Хватит выгорать. Как миллениалы стали самым уставшим поколением

Хватит выгорать. Как миллениалы стали самым уставшим поколением
Энн Хелен Петерсон

Trend book
Вы не можете закончить рабочий отчет? Оформить страховой полис?

Вернуть вещи, заказанные в интернет магазине? Тогда эта книга для Вас.

Энн Хелен Петерсон – американская журналистка, автор бестселлеров, эксперт в теме борьбы с выгоранием и адаптации современного поколения. Публиковалась в таких крупных изданиях как BuzzFeed и The New York Times.

Выгорание – это то, чему подвержен каждый. Изо дня в день, от недели к неделе мы выполняем дела из нашего собственного списка, и всегда остаются незакрытые задачи, которые мы откладываем до лучших времен. Для поколения миллениалов такие задачи и страх перед их выполнением стали признаком «взрослости». Эта книга рассказывает о причинах глобальной усталости современного общества.

Энн Хелен Петерсон

Хватит выгорать. Как миллениалы стали самым уставшим поколением

Anne Helen Petersen

CAN’T EVEN

Copyright © 2020 by Anne Helen Petersen. Печатается с разрешения Janklow & Nesbit Associates

All rights reserved

© Anne Helen Petersen, 2020

© В. Овсянникова, перевод, 2022

© ООО Издательство «АСТ» 2022

Предисловие автора

«Миллениалы обречены». Так Энни Лоури назвала статью, которую написала после пары недель тотального карантина, вызванного распространением вируса COVID-19. Она подробно разобрала множество ситуаций, в которых миллениалы как поколение полностью облажались. «Миллениалы вышли на работу в период наихудшего кризиса со времен Великой депрессии», – пишет она. «Обремененные долгами, неспособные разбогатеть и застрявшие на низкооплачиваемой, бесперспективной работе, они никогда не обретут той финансовой безопасности, которой наслаждались их родители, бабушки, дедушки или даже старшие братья и сестры». И теперь, в наилучшем для зароботков возрасте они столкнулись с «экономической катастрофой мощнее Мирового экономического кризиса, и это почти гарантирует, что миллениалы станут первым поколением в современной американской истории, которое окажется беднее своих родителей»[1 - Annie Lowrey, “Millennials Don’t Stand a Chance,” Atlantic, April 13, 2020.].

Для многих миллениалов подобные статьи будут не столько откровением, сколько доказательством: да, мы облажались, но нам не везет уже долгое время. Даже когда фондовый рынок рос, официальные показатели безработицы снижались, и экономическая ситуация конца 2010-х годов была якобы благополучна, только единицы чувствовали себя хотя бы отчасти в безопасности. На самом деле, мы просто сидели как на иголках, ждали, когда почва уйдет из-под ног; ощущение только что достигнутой хоть какой-то финансовой безопасности, устойчивой занятости и в то же время уверенности в том, что это не исчезнет, было метафоричным. Неважно, как усердно и долго ты работал, как предан был своему делу, как сильно радел за него. Ты все равно оставался один, паникуя и снова удивляясь тому, насколько ошибочен был заготовленный поэтапный план действий, в котором утверждалось, что если ты сделаешь то-то, то придешь к тому, что было запланировано.

Но, опять же, миллениалов этим не удивишь. Мы не ждем, что работа или компании, которые ее предоставляют, будут существовать вечно. Столь многие живут под шквалом долгов, которые того и гляди их поглотят. Мы устали от попыток сохранить хоть какое-то равновесие: в отношениях с детьми, близкими, в финансовой сфере. Нас приучили к нестабильности.

На протяжении десятилетий для миллионов людей в регионах США и во всем мире нестабильность была образом жизни. Бедность и статус беженца приучают к этому. Однако отличие в том, что миллениалы (особенно белые из среднего класса) так себя не позиционировали. Как и предыдущие поколения, нас кормили меритократией и исключительностью: у всех нас способности льются через край, а чтобы их раскрыть, нужно упорно трудиться и быть этим одержимым. Независимо от своего положения можно обрести стабильность, если усердно трудиться.

