Иезуит

– Вот, герцог, – сказал Франциск, передавая письмо, – то, что вам нужно. Прочтите.

Приняв письмо с глубоким поклоном, коннетабль стал читать:

«Кузен! Бумага сия дана в знак удостоверения, что действия ваши против графа де Пуа доподлинно нам известны и получили наше одобрение, в чем и дано вам сие свидетельство, с полным сознанием, нашею королевскою властью. Затем, кузен, прошу Бога не оставить вас Своим святым покровительством.

Франциск».

Коннетабль поцеловал письмо и спрятал его; затем, сделав глубокий поклон королю и графине, он с достоинством вышел.

– Слава тебе господи! – воскликнул монарх, бросаясь как бы усталый на диван около графини. – Наконец-то мы можем поболтать вместе свободно.

– Вы это вполне заслужили, мой милый государь, – сказала ласково Диана, протягивая ему обе руки, которые король покрыл поцелуями…

В то время когда графиня де Брези награждала своими ласками измену и подлость своего короля-любовника, два дворянина, одетые в скромные темные одежды, явились к замку де Монморанси и просили доложить о них.

Услышав, что маркиз Бомануар и виконт де Пуа желают его видеть, герцог язвительно улыбнулся и приказал попросить их тотчас же войти в приемную залу.

– Будьте, мой сын, осторожны! – уговаривал маркиз Бомануар своего молодого любимца. – Забудьте пока, что коннетабль убийца вашего отца, и помните, что здесь он в своем доме, а потому сдерживайте себя, чтобы не наделать беды.

Виконт холодно улыбнулся.

– Как мало вы меня знаете, отец мой! – сказал он. – Поверьте, я не хочу оказаться виновным, если наша миссия окончится неудачно.

Бомануар успокоился, зная твердый характер молодого человека. В это время вошел Монморанси и, поклонившись им с напускной вежливостью, попросил обоих сесть. Они ответили ему поклоном, но остались стоять.

– Господин герцог, вероятно, догадывается о цели нашего посещения, – сказал Бомануар.

– Я точно не знаю причины оказанной мне чести вашим посещением, – ответил, продолжая тоже стоять, Монморанси. – Услыхав имя одного из вас, я мог лишь предполагать, но тем не менее я буду очень обязан вам, если вы потрудитесь объяснить мне все подробнее.

Бомануара всего передернуло, когда он услышал ответ герцога, не предвещавший ничего хорошего.

– Мы были сегодня утром у его величества короля Франциска, – прибавил старый дворянин, – и получили новое доказательство его неистощимой доброты.

– Это неудивительно, господа: король знает лучших дворян своего государства и обходится с ними по их заслугам.

– Его доброта относилась к нам только как к просителям. Мы объяснили монарху бедствия, столько лет обременяющие несчастного графа де Пуа; и король своей королевской волей обещал дать свободу несчастному мученику.

– И так как, – сказал коннетабль с насмешливой иронией, – по вашему мнению, виновник этого несчастья герцог де Монморанси, то я могу думать, что вы пришли велеть мне дать свободу моему пленнику. Не так ли?

– Мы пришли просить вас, герцог, по крайней мере не ждать приказа короля и сделать из вежливости то, что придется делать по приказанию.

– По приказу короля?! – притворно удивляясь, воскликнул герцог. – Но уверены ли вы в том, господа, что король даст мне такое приказание?

– Его величество дал нам свое королевское слово два часа тому назад.

– Это вещь неизъяснимая… – начал де Монморанси.

– Как, вы не доверяете моему слову? – крикнул, покраснев от гнева, Бомануар.

– Сохрани меня Боже, господин маркиз. Но позвольте мне предполагать, что здесь произошло недоразумение; потому что как же я иначе могу согласить ваше утверждение с письмом, которое я полтора часа назад получил от его величества?

Сказав это, он подал маркизу знакомое уже нам письмо. Холодный пот выступил на лице честного дворянина. Это письмо было не только приговором, а и доказательством того, что первый человек Франции, тот, в котором дворяне олицетворяли честность и великодушие, был не кто иной, как негодяй, плут, лгун, подлец, для которого измена своему слову была шуткой.

– Читайте, сын мой, – сказал маркиз, подавая письмо виконту.

– Бесполезно, господин маркиз: я знаю, в чем дело, – ответил молодой человек, отстраняя рукой письмо.

Звук этого чистого, спокойного и твердого голоса кольнул де Монморанси, и он в первый раз пристально взглянул на это молодое лицо, взгляд которого выражал непоколебимую решительность.

В первый раз на него подействовал человеческий взгляд, затронул его каменное сердце, и он подошел к виконту.

– Может быть, король недостаточно взвесил все обстоятельства, – сказал герцог неуверенно. – Если, господа, вы получите новый приказ короля, то даю вам слово Монморанси не противодействовать его исполнению.

– Мы знаем, что значит слово Валуа, – тихо сказал маркиз.

Виконт же ответил:

– Не нужно, господин герцог, его величество написал свой приказ в полном сознании, как сказано в письме; нам остается покориться его королевской воле и сказать вам, герцог, до свидания.

Монморанси невольно вздрогнул, но, чтобы не уронить свое достоинство, ограничился холодным поклоном.

Оба дворянина были уже почти у двери, держа шляпы в руках, когда виконт обернулся и, обращаясь к герцогу, спросил:

– Господин герцог, есть у вас сыновья?

Монморанси смутился от неожиданности вопроса.

– Да… Два сына, – ответил он. – Но зачем…

– Так, я только от души жалею их, – сказал виконт, и, резко махнув рукой, как бы проклиная и отца, и сыновей вместе, он медленно вышел, оставив пораженным этими словами герцога.

XII. Странная игра

Самые длинные дни имеют конец; также и самая горькая, безотрадная жизнь доходит до старости или до предела смерти.

Какие горести жизни не угасают со временем?

Сколько несчастных обрек Бог на постоянные страдания, а между тем новые страдания находят новые силы для перенесения их.

Большая часть людей, обреченных на большие или меньшие страдания, часто примиряются с судьбой, и уже одно это примирение облегчает их жизнь.

Счастье любит наносить удары тому, кто сопротивляется; несчастье тем больнее раздирает тело, чем выносливее оно. Есть форма несчастья, которая с каждым днем все более и более угнетает человека и тем лишает его надежды на улучшение участи.

Такая именно форма постигла графа де Пуа. Какая у него имелась надежда впереди? Никакой. С того дня, когда его кинули живым трупом в тюремную камеру замка Монморанси, он считал себя мертвым. С каждым днем мучения его усиливались, тело начало разлагаться; чего же, кроме смерти, он мог ожидать?

И граф ждал, моля Бога укоротить его муки, иногда соглашаясь страдать более, чтобы замолить грехи свои.

Но с некоторого времени моральное состояние пленника изменилось. Он даже перестал чувствовать свое могильное одиночество; жизнь, которая давно покинула эту страшную темницу, воротилась туда и волновала иссохшую грудь мученика.