Информационные войны – 1. Наследие кокона

Информационные войны – 1. Наследие кокона
Эрнест Зариньш

История знаменитого графа из Валахии, которая чудным образом переплелась с современной действительностью. Любовь молодого аристократа, его подвиги и самое главное его поражение. Что таилось тогда в его душе? Каков был смысл в его поступках, и какой след он оставил в веках? Автор пытается разгадать эту загадку, представив свой, оригинальный взгляд на природу его поступков.

Информационные войны – 1

Наследие кокона

Эрнест Зариньш

© Эрнест Зариньш, 2019

ISBN 978-5-4496-2638-7 (т. 1)

ISBN 978-5-4496-2639-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается моей жене Елене Бичовой-Зарине, которая поддерживает мои начинания, и строго оценивает их, со своей, женской точки зрения. Спасибо моей матери и отцу за мою жизнь. Спасибо ушедшей от нас бабушке Тамаре за мое счастливое детство

Клоун был таким улыбчивым, каким не был никогда сам Франц. На самом деле он был Франц-Николай, но это только по метрикам. В жизни все его звали Франя. Он не возражал, да и чему возражать, если его назвали в честь известного в советскую эпоху, и абсолютно забытого в эру капитализма, деятеля французской революции Бабефа, чем, кстати, обусловили дерзкий и пылкий характер малыша. В школе его хоть «революционером» не обзывали. Конечно от банального незнания, а, отнюдь не от дружеских чувств, недостаток которых у молодого человека проявился в его вечной задумчивости. В первых классах у него обнаружилась недюжинная способность рассуждать обо всем, проводить параллели, да и читать он начал достаточно рано.

К семи годам, когда обычные дети собирались в классе и учились выводить квадратики в тетрадке, подсчитывать треугольники, Франя болел. Он вообще считал школу довольно бесполезным занятием, чем-то сродни птицеферме и нацистскому лагерю одновременно. И ему за это придётся пострадать. Но это уже потом, а сейчас он смотрел на эту крупную по детским меркам игрушку, сделанную из гладкой пластмассы с выступающими бархатистыми ресницами, и глазами, которые то открывались, то снова закрывались, в такт движениям и переворотам твердого пластмассового тела. Глаза у игрушки были изумрудно зеленые, яркие, они-то и привлекли Франю своей открытостью, и, как ему по своему, детскому, разумению казалось, вдумчивостью. Яркий двухцветный шелк, такой лощеный, такой красивый, переливающийся в свете лучей восходящего солнца. Но это была не его игрушка. Она жила в соседней комнате, куда он мог пробраться лишь тогда, когда взрослые оставляли их вдвоем с сестрой наедине с бабушкой, убеленной сединой полной старушкой, которая ходила в одном и том же черно- коричневом махровом халате.

Еще ни раз он обратиться к этой игрушке с советом, именно ей он будет читать свои первые стихи, бесхитростные и надуманные одновременно… Да, литература привлекала его с детства. Но серьёзно до 21 года он ею не увлекался.

Да и знал он куда больше своих сверстников, ибо по-настоящему читать начал даже до того, как мать, которую на месяц отправили отдыхать в лагерь на берегу влажного, пасмурного, поросшего соснами курорта, один раз, вернувшись в свой домик, не обнаружила Франю, насупленного и увлеченного, исправно перелистывавшего своими пухлыми пальчиками толстый том Каверина.

Тогда мать не придала внимания этому факту, просто подумала. Мальчик балуется. Изображает взрослого. Но вот изображать взрослого мальчик начал намного позже.

Мать, постоянно пропадала на работе, на которой, кстати, работала главным инженером одной радиоэлектронной фабрики. Отец вообще жил в другом городе, нередко навещал маленького Франю, и порой увозил к себе, в царство природы и поселкового минимализма. Поселок городского типа, где обитал его папа, был небольшим, буквально в три дома, за которыми скрывалась дорога, ведущая в никуда. Буквально, а не в переносном смысле. Ибо она упиралась в засохшее болотистое поле, которое отдали сельчанам под огороды. Почва была глинистая, и летом, во время засушливой до тошноты погоды, превращалась в пустынную равнину, из которой то тут, то там пробивались, засохшие ростки огурцов и жухлые перья моркови, словно одинокие, брошенные солдаты вселенской армии, оставленные на медленную погибель, драгуны, пехотинцы, совсем как в том бумажном конструкторе, который привезла ему однажды тетка из украинского городка, вот как их видел тогда Франя.

