– Мой отец тоже был майор.
– Ну, майор – это еще терпимо, – сказал я.
– А ты знаешь старика Хаке? – спросила она.
Внезапно меня охватило недоброе предчувствие.
– Не такой ли это бравый коротыш с красным лицом, седыми усами да громовым голосом? Из тех, что любят прогуливаться в городском парке?
– Ага, попался! – рассмеялась она, посмотрев на букет сирени. – Нет, он высокий, бледный и в роговых очках.
– Тогда я его не знаю.
– Хочешь, я тебя с ним познакомлю? Очень милый человек.
– Избави Боже! Мой круг пока что очерчен мастерской и пансионом фрау Залевски.
В дверь постучали. Та же горничная вкатила низкий столик на колесиках. Тонкий белый фарфор, серебряный подносик с пирожными и еще такой же с неправдоподобно крошечными бутербродиками, салфетки, сигареты и бог весть что еще, – пораженный, я не мог оторвать от всего этого взгляда.
– Смилуйся, Пат! – наконец произнес я. – Да ведь это все как в кино. Я еще в парадной заметил, что мы стоим на разных ступенях социальной лестницы. Не забывай, что я привык есть с засаленной бумаги на подоконнике фрау Залевски в соседстве с доброй и верной спиртовкой. Сжалься над обитателем убогих пансионов, ежели он, потрясенный, раскокает тебе чашку!
Она рассмеялась.
– Нет уж, пожалуйста, не надо. Честь автомобилиста тебе этого не позволит. Ты ведь обязан быть ловким. – Она взялась за ручку маленького чайника. – Хочешь чаю или кофе?
– Чаю или кофе? А что, есть и то и другое?
– Да. Вот смотри!
– Великолепно! Как в лучших ресторанах! Недостает только музыки.
Она отклонилась в сторону и включила маленький портативный приемник, который я не заметил сразу.
– Итак, чего же ты хочешь – чаю или кофе?
– Кофе, простецкого кофе, Пат. Ведь я человек сельский. А что будешь ты?
– Я выпью с тобой кофе.
– А вообще ты пьешь чай?
– Да.
– Вот тебе на!
– Я уже начинаю привыкать к кофе. С чем ты будешь – с пирожными или бутербродами?
– И с тем и с другим, Пат. Нельзя упускать такие возможности. Потом я выпью и чаю. Хочу попробовать все, что у тебя есть.
Она со смехом наполнила мне тарелку. Я запротестовал:
– Довольно, довольно! Не забывай, что рядом с нами подполковник! А начальство любит умеренность в нижних чинах.
– Только в питье, Робби. Старик Эгберт сам обожает пирожные с кремом.
– Умеренность в комфорте тоже, – заметил я. – В свое время они здорово нас от него отучили.
Я стал перекатывать столик на резиновых колесиках взад и вперед. Его бесшумный ход по ковру был настолько приятен, что хотелось длить эту игру. Я огляделся. Все здесь гармонировало одно с другим.
– Да, Пат, – сказал я, – так, стало быть, жили наши предки!
Она рассмеялась.
– Ну что ты выдумываешь!
– Я не выдумываю. Констатирую ход времени.
– Ведь все это чистый случай, Робби, что у меня сохранились некоторые вещи.
Я покачал головой:
– Это не случай. И дело не в вещах. Дело в том, что стоит за ними. Прочность. Тебе этого не понять. Это может понять лишь тот, кто этого лишен.
Она посмотрела на меня.
– Но ведь и ты мог бы все это иметь, если б всерьез захотел.
Я взял ее за руку.
– Но я не хочу, Пат, это верно. Я бы самому себе показался тогда авантюристом. Нашему брату лучше всего жить в раздрызге. К этому привыкаешь. Это в духе времени.
– И весьма удобно.
Я засмеялся.
– Может быть, и так. А теперь налей-ка мне чаю. Хочется попробовать.
– Нет, – сказала она, – останемся пока при кофе. Ты лучше съешь чего-нибудь. Для раздрызга.
– Хорошая идея. Но не рассчитывает ли Эгберт, сей прилежный пожиратель пирожных, что и ему еще кое-что перепадет?
– Может, и рассчитывает. Но он должен считаться и с возможной местью нижних чинов. Это ведь тоже в духе времени. Так что можешь спокойно съесть все, не оставив ему ни крошки.
Ее глаза сияли, выглядела она великолепно.
– А знаешь ли ты, – спросил я, – когда вдруг наступает безжалостный конец раздрызгу моей жизни? – Она молча смотрела на меня, не отвечая. – Когда я с тобой! Ну а теперь – к оружию! И без тени раскаяния – вперед на Эгберта!
В обед я проглотил лишь чашку бульона в шоферской столовке. Поэтому мне не составило особого труда съесть все, что было. Заодно, поощряемый Пат, я выпил и весь кофе.