Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе

Угрозы похищения останков было достаточно, чтобы монахи насторожились и чтобы создалось впечатление, будто мощи Уильяма широко почитаются. Это освященное временем литературное клише, оно встречается, например, в «Житии» св. Вульфрика (ум. 1154): за право на его мощи спорили монахи Монтакьюта и Осберн, священник из Хейзелбери, с прихожанами. Рассказы о желании приора Эмери заполучить мощи Уильяма, возможно, были придуманы post factum, чему способствовало краткое и ничем не примечательное пребывание Эмери в этой должности.

Вероятно, монахи приветствовали перенесение тела Уильяма на монастырское кладбище хотя бы потому, что погребения давали им дополнительный доход[94 - Согласно грамоте епископа Герберта Лозинги, монахи получали плату за похороны и поминание души, а на подобные выплаты за простое погребение жертвы из Торпвудского леса они претендовать не могли. См.: Harper-Bill C. (Ed.) Norwich Episcopal Acta. London: Oxford University Press for the British Academy, 1990. № 1. P. 9.]. В начале XII века право похоронить Роджера Биго, отца Гуго Биго, первого графа Норфолка, в Норвичском соборе стало предметом судебной тяжбы, разбиравшейся в королевском суде; за это право отчаянно боролись первый епископ Норвичский Герберт Лозинга и монахи из Тетфорда[95 - Dodwell B. (Ed.) Charters of Norwich Cathedral Priory. London: Pipe Roll Society, 1974. Vol. 18. № 12. P. 1107–1108); Alexander J. W. Herbert of Norwich, 1091–1119: Studies in the History of Norman England. P. 143.]. В середине XII века братия монастыря св. Маргариты в Кингс-Линн в Норфолке получила подтвержденное папской грамотой дозволение хоронить утонувших при несчастных случаях[96 - Harper-Bill С. Norwich Episcopal Acta. № 120. P. 99.]. В XIII веке споры между монахами разных орденов и монастырей о праве на погребения и плату за них возникали часто и длились годами[97 - Примеры того, что [«бедный и неприметнейший»] приорат мог рассчитывать получить за простые похороны в Восточной Англии, есть в некоторых грамотах из Садбери. Роберт, magister, сын Годрика из Эктона, подарил два с половиной акра аббатству св. Варфоломея, а также распорядился передать им свое тело для погребения (№ 59. P. 10); Айво отдал две части десятин своего имения в Торпе, а также распорядился передать свое тело для погребения, и этот вклад подтвердили Генрих I и Генрих II (1155–1162) (№ 103. P. 78). См.: Mortimer R. (Ed.) Charters of St. Bartholomew’s Priory, Sudbury, Suffolk Charters. Suffolk Records Society, 1996. См.: Franklin M. J. Bodies in Medieval Northampton: Legatine Intervention in the Twelfth Century // Franklin M. J., Harper-Bill C. (Eds.) Medieval Ecclesiastical Studies in Honour of Dorothy M. Owen. Woodbridge, Suffolk: The Boydell Press, 1995. P. 68: «Вопрос о праве на погребение в монастырях стал ключевым в религиозной атмосфере XII века»; Р. 72: «потенциальные потери для монастырей, допускавших проволочки в подобных делах, могли быть значительными».].

Погребение на монастырском кладбище не обязательно свидетельствовало о религиозных заслугах, но подтверждало высокий социальный статус. Социальные различия закреплялись в средневековых погребальных практиках, и погребение рядом с церковью или святыми (ad sanctos) было основным их показателем. На кладбищах существовали различные социальные зоны; под стенами церкви хоронили элиту, а на периферии – сервов и прокаженных. Во многих англо-норманнских монастырях богатые люди и семьи могли купить сотоварищество с монахами[98 - Своего рода «монашество в миру». – Прим. перев.]. В обмен на богатый вклад в обитель им обещали погребение и поминание в молитвах вместе с усопшими братьями. Пример договора сотоварищества сохранился в епископских письмах и грамотах, и не исключено, что он относится к семье самого Уильяма[99 - См. подробнее о его семье ниже.]. Мать Уильяма была похоронена на монастырском кладбище Норвича, возможно, согласно некоей форме сотоварищества, хотя Томас Монмутский пишет: «Почитая сына, мы с честью погребли его мать на своем кладбище»[100 - Vita. V, xxi, 142.].