Почему-то тянуло его и на мелкую грязную лужу, которая находилась недалеко от соседских гаражей. Туда обычно местные механизаторы выкидывали старые покрышки, от машин, от тракторов… Частенько так же туда скидывали всяческий механический хлам. Вещи для подростка безусловно ритуальные. Хотя доподлинно не известно, что больше привлекало подростка, то ли останки старых тракторов, толи существа, которые обитали во многом множестве в озере и вокруг него. Однажды, под старой доской, которая служила одновременно и мостиком и пристанью для бумажных корабликов Франи, он вытащил нечто необычное. Это оказались уже деформировавшиеся останки местного пса, который умер в своей каморке, расположившейся в дальнем конце гаражного кооператива, то ли от грусти (городок был настолько маленьким, что и красть никто не решался) то ли от старости.

Череп пса впервые навел юного Франю на мысли о смерти. За этим странным артефактом, символом вселенского катабасиса пролегала тропинка через ручей, по деревянному мостику-трапу. По старинному обычаю, который Франя ценил чуть-ли не как религиозный обряд, она и только она соединяла этот его чудесный мир с другим миром. Миром живых, миром, где на старом, залитом маслом и запруженном озере, собравшись в стайку, орды зеленые лягушек выводили чудные рулады. И, возможно, именно возможность перейти эту деревянную тропку, или сидеть, наслаждаясь своим чудесным заброшенным миром, означало для него тогда свободу.

Буквально через год после находки, отец повел его к себе на работу. Он шел мимо огромных кабин тракторов, у которых одно колесо было размером с этаж панельного дома.

Он видел, как рабочие откручивают какие-то детали, пахнущие селитрой и солидолом. Маленький Франя всегда морщился от этого запаха, но вскоре втянулся. В итоге отец пристроил его в ангар, стоявший на отшибе, за густыми ковыльными зарослями.

Там ожидали свое время сотни моторов, посеревшие ремни которых были вылинялые и лохматые от древности. Вокруг моторов валялись целые клубки таких вот ремней, но больше всего Франя любил всяческие шестеренки и подшипники. Именно там, в этом ангаре, он подобрал несколько блестящих шариков, на которых почти не было царапин. Оттер до блеска, и использовал их в качестве китайских шариков для медитации. Но тогда Франя не знал про то, что где-то там, в Китае, есть такая традиция, крутить в руках эти шарики, мол они олицетворяют волшебную силу крови и дыхания, ксу и ки. Он абсолютно интуитивно брал их в руку и начинал вращать, прислушиваясь к волшебному звуку трения метала о металл. Франя с тех пор часто бегал в этот полузаброшенный ангар, придумывая себе всевозможные развлечения. Он с детства любил фантазировать на тему загадочных и непостижимых миров, которые, как ему казалось, расположились буквально под носом. Например, видя большую лужу во дворе, они, с двоюродной сестренкой представляли, что это огромное море, отделявшее их королевство от королевства подружки сестры, девочки из соседнего дома. Они тогда завели свои деньги, которыми обменивались между собой, покупая шоколадки, конфеты, апельсины, по тем временам ещё довольно диковинные фрукты. Еще они изобрели свой шифр. Довольно примитивный, но действенный. Никто вокруг не интересовался загадками. Один Франя с удовольствием и неким трепетом раскрывал очередной помятый листик в клеточку, чтобы позже, прочитав, спрятать его в укромном месте.

Отец, конечно же, пытался таким образом приучить его к технике, но один случай свел все его старания. Напротив ангаров, где были проложены металлические рукава труб, все обросло кустарником, и отцу Франи поручили расчистить заросли, чтобы очистить подход к ангару. Естественно, что маленький Франя навязался за отцом. В итоге они собрали огромную кучу веток, разломали напополам, взяли досок, полили все керосином, и поджег. Огонек заметался между листьями, и тут взгляд Франи выхватил рядом с желтым огоньком пожара черный цвет, который метался между листьями и ветвями. Среди рабочих не было и тени сомнения в своих действиях, хотя, вполне возможно, что они и заметили, и осознавали, что лиса, запутавшаяся в ветвях, уже может не выпутаться из своих силков.

