Иезуит

– Кто?.. Во-первых – ваши двоюродные братья: де Конде и де Бурбон, а во-вторых – гугеноты.

– Гугеноты! – произнес король, на самом деле гораздо более испуганный, чем казался. – И вы думаете, что они решатся на такое злодейство?

Монморанси резко и презрительно пожал плечами и грубо сказал:

– Какой вы странный, король! Вы, христианский король, который сжигает этих гугенотов, сажает их в тюрьмы, пытает их, они вас называют мучителем и притеснителем, – и вы ожидаете, чтобы они любили вас?! Вы, сир, ищете их смерти, а они ищут вашей! Это вполне понятно.

– Что же вы хотите, – сказал угрюмо король, – чтоб я позволил распространяться чуме ереси по моему королевству и вселять презрение к церкви и неповиновение королю? Неужели вы осмеливаетесь дать мне подобный совет?

– Я ничего не могу от вас требовать, а также не могу давать вам советы. Вы желаете уничтожить гугенотов? Дайте мне приказ, и я уничтожу их, как собак. Хотите оставить их в покое? Оставляйте. Это уж не мое дело. Столько лет я вам повинуюсь, что, поверьте, на старости лет не стану изменять своих привычек.

Эта гордая и резкая откровенность де Монморанси была не более как хитрость. Он прекрасно знал, что его грубые манеры производили большое впечатление на короля; и действительно, у Франциска не хватало проницательности распознать под солдатской простотой ловкого хитреца.

– Но, может быть, ложные предуведомления ввели тебя в заблуждение, – заметил кротко король. – Заговор такого рода не открывается так внезапно…

– Это хорошо… Он до тех пор не поверит, пока не услышит пушечную пальбу… – пробормотал тихо коннетабль, но достаточно внятно, чтобы король мог слышать. И повернувшись к Франциску, он уже громко добавил: – Если вы так недоверчивы, сир, то что вы скажете насчет вчерашнего собрания в пещерах Монмартра отлученных от церкви, под председательством принца де Конде, маркиза де Бомануара и еще одной замаскированной черной личности, которой они оба оказывали почести?

– Черная замаскированная личность! – вскричал король. – А вашей полиции не удалось узнать, кто это был?

– Стоит ли моей полиции стараться, – грубо ответил коннетабль, – открыть правду, когда она находит господ, которые отказываются верить?..

– Это уже слишком, Монморанси! – вспылил Франциск.

– Ах, государь! Вы знаете, что я человек не придворный, я говорю откровенно… Если моя манера говорить вам не нравится, скажите, кому я должен передать шпагу коннетабля, и, час спустя, довольный и счастливый, я буду на пути к моему герцогству.

– Полно, Анн, не будем детьми, – нетерпеливо бросил король. – То, о чем я спросил, настолько важно, что стоит, чтобы вы оставили вашу обидчивость в стороне.

Коннетабль понял, что пора переменить манеру разговора.

– Нет, я не имею никаких точных сведений, – отвечал он. – Некоторые говорили, что дело идет о самом Кальвине, лично прибывшем из Женевы, дабы приободрить и наставить его последователей; другие же говорили, что эта личность гораздо более могущественна.

– И кто же это такой? – воскликнул король. – Кто в моем королевстве, кроме Конде, действует открыто? Я не знаю мятежника сильнее моего двоюродного братца.

– Есть такой, ваше величество, который выше, и это – сам черт, – сказал спокойно Монморанси. – И по признакам, которые я получил, этот третий председатель – сам великий господин с козлиной ногой.

Франциск, пораженный ужасом, набожно перекрестился. Этот маленький ум Валуа был из таких, которые склонны верить самым невероятным слухам и небылицам.

Полиция, которая объявила бы, что на собрании председательствовал князь ада, была бы поднята на смех, но королю Франции можно было поднести столь нелепую вещь, и он готов был принять ее за чистую монету.

Диана с видом победительницы взглянула на короля. Слова Монморанси подтверждали ее утверждения.

Бомануар в глазах короля был не только еретик, но даже заговорщик, который собирал оружие и солдат против монарха. Франциск, может быть, простил бы первое преступление, но ко второму он должен отнестись без малейшей жалости, ибо не без причин коннетабль сплел эту паутину клеветы против маркиза. Наших читателей не надо предупреждать, что вся сплетня была очень хитро придумана самим Монморанси. Ведь иезуит Лефевр, скрывшийся через потайную дверь, успел вовремя предупредить Монморанси и научить его, что сказать королю, чтобы его слова вполне согласовались со словами графини.