Задолго до распространения COVID-19 миллениалы начали понимать, насколько опустошающей, насколько удручающе фантастичной на самом деле была эта сказка. Было также понятно, что люди продолжают рассказывать ее своим детям и сверстникам: в редакционных колонках New York Times, справочниках – потому что отказаться от нее – значит признать, что рухнула не только американская мечта, но и вся Америка. Потому что извечные песни о стране возможностей и доброжелательной мировой сверхдержаве – ложь. Это крайне обескураживающая мысль, но те, кто не руководствуются привилегиями «белизны», «белого» класса или гражданства, уже давно ее поняли. Некоторые только сейчас осознают масштаб бедствий. Другие давно все осознали и мирились с этим всю жизнь.

Составляя текст в разгар пандемии, я поняла, что COVID-19 – великий проявитель. Стало понятно, кем и чем ты дорожишь, что тебе нужно, чего ты хочешь, кто думает о других, а кто – только о себе. Пандемия показала, что «незаменимые» сотрудники – на самом деле «расходный материал», укрепила системный расизм и, как следствие, повысила уязвимость перед болезнью. Она показала некомпетентность нынешнего федерального руководства, опасность годами взращиваемого недоверия к науке, в результате которого производство медицинского оборудования превратилось в бизнес, ставящий прибыль превыше всего. Наша система здравоохранения сломана. И социальные программы тоже. Мы не в состоянии проводить испытания. Сломана сама Америка, а вместе с ней и мы.

Когда COVID-19 только начал распространяться в Китае, я вносила последние правки в книгу. Когда города начали закрываться, мы с редактором задумались, как отразить тектонические эмоциональные, экономические и физические изменения, которые сопровождали распространение болезни. Но я не хотела вклинивать комментарии в каждую главу, делая вид, будто каждый раздел написан с учетом этих сдвигов. Это было бы трудно, и мне это казалось чем-то странным, фальшивым.

Взамен я хочу предложить читателям воспринимать каждый довод в этой книге, каждый анекдот, каждую надежду на перемены как преувеличение и приободрение. Работа и раньше была дерьмовой и нестабильной, теперь это только усилилось. Воспитывать детей всегда было изнурительно и казалось невозможным, а теперь и подавно. Так же и с ощущением, что работа бесконечна, что новости подавляют нас и что мы слишком устали добиваться чего-то, хоть отдаленно напоминающего настоящий досуг или отдых. Последствия следующих нескольких лет не изменят отношения миллениалов к выгоранию и нестабильности, которая его подпитывает. Во всяком случае, это лишь сильнее укоренится в поколенческой идентичности.

Но все может измениться. Таков рефрен этой книги, и это тоже остается правдой. Возможно, чтобы выразить это чувство, нам всего лишь нужен неопровержимый поворотный момент: возможность не просто порассуждать, но придумать другой план, другой образ жизни, выбравшись из-под обломков старого и исходя из новой ясности, принесенной пандемией. Я не говорю об утопии как таковой. Я говорю об ином отношении к работе, личной ценности, стимулам прибыли и о радикальной идее, что каждый из нас имеет значение, что мы действительно важны и достойны заботы и защиты. Не благодаря трудоспособности, а просто так. Если вы думаете, что это слишком радикально, я не знаю, как убедить вас заботиться о других людях.

Это правда, что миллениалы обречены, как говорит Лоури. По крайней мере, в нынешней системе. Но тот же мрачный прогноз верен и для широких слоев поколения X, бумеров и подтвердится для поколения Z. Основная ясность, которую привнесла пандемия, заключается в том, что сломалось, испоганилось или провалилось не какое-то одно поколение. А вся система.

Вступление

«Мне кажется, у тебя выгорание, – мягко предположила редактор BuzzFeed по Skype. – Возьми пару отгулов».

Это был ноябрь 2018, и, если честно, меня очень оскорбила эта мысль. «Нет у меня выгорания, – ответила я. – Я просто пытаюсь понять, о чем хочу писать дальше».