Когда огонь уже поглотил большую часть кустарника, Франя решился. Он посмотрел грустным взглядом на лису, потом перевел взгляд на гаражи. Он понял, что единственная возможность освободить животное из огненного плена, это проскочить под криво-накриво обмотанной стекловолокном трубой и загнать её в темный проем между этими стальными, проржавевшими ракушками. Тогда он, во всю прыть своих детских тонких ножек, рванулся вызволять бедное животное, попавшее в беду. Проскользнув под срубленными ветками, он распутал ветви и попытался взять животное на руки. Он не знал, что лисы, такие красивые и величественные звери, по своей натуре могут с испуга очень больно покусать. Но эта конкретная лиса не причинила вреда Фране, а просто выскользнула у него из рук, пробежала несколько шагов и обернулась. Меховой комок смотрел на Франю таким жалостливым взглядом, что тот снова протянул свои ребяческие ручки к ней, но понял, что лисе не нравятся люди. Она хотела назад, в дикие лесные просторы. Пусть там повсюду подстерегает опасность, но там привычнее. Там сама её лисья природа правит бал. Там никто не приручает, и не подкармливает. Жуткий и дивный мир. Она привыкла чувствовать там опасность, поворачивать свою острую морду и длинные черные усы в сторону любого шороха, наверное, и счастье свое, лисье, она испытывала там намного острее. Кто знает.

Но Франю это не интересовало. Он хотел спасти лесную обитательницу от губящей стихии.

Поэтому Франя топнул своей маленькой ножкой и погнал лисицу в сторону гаражей. Лисица припустила со всех ног, и успела вырваться, когда уже над кучей веток начал сгущаться едкий пахучий дым, к которому примешивались нотки горелой листвы.

Лисица уже скрылась от взгляда Франи. Металлические остовы гаражей поглотили её, как жерло. Ненасытное городское жерло.

И тут нога Франи запнулась за какую-то корягу. Он упал, и в голове как будто-бы что-то порвалось. Появилось чувство невероятной свободы, затягивающей куда-то вглубь него, вглубь самого Франи. Это было завораживающее чувство. Приятное и страшное одновременно. Франя понимал, если сейчас не прервать эту дрему, не нарушить этот сон, то и жизнь, маленькими каплями, словно капли воска, стечет вниз, на эти оголенные коренья, и останется тут навсегда.

Он силой воли разбудил себя ото сна, посмотрел на железяку, которая хитрым и хищным врагом валялась на земле и поковылял к отцу. Но уже сделав несколько нетвердых шагов он, как говорится в народе «поплыл», стал хвататься за ветви. А запах гари между тем стал явственнее, и судьба его казалась незавидной. Но он, последним усилием раздвинул плотную стену ветвей, и выбрался наружу. Судорожно глотнув свежего воздуха, он обернулся на гаражи. Лисы уже не было. Экий молодец, хотел спасти животное, а сам чуть не сгорел.

По дороге он приложил руку к затылку. Посмотрел на ладонь. Она была красная, он понял, что из него на рубашку и на свитер сочится кровь. Тогда он снял свитер и приложил к ране.

Отец, в это время с друзьями в каморке записывали расписание на месяц. Он и представить не мог, что сын возвратиться весь в крови с разможжённой головой.

Рану зашили в местной больнице. Даже в больницу Франю тогда не положили, хотя врач говорил, что есть опасность отека головного мозга. Врач хотел было настоять на временной госпитализации, но отец посмотрел тогда на Франю, прищурил глаз и сказал.

– Мы же мужественные. Дома переживем напасть, да?

Мальчик кивнул, соглашаясь со словами отца.

Рана заживала быстро, как на собаке, но именно после этого случая мальчика стали одолевать ужаснейшие головные боли, которые иногда затихали, иногда, словно под воздействием неких тайных сил опять затевали перед глазами малыша жуткий хоровод.

Один раз Франя даже с сестрой ходили к специальному доктору, которая посмотрев на худосочного подростка с жалостью, удалилась в маленькую хозяйственную комнатку и выкатила чудный аппарат. Нацепив на голову подростка резиновые присоски, смазав предварительно кожу каким-то гелем, она заставляла того раскрывать и закрывать глаза, задерживать подолгу дыхание и делать прочие, несвойственные в повседневной жизни вещи.

