Капитан Темпеста

Но молодой победитель сошел с коня и, держа в руке шпагу с окровавленным острием, подошел к турку, поднявшемуся на колени.

– Я победил вас, – сказал венецианский рыцарь.

– Да. Добейте меня, это ваше право, – отвечал турок.

– Капитан Темпеста не привык убивать людей, которые уже не в силах оказать сопротивления, – отвечал победитель. – Вы храбрец, и я дарю вам жизнь.

– Я не думал, чтобы христиане были так великодушны, – полусдавленным голосом проговорил Дамасский Лев. – Благодарю вас. Я никогда не забуду великодушия капитана Темпесты.

– Прощайте, синьор. Желаю вам скорого выздоровления.

С этими словами венецианский рыцарь вернулся к коню и только что хотел вскочить в седло, как его остановили бешеные крики турок:

– Смерть гяуру! Отомстим за павшего Дамасского Льва!

В то же время из среды турецких фаланг выделилось человек десять всадников, и они, потрясая поднятым оружием, с быстротой урагана понеслись на капитана Темпесту с намерением изрубить его в куски. При таком превосходстве сил с их стороны это им, несомненно, удалось бы.

Навстречу им со стен Фамагусты раздался страшный взрыв негодования.

– Подлецы! Изменники! Головорезы! – кричали оттуда тысячи голосов воинов и граждан города.

Сделав над собой почти сверхчеловеческое усилие, Мулей-Эль-Кадель вскочил на ноги и, бледный как смерть, с глазами, пламенеющими гневом, крикнул соплеменникам:

– Назад, негодяи! Остановитесь! Или я тотчас же прикажу посадить вас всех на кол!

Всадники в испуге и смущении остановились.

В этот момент на бастионе Святого Марка загрохотали колубрины и дождем мелких ядер сбросило с коней несколько турецких всадников. Остальные врассыпную умчались обратно в свой стан, где были встречены смехом и свистом товарищей, также не одобрявших их дикой выходки.

– Вот вам и награда! Вы вполне заслужили ее! – вскричал Дамасский Лев, поддерживаемый под руки своим оруженосцем.

Турецкая артиллерия не нашла нужным на этот раз ответить венецианским колубринам.

Капитан Темпеста, готовившийся было дорого продать свою жизнь туркам, сделал прощальный салют шпагой Мулей-Эль-Каделю и, повернув своего коня, удалился по направлению к крепости под гром рукоплесканий, несшихся ему навстречу с бастиона.

Лишь только он отъехал несколько шагов, как поляк, который вовсе не был убит, как все думали, медленно поднял голову и, глядя вслед своему сотоварищу прошептал:

– Мы еще увидимся с тобой, прелестная девушка!..

Движение его не ускользнуло от глаз Мулей-Эль-Каделя.

– Ба! – сказал он своему оруженосцу. – Да он еще жив? Должно быть, у него душа крепко сидит в теле.

– Прикажешь его прикончить? – спросил оруженосец.

– Погоди… подведи меня к нему.

Опираясь одной рукой на руку оруженосца, а другой зажимая свою рану, Мулей-Эль-Кадель подошел к лежавшему на земле поляку.

– Ты хочешь прикончить меня, эфенди? – хриплым голосом спросил по-турецки Лащинский, пристально глядя на него. – Не советую: с этой минуты я твой единоверец… Я отрекаюсь от креста… Ты убьешь уже мусульманина.

– Хорошо, я прикажу тебя вылечить, – отвечал турок и, с презрением отвернувшись от него, удалился в лагерь.

«…Вот это-то мне и нужно, – пробормотал про себя поляк. – Ну, капитан Темпеста, вам придется еще посчитаться со мной!..»

Глава V

Турецкое жестокосердие

После этого рыцарского турнира, исход которого заставил признать капитана Темпесту, и без того уже славившегося своей доблестью, первым бойцом во всей Фамагусте, осада злополучного города со стороны турецких орд шла своим чередом, но с гораздо меньшей яростью, чем ожидали христиане. Казалось, поражение Дамасского Льва произвело угнетающее впечатление на весь турецкий стан. Нападения на крепость велись как-то вяло, а бомбардировка то и дело совсем приостанавливалась. Главнокомандующий всей армией султана, великий визирь Мустафа, уж не показывался по-прежнему каждое утро после молитвы перед рядами собиравшихся на приступ войск, не гарцевал более перед ротой артиллеристов, ободряя их своим присутствием. Сильно изумленные этим, венецианцы напрасно ломали себе головы, стараясь разгадать причину такой странности. Это было бы вполне понятно, если бы наступил период Рамазана, сорокадневного мусульманского поста, в продолжение которого поклонники полумесяца всегда приостанавливают свои военные и другие действия для того, чтобы исключительно предаваться молитве и, воздерживаясь от всякой пищи, очищать душу покаянием и внутренним созерцанием.

Нельзя же было предположить, что великий визирь приказал всему войску погрузиться в безмолвие и неподвижность только ради того, чтобы не беспокоить раненого Мулей-Эль-Каделя, ведь он все-таки был сын не самого повелителя «правоверных», а лишь простого паши. Это было бы уж чересчур странно.

Капитан Темпеста и его лейтенант ожидали разъяснения от Эль-Кадура, единственного человека, который мог разрешить их недоумение, но араб не показывался с той ночи, когда мы видели его в первый раз беседующим со своей госпожой.

Непонятная бездеятельность неприятеля не доставляла, однако, никакого облегчения осажденным, из-за того что им с каждым днем все более и более давал себя чувствовать голод. Даже оливковое масло и сухая кожа павших животных – мясо их уже давно было съедено, – которыми они в течение целой недели обманывали желудок, начинали истощаться.

Так прошло несколько дней. Томительная тишина лишь изредка прерывалась орудийными выстрелами с той или другой стороны. Капитан Темпеста и лейтенант Перпиньяно, стоя однажды ночью на бастионе Святого Марка, вдруг заметили тень человека, с ловкостью обезьяны пробиравшегося к ним на бастион.

– Это ты, Эль-Кадур? – окликнул его капитан Темпеста, из предосторожности взяв в руки стоявшую возле него аркебузу с зажженным фитилем.

– Я, я, падрон, – отвечал араб. – Не стреляй, пожалуйста.

Через несколько минут он, искусно уцепившись за остаток стенного зубца, перелез через край стены и спустился на площадку бастиона, в двух шагах от капитана Темпесты.

– Наверное, ты был обеспокоен моим долгим отсутствием, падрон? – спросил он.

– Да, я уж боялся, что тебя схватили и убили.

– Успокойся, падрон, на меня никто не имеет подозрений, хотя в тот день, когда ты схватился с Дамасским Львом, многие видели как я вооружился пистолетом, чтобы убить твоего противника в случае, если бы он тебя только оцарапал своим оружием. Счастье его, что был ранен он, а не ты.

– А как его здоровье?

– Ну, у этого турка, должно быть, очень крепкая шкура, падрон. Он почти уже совсем оправился от раны, которую ты ему нанес, и дня через три ему снова можно будет сесть на коня… Но у меня есть для вас другая новость, синьора, она, наверное, очень удивит вас.

– Какая же именно?

– Капитан Лащинский тоже поправляется.

– Лащинский? – в один голос вскричал капитан Темпеста и его лейтенант.

– Да, синьоры.

– Да разве он не был убит Мулей-Эль-Каделем?

– Нет, это только так казалось. У польских медведей очень крепкие кости.

– И Мулей-Эль-Кадель знал, что поляк только ранен, и не добил его? Или он уж не мог этого сделать?