Сколько себя помню, я работала без остановки: сначала аспирантом, потом профессором, теперь журналистом. В 2016 и 2017 годах я ездила за политическими кандидатами по всей стране, охотилась за историями, часто писала тысячи слов за день. В ноябре за неделю я успела проинтервьюировать выживших после стрельбы в Техасе и после этого отправиться на неделю в крошечный городок в Юте, чтобы выслушать истории десятков женщин, бежавших из полигамной секты. Работа воодушевляла и заряжала меня силами, именно поэтому остановиться было почти невозможно. К тому же я успела отдохнуть после выборов. По идее я должна была посвежеть. А то, что я готова была разрыдаться при каждой беседе с редакторами? К делу не относится.

Но все же я согласилась взять пару выходных как раз перед Днем благодарения. Знаете, чем я занималась? Пыталась написать проект книги. Не этой, а более тяжелой и обязательной к написанию. Естественно, лучше мне не стало, потому что я стала работать еще больше. Но к тому моменту я уже ничего не чувствовала. Сон не помогал, спорт тем более. Я ходила на массаж и к косметологу; мне понравилось, но эффект был непродолжительным. Вроде бы помогало чтение, но все интересные мне темы были связаны с политикой, отчего я просто возвращалась к вопросам, которые меня выматывали.

Только ноябрьские ощущения не были для меня в новинку. Уже несколько месяцев я мучилась от одной мысли о подготовке ко сну и ритуалов, которые нужно исполнить, чтобы ответственно добраться от дивана до кровати. Меня не радовал отпуск, точнее, отпуск был еще одним пунктом в списке дел. Я одновременно возмущалась и жаждала встречи с друзьями, но, как только переехала из Нью-Йорка в Монтану, бросила попытки завести новые знакомства. Я чувствовала себя оцепеневшей, апатичной, попросту… пустой.

Сейчас я понимаю, что совершенно, дико, полностью выгорела, но я не осознавала этого, ведь мое состояние не было похоже на знакомое мне изображение или описание выгорания. Не было никакого драматического выхлопа, бессилия, я не восстанавливалась на пляже или в уединенной хижине. Я думала, выгорание – это как простуда, которую подхватываешь и выздоравливаешь, поэтому и не успела заметить симптомы. Я месяцами тлела, как кучка углей.

Когда редактор сказала о выгорании, я вскипятилась: как другие целеустремленные достигаторы, я не билась в стены, я их обходила. Выгорание противоречило моим представлениям о работоспособности и личности журналиста. Хотя я отказывалась называть это выгоранием, было видно, что внутри меня что-то сломалось: мой список дел, а точнее, его нижняя часть, аккуратной постыдной стопочкой так и переходила из недели в неделю.

Ни одна из этих задач, по сути, не была важной. Заурядные текущие ежедневные дела. Но что бы я ни делала, я не могла заставить себя отнести ножи на заточку, отдать на подбивку любимые ботинки, разобраться с бюрократией или позвонить и найти клеймо, чтобы мою собаку нормально зарегистрировали. В углу комнаты месяцами стоял подарок, который я все никак не могла отправить другу, а на столе лежало возмещение за контактные линзы на ощутимую сумму. Все эти затратные, не приносящие удовлетворения задачи казались одинаково невыполнимыми.

И я знала, что не единственная сопротивляюсь спискам дел: интернет переполнен историями людей, которые не могли заставить себя разобраться в регистрации на голосование, или подать заявление на страховую выплату, или вернуть одежду, которую заказали в сети. Если я не могла понять, о чем хочу писать, я, в конце концов, могла написать о явлении, которое в шутку назвала «деловой паралич». Я начала анализировать огромный пласт статей, в основном написанных миллениалами и опубликованных на сайтах для миллениалов. Они писали о повседневных стрессах «взрослости» – этим словом принято описывать страх перед выполнением или чувство гордости за выполнение задач, которыми обычно занимаются родители. В одной статье говорится: «Как правило, современный миллениал рассматривает зрелость как ряд действий, а не как состояние. Таким образом зрелость становится глаголом». И часть зрелости – это выполнение задач из нижней части списка дел несмотря на их трудность.

По мере чтения стало ясно, что на самом деле существует три типа взрослых задач: 1) раздражающие потому, что вы раньше с ними не сталкивались (оплачивать налоги, заводить друзей за пределами школы); 2) раздражающие потому, что подчеркивают, что быть взрослым – значит тратить деньги на крайне скучные вещи (пылесосы, газонокосилки, лезвия); 3) не просто раздражающие, но еще и отнимающие много времени и чрезмерно запутанные (найти терапевта, подать заявку на медицинскую компенсацию, отказаться от кабельного телевидения, отписаться от спортзала, объединить кредиты на учебу, выяснить, можно ли и каким образом стать участником государственных программ поддержки).