В итоге она вытащила из аппарата хрустящую бумажку, и посмотрев на показания, сказала:

– Что-то в этом определенно есть. Постарайтесь не читать на ночь, не перетруждать себя нагрузками. Я выпишу вам лекарство.

В результате Франя получил кучу неприятностей себе на заднее место. Причем не в переносном, а в буквальном смысле. Курс уколов мозговой вытяжки животных.

Не знаю уж, что больше повлияло на Франю, но после этого все и началось…

Отец Франи рано разошелся с матерью. Нельзя сказать, чтобы в этом было что-то необычное. Они были из военных, часто переезжали из города в город, но строгая выправка отставного штабного моряка была куда как привычнее, чем богатство портного, или умелые руки автослесаря. Кроме того, это был второй брак матери Франи. В первом, как она сама говорила, «она позволяла себя любить», любви особой не было, и, хотя считается, что вопрос про возможности передачи генной информации с первыми поцелуями и ласками давно уже решен, Франя, лишь только увидев первого мужчину своей матери понял, насколько он был на него похож. Те же тонкие, несмелые губы, те же немного растерянные глаза. Тот же длинный подбородок и широкие носовые крылья.

Да и нос такой же, длинный и немного курносый.

А ещё было у Франи странное развлечение, каждый раз, когда в районе происходило громкое убийство, он шел в соседний киоск, где продавщица Антонина уже ждала его появления, она, ненадолго уходила копаться в периодике, а потом, усмешливо щурясь, высовывалась из окошка киоска, и заявляла:

– На, вроде все тебе подобрала… Да только ты на много не надейся, тут больше строчек, чем смысла.

А Франя отходил шага на два, и начинал перелистывать свежие, ещё пахнущие типографской краской страницы. И они как будто оживали перед ним, открывая все новые и новые обстоятельства смерти жертвы. Он мог так подолгу стоять около киоска, просматривая, сравнивая статьи из нескольких газет, пока какой-нибудь очередной старичок, или истеричная женщина не отгоняли его от очереди, выстраиваясь в нестройной, куцей очереди.

Собственно, именно из-за этого необъяснимого увлечения у него на балконе уже скопилась целая тонна подобной желтой и полу-желтой литературы. Надо сказать, что дело происходило уже в постсоветскую эпоху, и получить какую-то особо дефицитную литературу взамен старых пожелтевших и истрепавшихся листов было уже невозможно.

Но одна деталь особенно приковывала его взор. Это были фотографии трупов. Нет, он не был из тех, кто может наслаждаться чужим страданием. Словно обезьянка, которая просовывает руку в тонкое горлышко сосуда, он просовывал руку в трещину небытия. Он всматривался в лица убитых людей, чтобы попытаться понять, куда они направились после смерти, как они продолжили свой путь? Есть ли перерождение, или душа уходит в темное ничто?

А может быть душа уходит в саму свою оболочку, как улитка, которая во время опасности прячется в свой твердый домик? Может тело это лишь очередная составляющая, которая падая в земную плошку, наполняет своим плотным компостом, земной салат, а своим миром, который успело накопить за время земной жизни наполняет информационное пространство, пространство опыта, пространство знания о великих поражениях и великих победах, которые могут снова воплотиться через иных людей, иных игроков в этой вселенской драме? Франька часто думал над этим, когда не болела голова.

Постоянные головные боли, из-за которых Франя не мог нормально даже пробежать вокруг стадиона, без того, чтобы не присесть на лавочку ставили крест на его спортивной карьере, а ведь в свое время он был неплохим вратарем в школьной команде.

Боли немного успокаивались, когда Франька читал, и это подтолкнуло его развиваться именно в этом направлении. Ему было тяжело признать, что он по своему внешнему виду ничем практически не выделялся от окружающих его сверстников, и это очень огорчало его. С детства мать записала его в районную библиотеку, и, хотя дорога была не близкой, он всегда с огромным удовольствием её посещал.

Особенно, когда была плохая погода, и на душе было тяжело и пасмурно, как на осеннем небе.