Заклинатель снега

– Я хотела бы купить карандаш, – сказала я, вновь обретя голос, – сангину.

– Ах! – просветлел он, посмотрев на меня с восхищением. – Ко мне в гости зашла традиционалистка!

Он открыл большой ящик и стал перебирать коробочки.

– У всех настоящих художников есть сангина. Вы об этом знали?

Нет, не знала, но мне всегда хотелось иметь такой карандаш. Одно время я пробовала делать наброски красным карандашом, но сангина подходила для этого лучше. В ней есть особая мягкость, она легко растушевывается и позволяет создавать чудесные эффекты.

– Вот она! – наконец сказал мужчина.

Я расплатилась, он дал сдачу и положил карандаш в бумажный пакетик.

– Попробуйте его на крупном зерне, – посоветовал он, когда я была уже в дверях. – Сангина лучше ложится на грубой бумаге.

Я благодарно кивнула и вышла.

Посмотрела на часы. Не хотелось, чтобы, проснувшись, Джон не обнаружил меня в доме. Он подумал бы о чем-нибудь плохом и, чего доброго, с утра пораньше получил бы сердечный приступ. Этого я точно не хотела, поэтому ускорила шаг и пошла обратно.

Когда я вошла, в доме все еще стояла тишина. Я положила ключи в чашу и зашла на кухню, испытывая легкую слабость после бессонной ночи.

Еще раз отметила про себя, насколько изысканная здесь кухня – с геометрически четкими линиями, в современном стиле, в темных тонах. Сверкающая плита и большой, усыпанный магнитами холодильник придавали кухне уютный домашний вид. Я подошла, открыла блестящую дверцу и увидела три бутылки молока – со вкусом клубники, ванили и карамели. Я сложила губы трубочкой, разглядывая эти диковинки, и решила взять ванильное, выбрав наилучший вариант из худших. Потом нашла в шкафу и не без труда вытащила кастрюльку. Пока я наполняла ее молоком, мне в голову пришла мысль…

Может, стоит сказать Джону, что я не нравлюсь Мейсону?

Я давно научилась не обращать внимания на людские оценки, но в этот раз все иначе. Мейсон не посторонний человек, он сын Джона и мог бы быть крестником моего папы. Кроме того, мне предстоит жить с ними в одном доме, нравится мне это или нет. Я связана с ними обоими. Сердце сжималось, когда я думала, что Мейсон может меня презирать.

«Я отдал Мейсону твой рисунок, – когда-то давно, когда я еще помещалась у него на коленях, сказал мне Джон, – медведи ему очень понравились».

Что я сделала не так?

– О, доброе утро!

В дверях показалось лицо крестного, и на нем сияла искренняя радость оттого, что я здесь, стою на его кухне и готовлю латте.

– Привет! – поздоровалась я, пока он шел ко мне в пижаме.

– Во сколько же ты проснулась?

– Недавно.

Я никогда не была многословной, выражала свои мысли больше взглядами, чем голосом. Джон уже давно научился понимать меня без слов.

Прежде чем заняться кофейником, он выставил для меня на кухонный стол вазочку с медом, потому что знал, что я его люблю.

– Я выходила сегодня прогуляться.

Джон застыл. Повернулся ко мне, сжимая кофейную банку.

– Прошлась по округе, пока солнце вставало.

– Одна?

Тревожная интонация в его голосе заставила меня нахмуриться. Я посмотрела Джону в лицо, и он, должно быть, угадал, о чем я подумала, потому что поджал губы и отвел глаза.

– Ты сказал, что сделаешь для меня ключи, – напомнила я ему, пытаясь сообразить, что неправильного было в моей утренней прогулке. – Чтобы я могла входить в дом и выходить, когда захочу.

– Конечно, – сказал Джон с некоторой растерянностью в голосе, которой прежде я не слышала.

Непонятно, что именно его беспокоило. Я никогда не была у него в гостях, но достаточно хорошо его знала, чтобы понять, что он человек не мнительный и не склонный к гиперопеке. Тогда почему сейчас он казался взволнованным?

– Нет, все в порядке… Ты правильно сделала, – улыбнулся он робко. – Серьезно, Айви… Просто ты только вчера приехала, я еще не привык к этой мысли.

Я внимательно посмотрела на него. Пока он шел к холодильнику, я спрашивала себя, что его беспокоит. Джон дипломатичный человек. Он всегда принимал мою сторону, когда мы с папой о чем-нибудь спорили. В такие моменты я невольно держалась ближе к Джону. Почему сейчас он казался другим?

– Я сейчас вернусь, – сказал он, – схожу за газетой.

Джон вышел из кухни, а я как раз закончила готовить латте. Положила в чашку с нарисованным акульим плавником две ложки меда и поднесла к губам, чтобы подуть.

Когда я подняла взгляд, мои глаза уткнулись в Мейсона.

С внушительным видом он стоял на пороге – растрепанные волосы касались дверной притолоки. Верхняя губа скривилась в недовольной гримасе. Мне показалось, что я исчезаю, когда он медленно двинулся в мою сторону. Я довольно высокая, но ему я доставала только до ключиц.

Мейсон подошел ко мне вальяжной походкой хищника, остановившись на расстоянии, которое ему, наверное, казалось идеальным, чтобы нагнать на меня страху. После чего, не говоря ни слова, он обхватил пальцами чашку с моим латте. Бесполезно было пытаться удержать ее. Он с такой решительностью потянул ее к себе, что я вынуждена была ее выпустить. Потом он вылил мой латте в раковину.

– Это моя чашка.

Он выделил голосом слово «моя», и я подумала, что оно относится не только к чашке, но и ко многому другому в этом доме и в этой жизни.

Черт возьми, что не так с этим парнем?

– Разве у курьера может не быть сдачи? – В прихожей послышался голос Джона, когда Мейсон уже медленно отходил от меня.

Джон положил газету на стол и тут заметил сына.

– О, привет! – Казалось, в ту же секунду у него появился повод порадоваться жизни. – Вижу, все в сборе!

Если под «все» он имел в виду себя, меня и Мейсона, то я подумала, что нас слишком много для этой кухни. Вероятно, так же подумал Мейсон, судя по враждебному взгляду, которым он зыркнул на меня из-за дверцы шкафчика, чтобы отец не заметил.

Если я думала, что моя проблема в том, чтобы привыкнуть к новому образу жизни, то я не учла пару важных моментов.

Во-первых, этот спортивного вида грубый парень только что чуть ли не испепелил меня взглядом. А во-вторых, каждой клеточкой своего тела он, казалось, кричал мне: «Тебя здесь не должно быть!»

После завтрака Мейсон ушел в школу, а я поднялась к себе в комнату. Я допустила ошибку, оставив открытым окно, и поняла это слишком поздно.

Джон нашел меня распластавшейся на полу, как медвежья шкура. Со все еще мокрыми после холодного душа волосами и в одной длинной футболке.

– Что ты делаешь? – спросил он.