Взрослость – и, как следствие, выполнение задач из списка дел – это тяжело, потому что жить в современном мире одновременно и проще, чем когда-либо, и непостижимо сложнее. В этом плане я поняла, почему избегала задач, зависших в моем списке дел. Ежедневно нам нужно выполнять задачи, ходить в места, для которых в первую очередь нужны наши умственные силы. Но эти силы всегда заканчиваются, и когда вы притворяетесь, что полны энергии, наступает выгорание.

Но мое выгорание не ограничилось растущим списком незакрытых дел. Если быть честной с самой собой – по-настоящему, так, что становится не по себе, – эти дела были лишь самым явным признаком гораздо более серьезного недуга. Что-то случилось не только с моей повседневностью. Что-то было неправильно со всей моей зрелой жизнью.

Оказалось, что все эти дела отвлекали не только меня, но многих миллениалов от величайшей задачи – задачи постоянно работать. Где я научилась постоянно работать? В школе. Почему я постоянно работала? Потому что боялась не найти работу. Почему, с тех пор как я ее нашла, я постоянно работаю? Потому что я боюсь ее потерять, потому что моя ценность как работника и как человека теперь единое целое. Я не могу избавиться от ощущения нестабильности, ощущения, что все, ради чего я тружусь, может исчезнуть. И не могу примирить эту мысль с идеей, которую вбивали в меня с детства: если я буду усердно работать, все получится.

Тогда я составила список литературы. Я прочитала, как бедность и экономическая неустойчивость влияют на нашу способность принимать решения. Я изучила определенные тенденции в студенческом кредитовании и домовладении. Я увидела, как мода на «планируемое воспитание» среди родителей в 80-х и 90-х годах связана с переходом от свободных, неструктурированных игр к организованным занятиям и спортивным лигам. Начала вырисовываться схема, я наложила ее на свою жизнь, заставив себя пересмотреть собственную историю и то, как я ее представляла. Я пошла прогуляться со своим партнером, не таким «престарелым миллениалом», как я, который вырос в разгар эпохи в еще более академически и финансово конкурентной среде. Мы сравнили, чем за пару лет мое детство стало отличаться от его детства? Как наши родители моделировали и продвигали идею работы как всецело поглощающего занятия? Как мы сформулировали для себя цель «досуга»? Что именно обострило мои трудоголические наклонности в аспирантуре? Почему мне нравилось писать диссертацию на Рождество?

Я начала писать, пытаясь ответить на эти вопросы, и не могла остановиться. Черновик раздувался: 3 000 слов, 7 000, 11 000. За день я с легкостью написала 4 000 слов. Я пыталась выявить состояние, которое стало настолько привычным, настолько вездесущим, что я перестала осознавать его как состояние. Оно просто стало моей жизнью. И теперь я подбирала слова для его описания.

Я писала не только о личном опыте работы, деловом параличе или выгорании. Я писала о трудовой этике, тревоге и усталости, характерных для мира, в котором я выросла, контекста, в котором я поступала в колледж и пыталась найти работу, реальности жизни во время крупнейшего экономического краха со времен Великой депрессии, быстрого и повсеместного распространения цифровых технологий и социальных сетей. Короче говоря, я писала о том, как быть миллениалом.

* * *

Впервые психологический диагноз «выгорание» поставил психолог Герберт Фрейденбергер в 1974 году, описав случаи физического или психического упадка в результате переутомления[2 - H. J. Freudenberger, “Staff Burn-Out,” Journal of Social Issues 30, no. 1 (1974): 159–65.]. Выгорание существенно отличается от истощения, несмотря на связь этих состояний. При истощении человек устает настолько, что не может дальше заниматься делами; при выгорании он устает и заставляет себя работать в течение нескольких дней, недель, а то и лет.

