Горизонтальная война. Снимая маски

Нас с дочкой усадили за один стол с мамой и Домогаровыми, Никиту отправили подальше к выходу. Когда я возмутилась подобной рассадке, мама сухо ответила:

– Здесь сидят только члены семьи.

– Позволь узнать, – сжала я пальцы, – кто в этом случае нам Домогаровы?!

– Глеб твой будущий муж. Лизонька, детка, садись поближе ко мне.

– Через мой труп.

– Не закатывай истерики, Мелания. – Она и бровью не повела. – Мы на поминках, имей уважение.

– Это поминки?! Да здесь только фанфар не хватает! Ты будто празднуешь смерть отца!

Передёрнув плечом, мама отвернулась, что-то говоря внимательно слушающей Лизе. Задохнувшись от возмущения, я, не глядя на уже пьющего Глеба и как всегда равнодушного Бориса, встала, чтобы пойти к Никите.

– Не смей уходить, – не сдержала яда мать.

– Я иду к своей семье. Лиза ты останешься здесь или пойдёшь со мной?

– Она посидит с нами, правда, Лиза? – вкрадчиво спросил Глеб, привлекая дочь к себе. – Такая красивая девочка, твой папа, наверное, очень красивый и хороший человек?..

– Мой папа умер, – просто ответила она, поворачиваясь к бабушке.

Глаза Домогарова медленно налились красным. Повернув ко мне лицо, он приподнял бровь и откинул волосы назад:

– Умер, значит?

– Умер, – сделала я ударение и усмехнулась. – Погиб, защищая родину.

– Как печально, – протянул Глеб.

– Наоборот, – осклабилась я. – Он герой. В отличие от некоторых. Прошу меня извинить.

Как во сне я дошла до стола Никиты, за которым собрались какие-то незнакомцы. Сев на пустой стул, откинула голову и вздохнула.

– Поскорей бы домой попасть. Завтра на работу, разгребать оставленные отцом проблемы.

– Проблемы? – удивился Ник, наливая мне вина. Сам же он довольствовался соком.

– Неважно. Это всё рабочие моменты, которые не касаются наших отношений. Надо как-то Лизу оттуда забрать.

Гости за нашим столом усиленно делали вид, что им наша беседа не интересна. Устав, от постоянных подглядываний, я вышла на улицу подышать воздухом.

Сквозь мутно-серое небо с трудом пробирались лучи по-весенне холодного солнца. Голые скелеты деревьев расстилали свои покорёженные морозом ветви над подтаявшими аллеями. В воскресенье город практически вымирал. Кому охота выходить на улицу в небольшой плюс, когда сосульки грозят упасть на голову, или грязно-коричневая каша готова оказаться на твоей одежде, если какой-нибудь неосторожный водитель увеличит скорость? Кутаясь в шарф, я смотрела на одиноких прохожих натянувших шапки с шарфами по самые глаза, и думала над тем, что делать с Лизой и компанией.

Во-первых, мне нужно было ограничить свидания между матерью и дочкой. Не нравилось мне поведение матери. Конечно же, вреда она Лизе не причинит, но остановится ли, если поймёт, что Лиза не будет с ней жить и что дочь она всё-таки моя?

Вздохнув, я шаркнула ногой по голой, влажной брусчатке и обняла себя руками. Я не очень хорошая мать, признаю, но это не повод брать опеку над Лизой себе, тьфу, то есть матери. С тех пор как родилась Лиза я только и делала, что вкалывала, неважно, что именно это было: учёба или работа. Спасибо отцу, который помог с началом карьеры, пустив в свою компанию, хотя мать ему плешь проела за это. Мол, я должна была начинать с низов, чуть ли не дворником, чтобы познать жизнь, а тут отец, поставил менеджером на одно из направлений. Как же, слишком щедрый старт по её мнению.

Как же я ненавижу всё это.

Холод пробирал до костей, заставляя дрожать как осиновый лист. Почти бесшумно открывшаяся позади дверь, выпустила немного теплого воздуха. На плечи легло чьё-то пальто с неуловимо знакомым запахом. Я дёрнулась в сторону, и едва не упала, зацепившись за бортик пустого вазона.

– Спокойно, – хмыкнул Борис. – Ты же не хочешь получить воспаление лёгких?

Запах ментоловых сигарет щекотал ноздри, напоминая об аллергии на одного подонка.

– Не нужно этих широких жестов, – я сняла тёплое пальто и вернула владельцу. – Хоть на поминках меня не трогайте. Или вам двоим жизненно необходимо сводить меня с ума?!

– Почему ты нас ненавидишь? – спросил он, пуская струю дыма вверх.

– А это не очевидно? – я с трудом сдержала нервный смешок.

Хотелось наговорить как можно больше гадостей, уязвить, сделать если не больно, то хотя бы неприятно. Так, чтобы у него остался горький осадок. Но Петрович прав, злить Домогаровых себе дороже. У них куда больше влияния в этом мире, чем у меня, особенно после смерти отца.

– Для меня – нет.

– Значит, и не поймёшь, – пожала я плечами, обходя его.

– Мелания, – меня остановил его намеренно расслабленный голос, в котором всё же проскользнуло напряжение.

Я застыла на месте, не смея сделать шаг. Властный голос Бориса вгонял в ступор с тех пор, как мы познакомились много лет назад. Потом он стал для меня слишком желанным, ну а после истории с Глебом – ненавистным.

От продолжения разговора спас звонок. Боря нахмурился и слишком дёргано вытащил телефон из кармана брюк.

– Да!

Помолчав, он расплылся в довольной, я бы даже сказала, счастливой улыбке и подмигнул мне.

– Бумаги? Хорошо. Как будешь на месте – позвони.

Я сделала шаг, чтобы уйти, скрыться от этого давящего чувства собственной беспомощности.

– Мелания, я не договорил.

– Нам нечего обсуждать.

– О, ты как всегда ошибаешься, – его голос проник под кожу. Волосы на руках встали дыбом. – Нам есть что обсудить, но правила приличия требуют нашего присутствия на банкете. Так что отложим этот разговор на потом.

– Мне нечего с тобой обсуждать! – Я резко развернулась и прикусила губу. Боря нависал надо мной как скала с невыносимо мёртвыми, холодными глазами.

– Ты слишком уязвима, – улыбнулся он и, быстро склонившись, прошептал: – Держись от него подальше. Я никогда вас не приму.

Ноги стали ватными, но я заставила себя сделать шаг вперёд и молча дёрнула дверь. Звуки музыки и смех только прибавили ярости. От всего происходящего меня выворачивало наизнанку.

Я влетела в зал и нашла Никиту.

– Мы уходим.