Описание Томасом перенесения тела Уильяма на монастырское кладбище (чего он сам не видел) соответствует похоронным обрядам для знатного лица[101 - Vita. I, xviii, ff.]. Тело обмыли, приготовили и положили на одре в центре собора; была отслужена заупокойная месса, после чего тело должны были положить в простой деревянный гроб и похоронить на кладбище под стенами капитула[102 - Dinn R. «Monuments Answerable to Mens Worth»: Burial Patterns, Social Status and Gender in Late Medieval Bury St. Edmunds // Journal of Ecclesiastical History. 1995. Vol. 46. P. 237–255. P. 240: «Богатые горожане использовали как церемонию, так и место погребения, чтобы утвердить свой статус в глазах живых, и этот статус сохранял свою значимость и после смерти».]. Когда копали могилу, нашли каменный гроб, и Уильяма похоронили в нем. Такие саркофаги, сохранившиеся со времен поздней античности, повышали статус усопшего и придавали ореол преемственности и легитимности гробницам аристократов XII века[103 - Valdez del Alamo E. Lament for a Lost Queen: The Sarcophagus of Dona Blanca in Najera // Art Bulletin. 1996. Vol. 78. № 22. Дель Аламо цитирует Серафина Моралехо (Moralejo S. La reutilizacion e influencia de los sarcofagos antiguos en la Espana medieval // Colloquio sul reimpiego dei sarcofagi romani nel medievo. Marburg-an-der-Lahn, 1984. P. 189–190.]. Обычно при перенесении святых мощей главную роль играл список приглашенных лиц, и вся церемония продумывалась самым тщательным образом[104 - Епископ Валкелин и Ранульф, капеллан короля, присутствовали при перенесении мощей св. Эдмунда в 1095 году, а епископа Норвичского Герберта Лозингу на эту церемонию демонстративно не пригласили. Вместо этого он произнес проповедь при переносе мощей св. Этельдреды в Или в 1106 году. Ранульф, который стал епископом Даремским, в свою очередь, руководил перенесением мощей св. Кутберта в 1104 году в Дареме.]. Нет никаких сведений о том, что на заупокойной службе по Уильяму присутствовали какие-то высокопоставленные персоны.

Насильственная смерть Уильяма (кто бы ни сотворил это насилие) также сыграла свою роль в процессе его канонизации. У англосаксов была старинная традиция связывать неожиданную насильственную смерть со святостью[105 - Hayward P. A. The Idea of Innocent Martyrdom in Late Tenth- and Eleventh-Century English Hagiology // Wood D. (Ed.) Martyrs and Martyrologies. Cambridge: Ecclesiastical History Society, 1993. P. 81–92.]. В 1147 году в Португалии во время Второго крестового похода англичане прославляли своих соотечественников, павших в битве, как мучеников (вопреки учению церкви) и сразу после смерти сообщали о чудесах, совершавшихся вокруг их тел[106 - Lay S. Miracles, Martyrs and the Cult of Henry the Crusader in Lisbon // Portuguese Studies. 2008. Vol. 24. № 1. P. 7–31.]. В Рочестере в графстве Кент в 1201 году пекарь Уильям из Перта попал в засаду и погиб, когда отправлялся в паломничество; вокруг его тела происходили всяческие чудеса. По народной традиции, святость останков определяется не личностью убийцы, а тем, как человек умер[107 - Общенародное излияние скорби после смерти принцессы Дианы в автомобильной аварии в Париже в 1997 году говорит о том, что в английской культуре сохраняется аналогичная реакция на внезапную насильственную смерть.]. Однако Томас Монмутский утверждал, что на самом деле стоит на той же богословски правильной позиции, что и его оппоненты: «Причина страстей, а не сами муки, творит святого»[108 - Vita. II, xii, 96.].

Самый красноречивый контекст, в котором следует рассматривать утверждения о святости Уильяма, вышел из-под пера аббата Гвиберта Ножанского. Гвиберт, кроме своих воспоминаний и трудов по истории и богословию, также написал трактат о святых и мощах в северной Франции. За два десятилетия до смерти Уильяма Гвиберт (ум. в 1124 году) высмеивал господствующее представление о том, что мальчика из хорошей семьи, погибшего на Пасху, должно автоматически считать особенно святым:

Я воочию видел, о чем со стыдом рассказываю, как обычный юноша, связанный близкими кровными узами с неким знаменитым аббатом и бывший (по слухам) оруженосцем некоего рыцаря, умер в деревушке совсем рядом с Бове в Страстную Пятницу, за два дня до Пасхи. Тогда, ради святого дня, в который он умер, люди начали приписывать умершему юноше неоправданную святость. Когда об этом пошли слухи среди селян, всегда развешивающих уши в ожидании чего-то новенького, к его могиле крестьяне со всей округи понесли пожертвования и восковые свечи. Что тут еще говорить? Над его могилой воздвигли надгробие, окружили ее каменным строением, и даже из Бретани стали приходить огромные группы крестьян, хотя знатных людей не было. Мудрый настоятель и его набожные монахи, видя все это и соблазнившись множеством приносимых даров, терпели измышление фальшивых чудес[109 - Guibert of Nogent. De sanctis et eorum pignoribus // Patrologia Latina 156 (1853): col. 621. Английский перевод см. в: Coulton G. G. Life in the Middle Ages. Cambridge: Cambridge University Press, 1928. P. 1, 15. См. также: Morris C. A Critique of Popular Religion: Guibert of Nogent on the Relics of the Saints // Popular Belief and Practice. Cambridge: Ecclesiastical History Society, 1972. P. 55–60.].

Гвиберт описывал ситуацию, необычайно похожую на историю Уильяма из Норвича. Как и юноша из Бове, Уильям происходил из уважаемой семьи; считалось, что Божий перст указал на его истерзанное тело в Страстную пятницу, а обнаружили его на следующий день, в Великую субботу; местные монахи впоследствии поддержали почитание Уильяма. Но жители Норвича проявили тот же скептицизм, который выказывал Гвиберт относительно юноши из Бове. Судя по тому, как часто и рьяно Томас Монмутский в «Житии и страстях» обличал своих неназванных противников, многие сомневались в правоте Томаса. «Они готовы обличать и не желают восхвалять <…> они вредят репутации [Уильяма], унижая растущие хвалы усопшему… и тем самым преследуют его, унижая его, – жаловался Томас на своих противников, добавляя: – Они называют самонадеянностью именовать святым того, кто таковым не является. Мы же утверждаем это без тени сомнения».[110 - Vita. II, I, 60–61.]

Интерес к насильственной и внезапной смерти Уильяма – каковы бы ни были ее причины – указывает на пылкую веру в освящающие последствия смерти невинных и юных. Такое отношение характерно для англосаксонской и языческой традиций, и оно просуществовало до рубежа XI–XII веков; англичан еще долго завораживали плотская чистота и невинность юных мучеников[111 - Хейуорд (Hayward P. A. The Idea of Innocent Martyrdom in Late Tenth- and Eleventh-Century English Hagiology. P. 82, 90) разбирает истории св. Этельберта и Этельреда Рэмзийского, Этельберта Херефордского, Эдварда мученика, Кенельма и Вигстана, жития которых по большей части были написаны между 1050 и 1130 годами, отмечая, что в них намеренно преуменьшали и без того юный возраст мучеников.]. Отдельные средневековые жертвы немедленно удостаивались некоторой славы, их сразу горько оплакивали семьи и соседи, но мало кто из них становился объектом подлинного почитания, когда на них устремлялось внимание церковных властей. Уильям из Норвича, как и пекарь из Перта и юноша из Бове, вначале пользовался только мимолетной местной славой; понадобятся несколько лет, одобрение епископа и поддержка приората, чтобы возвести Уильяма в чин святого.

Один из наиболее удивительных аспектов смерти Уильяма связан с положением и личностями его многочисленных родственников, о которых нам, хотя и отрывочно, сообщает Томас Монмутский. В пересказах истории Уильяма он постоянно именуется бедным юным ребенком. Брат Томас описывает Уильяма невинным, юным и ранимым и подчеркивает его наивность; позднейшие читатели полагали, что он родился в крестьянской семье, а закончил свои недолгие дни городским оборвышем, кое-как перебивающимся с хлеба на воду[112 - См., например: Utz R. The Medieval Myth of Jewish Ritual Murder: Toward a History of Literary Reception // Utz R. The Year’s Work in Medievalism. 1999. P. 23–36. Утц ошибочно пишет, что Уильяму было семь лет. Дж. Дж. Коэн отмечает, что «этот бедный маленький оборванец кое-как добывал средства к существованию у кожевников», а на с. 61 он пишет, что «в тексте Томаса постоянно подчеркивается, что семья Уильяма была нищей» (Cohen J. J. Flow of Blood. P. 46). Ярроу, напротив, отмечает связи Уильяма с городским и купеческим истеблишентом Норвича (Yarrow S. Saints and Their Communities. P. 161).]. Но якобы нищая семья Уильяма – это часть позднейшей литературной традиции его почитания. При ближайшем рассмотрении оказывается, что он был заметным членом норвичского общества.