Когда вы находитесь на пике выгорания, чувство удовлетворения, которое приходит после выполнения изнурительной задачи – сдачи экзамена, завершения масштабного рабочего проекта – никогда не приходит. «Переутомление, испытываемое при выгорании, сочетает в себе сильное желание завершенности и мучение от того, что оно недостижимо, что всегда есть какая-то потребность, тревога или отвлекающий фактор, которые невозможно заглушить», – пишет Джош Коэн, психоаналитик, специализирующийся на проблеме выгорания. «Выгорание наступает, когда исчерпаны все внутренние ресурсы, но возможности освободиться от нервной тяги продолжать работу нет»[3 - Ibid.]. Это ощущение иступляющей усталости, которая никак не проходит даже после сна и отпуска. Вы понимаете, что едва держитесь на плаву и даже малейший сдвиг – болезнь, поломка машины, сломанный водонагреватель – может потопить вас и вашу семью. Это сведение жизни к одному бесконечному списку дел и ощущение, что вы превратились в рабочего робота с физическими нуждами, которые вы изо всех сил стараетесь игнорировать. Кажется, что разум испепелен, как выражается Коэн.

В своих работах о выгорании Коэн добросовестно упоминает своих предшественников: о «меланхолической мировой скорби», как он выражается, говорится в книге Экклезиаста, ее диагностировал и Гиппократ, а в эпоху Возрождения она стала признаком недоумения от ощущения «неумолимых перемен». В конце 1800-х годов «неврастения» (или нервное изнурение) поражала пациентов, измученных «темпом и напряженностью современной промышленной жизни». Общие условия выгорания не (так уж и) новы.

Но современное выгорание отличается своими силой и распространенностью. Выгорают люди, совмещающие работу продавцом с плавающим графиком, водителем в Uber и уход за детьми. Выгорают работники стартапов, которые едят модные ланчи, бесплатно стирают одежду и каждый день ездят на работу 70 минут. Научные сотрудники, преподающие четыре курса в адъюнктуре, выживающие на талоны на питание, пока занимаются исследованиями, чтобы урвать продление преподавательского контракта. Выгорают внештатные графические дизайнеры, работающие по собственному графику без медицинского обслуживания и оплачиваемых отгулов. Выгорание стало настолько распространенным явлением, что в мае 2019 года Всемирная организация здравоохранения официально признала его «профессиональным синдромом», возникающим в результате «хронического непреодолимого стресса на рабочем месте»[4 - “Burn-out an “occupational phenomenon”: “International Classification of Diseases.” World Health Organization, May 28, 2019.]. Все чаще и именно среди миллениалов выгорание становится не просто временным недугом. Это наше текущее состояние.

В каком-то смысле логично, что миллениалы ощущают этот феномен наиболее остро: несмотря на то что это поколение часто изображают как сборище недоучек, на самом деле наше взросление приходится на один из самых непредсказуемых и тревожных периодов человечества. По данным Pew Research Center, самым молодым миллениалам, родившимся в 1996 году, в 2020 году исполнилось двадцать четыре года. Самым старшим, родившимся в 1981 году, исполнилось тридцать девять лет. Согласно демографическим прогнозам, нас в США сейчас больше, чем представителей любого другого поколения, – 73 миллиона[5 - Richard Fry, “Millennials Projected to Overtake Baby Boomers as America’s Largest Generation,” Pew Research Center, March 1, 2018.]. Мы в первую очередь не ищем работу, а пытаемся что-то предпринять, сталкиваемся с потолком зарплат на имеющихся должностях. Мы не только выплачиваем кредиты на учебу, но и думаем, как начать откладывать деньги для наших маленьких детей. Мы балансируем между стремительно растущими ценами на жилье, расходами на содержание детей и медицинское страхование. А обещанная безопасность взрослой жизни, похоже, так и не наступит, как бы мы ни старались устроиться в жизни или урезать и без того ограниченный бюджет.

Пока термин «миллениалы» не присвоило наше поколение, были и другие претенденты на звание определения миллионов людей, родившихся после поколения X. Все они отражают отношение общественного сознания: были и «поколение Я», которое подчеркивало нашу эгоцентричность, и «эхо-бумеры» – отсылка к тому, что почти все наши родители принадлежат к самому многочисленному (и самому влиятельному) поколению в истории Америки.