких молодых девушек, и те начали варить похлебку в больших черных от копоти котлах. По кругу пустили кожаные мешки с узкими горлышками, в которых была вода. Она имела неприятный привкус и была теплой, но все жадно ее пили. А потом ели похлебку. Она была вкусной, в ней даже плавали кусочки вяленого мяса.

Переход через горы был долгим и трудным. Но самое страшное было впереди, там была пустыня. Днем все прятались в тени широких навесов, а шли по ночам, когда становилось холодно и с огромного неба начинали сиять яркие звезды.

Нескольких человек укусили ядовитые змеи, и они умерли, корчась на замле, а потом вдруг сразу одеревенев. Их тела засыпали песком. Потом шли дальше. И никто не оплакивал умерших, как это бывало в деревне, все думали только о том, как выжить самим. И они выжили, почти все добрались до огромного оазиса, где было много пальм, была вода, где раскаленный воздух не звенел в ушах и в глазах от зноя не стелилась белая пелена.

Это был оазис Надир. Их поместили в глинобитном Большом, как его здесь называли, доме с толстыми стенами и высоким потолком, под которым на деревянных балках сидели и курлыкали сизые голуби. Пол был земляной. На него бросили несколько старых истертых временем ковров и охапки сухой пахучей травы. В доме было прохладно. В узкие, как щели, окошки проникали полоски солнечного света, рассеивавшие разлитую здесь тень.

Потом пришли краснобородые и вместе с ними еще какие-то люди в длинных желто-зеленых кафтанах с гладкими безбородыми лицами. Тогда начали отделять и отводить в сторону мужчин. Всех женщин построили в одну линию в другой стороне. Гладколицые принялись их осматривать, щупали, мяли их груди, заставляли открывать рты, поворачиваться, ложиться на спину и широко разводить в стороны ноги. Мать не хотела ложиться, но ее уложили силой, а девочка начала плакать от страха, решив, что мать снова начнут мучать краснобородые. Тогда один из гладколицых подошел к ней и начал гладить по голове, а потом дал желтую липкую палочку. Девочка не знала, что с ней делать, а он показывал пальцем на рот. И она положила эту палочку в рот и почувствовала сладость. Такого она еще никогда не чувствовала. Забыв о матери, она принялась сосать лимонный леденец, и ощущение радости охватило все ее маленькое существо. А мать лежала на спине с раздвинутыми ногами и, закрыв лицо ладонями рук, тихо плакала. Услышав этот плач, девочка сразу вспомнила о ней. Она подбежала к матери и, присев на корточки у ее головы, начала совать ей в рот свой леденец, думая таким образом успокоить.

– Это я, Астия… Астия… – повторяла она.

Но мать не разжимала вдрагивавшие от плача губы и слезы крупными сверкающими каплями скатывались из под ее ладоней.

Гладколицые стояли рядом и тихо переговаривались. Ни маленькая Астия, ни ее мать Азира не понимали их языка.

– Хорошая самка, – говорил один, – что ты думаешь, Фарнах? Уже рожала, ребенок у нее крепкий… Сложена прекрасно, бедра широкие… эта станет отличной царской коровой, принесет много хорошего приплода.

Второй, тот, который дал Астии леденец, кивал, соглашаясь.

– Надо всех их отмыть, дать передохнуть пару недель и можно пускать на случку. Интересно, что эта дикарка еще и стыдлива…

– Думаешь, будет упрямиться?

– Смирится… А, нет… Жалко пускать такой товар под фригов. Но слегка поучить можно. Айша займется этим. Остальные покорны. Хороший товар пригнал Барейдин в этот раз. Хороший. Много девственниц. Все почти годятся для царских коров. Кроме тех трех… – евнух Фарнах кивнул в сторону трех невольниц, которых уже успели отвести в сторону. – Отдай их фригам, Бакар, пусть повеселятся, уроды…

Второй евнух потер жирную щеку, с сомнением глядя на сбившихся в кучку женщин.