Сохранившиеся малые крохи документальных свидетельств показывают, что Уильям родился в видной семье, сравнительно богатой и образованной, пустившей в Норвиче глубокие корни. Из документов того времени ясно, что его семья была связана с городом Бери, чудесами св. Эдмунда, она владела церковью в Норвиче, и ей покровительствовал кафедральный приорат. Одним словом, хотя Уильям был англосаксом и не принадлежал к правящему норманнскому классу, члены его семьи являлись представителями церковной элиты Восточной Англии, и перед самим Уильямом открывалось многообещающее будущее.

В опубликованном в 1896 году комментарии к труду Томаса Монмутского М. Р. Джеймс пишет, что про отца Уильяма Венстана «мы узнаем только, что он жил в деревне и был зажиточным земледельцем»[113 - J Jessopp A., James M. R. The Life and Miracles of St. William of Norwich. P. LXV.]. Джеймс заключает об этом на том основании, что семья Венстана называется «деревенской» (ruri). Томас Монмутский упоминает десять ближайших членов семьи святого, в том числе родителей Уильяма и его старших братьев, но никто из них не именуется земледельцем или крестьянином. В начале «Жития» говорится только: «Его отцом был некий человек по имени Венстан. Его мать звали Эльвива, и они вели зажиточную жизнь в деревне, имея достаток во всем необходимом»[114 - Vita. I, i, 10. В переводе Джессопа и Джеймса: «Они вели честную жизнь в деревне, будучи довольно хорошо обеспечены всем необходимым и даже располагая некоторыми излишками».]. Имеющиеся сведения о том, что семья Уильяма стояла на социальной лестнице выше крестьян, заставляют предположить, что слова «от скромных родителей» (ab infimis parentibus), которыми Томас характеризует происхождение будущего святого, говорят не столько об их реальном социальном статусе, сколько о снобизме самого Томаса[115 - Vita. I, i, 10.]. Такое суждение норманна об англосаксонской семье определяется точкой зрения, а не подлинным общественным положением юноши.

Родители Уильяма жили в деревне, но они не были провинциалами в пренебрежительном смысле этого слова[116 - Томас Монмутский использует слово «деревенский» (rustici), когда пишет о крестьянах (Vita. I, xi, 34; IV, xii, 203), с коннотациями «невежественный». Здесь «деревенская» семья противопоставляется семьям из города Норвича. См. также: Richter M. Urbanitas-Rusticitas; Linguistic Aspects of a Medieval Dichotomy // Baker D. (Ed.) The Church in Town and Countryside. Oxford: Ecclesiastical History Society, 1979. P. 155: в XII веке жители городов «имели особые привилегии, отличавшие их от деревенского населения и, возможно, порождавшие ощущение превосходства горожан над деревенскими жителями».]. Уильяма крестили в Хэйверингленде в девяти милях от Норвича, и вырос он предположительно там же[117 - Vita. I, ii, 13. Jessopp and James. Life and Miracles. P. LXV. Это место оставалось нетронутой деревенькой, прелестной, немного холодной и труднодоступной, одной из самых очаровательных деревушек в Англии, до того, как во время Второй мировой войны там началось строительство авиабазы. По данным переписи XXI века там все еще было меньше семидесяти домов.]. Продуваемая всеми ветрами норманнская церковь, куда Уильяма, возможно, принесли крестить, сохранилась до сих пор. Мальчиком Уильям перебрался в центр города и c тех пор редко бывал в деревне[118 - Vita. I, iii, 15.]. Уильям жил в Норвиче у друга семьи по имени Ульвард; не исключено, что этот Ульвард был ему родней, потому что в то время мальчики часто становились подмастерьями у дяди или двоюродного брата[119 - Vita. I, iii, 16.]. Англосаксонское имя Ульвард (так звали деда Уильяма по матери) могло быть традиционным в семье и в конце концов превратилось в норманнское имя Уильям.