– Ну, что вы мне предложите? – спросил после недолгого молчания король. – Я полагаю, что, придя ко мне сообщить такие новости, вы приготовили уже все средства?

– Да, государь, если только я осмелюсь вынести их на ваше усмотрение.

– Говорите, я приказываю.

– Я повинуюсь. Насколько я успел узнать, все эти заговорщики нуждаются в средствах и в людях и только-только начали свои действия. По-моему, лучше всего выследить их, потом нагрянуть и уничтожить сразу всех.

– Делайте так, как вы находите необходимым, герцог, – скрывая свое волнение, проговорил король. – Если бы я знал, что они только пугают меня, то, собрав дюжину-другую моих верных воинов, заставил бы их навсегда перестать шутить с королем.

– Здесь дело не в осмотрительности со стороны вашего величества, – сказал почтительно коннетабль, – а справедливость требует, чтобы каждый, кто нарушает спокойствие государства, был строго наказан. Думаю, что больше не нужен вашему величеству и могу немедленно идти заняться своими обязанностями.

– Еще минуту, герцог, – сказала графиня, – его величество хочет кое о чем спросить вас и собирался даже специально послать за вами.

Король недовольно поморщился.

– Диана, – сказал он умоляющим тоном, – разве нельзя было это дело отложить до другого раза?

– Мне кажется, дела подобной важности откладывать нельзя, – и, обращаясь к коннетаблю, она пояснила: – Речь идет о деле де Пуа.

– Де Пуа! – крикнул герцог с притворным, полным ярости удивлением. – О нем не может быть речи, так как оно основано на слове короля; а другого закона я не признаю!

Король нахмурил брови.

– Позвольте, Монморанси, – сказал иронически Франциск, – ваша правда, что вы не признаете других законов; это я знаю про закон человечности, который вы так ужасно нарушили поступком против несчастного графа Виргиния!

– Спешу напомнить вам, государь, – сказал старик с почтением, – что я имел полное право убить его, а между тем сохранил ему жизнь; конечно, я не окружил его удовольствиями, – добавил язвительно коннетабль. – Но все-таки, если бы мне вздумалось употребить полное мое право, то де Пуа был бы теперь уже мертвым и все нашли бы это вполне естественным.

– Убийство я допускаю, потому что вы убили бы, спасая свою честь, но подобное медленное мучение, к которому вы его приговорили, Монморанси, это уж слишком жестоко.

– Поверьте, государь, что я охотно бы поменялся мучениями, которые переносит граф де Пуа в своей тюрьме, с теми, которые пять лет терзают мою душу, – проговорил герцог.

Эта громкая фраза была произнесена с полным достоинством и величием и весьма тронула Франциска.

– Итак, – спросил он, – что вы от меня хотите?

– Я?.. Ничего. Вот уже пять лет, как вы позволили мне мстить моему оскорбителю, и единственно, о чем я могу просить вас, это не мешать моему праву и не дозволять другим вмешиваться в частное дело первого дворянина Франции. И больше я не позволю себе обеспокоить ваше величество ни малейшей просьбой.

– Но я, герцог, которая первая открыла и донесла, что Бомануар еретик и изменник, я просила бы еще что-нибудь, – сказала Диана.

– Что же, графиня, – резко заметил Франциск, – может быть, вы желаете, чтобы я уступил полдержавы монсеньору Монморанси, с правом высшего и низшего суда над подданными?

Монморанси понял, что игра зашла слишком далеко и что нужно ее прекратить.

– Ваше величество, позвольте уверить вас, – сказал он с низким поклоном, – что я ничего не желаю и счастлив служить интересам вашим и вашему королевству.

– Вот именно для интереса и для славы нашего государя, – воскликнула Диана, – я нахожу необходимым, чтобы король дал вам письмо, герцог, в котором он одобряет ваши действия и тем ставит преграду попыткам ваших врагов!

– Но ведь я дал слово Бомануару… – начал Франциск.

– Разве можно считать действительным обещание, данное еретику? Ведь вы знаете, государь, что святая церковь разрешает верным католикам не соблюдать обещаний, когда эти обещания идут на пользу еретикам.

– Ну пусть будет по-вашему, Диана, – проговорил король. – Дайте мне мой письменный прибор, и я напишу герцогу это письмо.

Воспользовавшись минутой, когда Франциск уселся писать, Диана победоносно посмотрела на Монморанси, который ответил ей взглядом полным благодарности.