Таким образом, Уильям был новым членом городского торгового мира. Он уже некоторое время не жил с родителями. Его мать по-прежнему жила в деревне, и новости доходили до нее не сразу, а ей самой, чтобы добраться до города, требовалось время[120 - Vita. I, xv, 41. См. также: Vita. V, xxi, 13ff.]. Уильям был, как пишет Томас Монмутский, «одарен склонностью к учению, и благодаря своему прилежанию вскоре превзошел своих сверстников в вышеупомянутом ремесле [кожевника], и сравнялся с некоторыми из своих учителей»[121 - Vita I. Iii. P. 14–15.]. Именно здесь он мог соприкоснуться с евреями Норвича, которые занимались торговлей. Евреи искали знакомства с ним либо потому, что цены у него были ниже, чем у других, как утверждает Томас, либо потому, что к их числу принадлежали богатейшие представители городского торгового сообщества, и они могли позволить себе щедро платить за хорошую работу[122 - Ярроу (Yarrow S. Saints and Their Communities, 216) справедливо указывает, что «возможно, по иронии судьбы, готовность юного предпринимателя Уильяма иметь дело с еврейской общиной сделала его более подходящим представителем христианского делового сообщества Норфолка, чем статус мученика, придуманный для него норвичскими монахами».].

Судя по тому, что сообщает своим читателям Томас, Уильям был амбициозен и образован. Он знал основные молитвы наизусть, а также умел читать[123 - Vita. I, ii, 14. Litteras, psalmos et orationes discebat.]. Хотя он преуспел в ремесле кожевника, Уильяму якобы предложили работу у повара архидьякона. Если это правда, то такое предложение было весьма заманчиво. В средневековой Англии поваров ценили весьма высоко: так высоко, что они получали земли, жертвовали на церковь и вместе с епископами, рыцарями и официальными лицами свидетельствовали жалованные грамоты. Должность повара была и уважаемой, и доходной, а работа у архидьякона Норфолка могла стать отличным началом успешной карьеры. Уильям оказался бы в таком положении, где перед ним открывались прекрасные возможности.

Начитанный, с хорошими связями, красноречивый, владеющий английским (его родной англосаксонский), возможно, с некоторыми познаниями во французском (на котором говорила англо-норманнская элита) и начатками латыни, Уильям к своим двенадцати годам не был неотесанным деревенщиной; он был юношей, начинающим многообещающий профессиональный путь. В том же десятилетии, когда один архидьякон предположительно нанял Уильяма, другой архидьякон взял к себе на службу подающего надежды юношу родом из Бека. К 1143 году этот протеже, Томас Бекет, уже служил архиепископу Теобальду Кентерберийскому, где и начался его стремительный взлет. Амбициозные норвичские семьи не могли не заметить возможностей, которые сулил такой карьерный путь. Возможно, Томас Монмутский надеялся посмертно создать из Уильяма звезду масштаба св. Томаса Бекета. Он завершил свою книгу об Уильяме через несколько лет после смерти архиепископа в 1170 году.

Будущее Уильяма было радужным, и, зная, какие преимущества могло дать покровительство архидьякона, читатели «Жития» Томаса не задавали слишком много вопросов о том, при каких обстоятельствах мать Уильяма отпустила своего сына с неизвестным человеком прямо перед Пасхой. Только после предполагаемого мученичества она заявила, что человек, который забрал ее сына, «назвался поваром архидьякона, но она совсем ему не доверяет»[124 - Vita. I, iv, 17–18.]. Любопытно, что Уильям находился в доме евреев, где с ним обращались хорошо, «не ведая о том, какая участь была ему уготована, и он оставался там до утра»[125 - Vita. I, v, 19–20.]. Это промедление говорит о том, что он знал людей, с которыми ушел из дома. Томас хотел подчеркнуть литературные обертоны, потому что он добавляет, что Уильям был «как невинный агнец, ведомый на заклание» – этот мотив стал типичным клише в последующих обвинениях в кровавом навете. Более того, мать Уильяма изображается корыстной, потому что она взяла деньги за сына. Три шиллинга (36 пенсов), которые она получила за ученичество Уильяма, могли быть риторическим добавлением, или же они говорили о том, как высоко ценили будущего работника; этот мотив Иуды, как и мотив откормленного тельца, стал литературной формулой. Однако вся эта «литературная обработка» событий не может скрыть того, что читатели, вполне возможно, воспримут длительные отношения Уильяма с соседями-евреями без всякого удивления[126 - Vita. I, xiii. 27.].

Томас пишет, что Уильям происходил из бедной семьи, а его самого называет «заброшенным» (pauperculum atque neglectum), но не исключено, что он имеет в виду ребенка, выросшего без отца в преуспевающем в целом семействе. Как уже отмечалось, скорее всего, родители Уильяма не являлись, в отличие от большинства остального населения, крестьянами-земледельцами; сам он жил в городе и служил подмастерьем кожевника, а это ремесло приносило доход и приобретало все большую популярность. Кожа была вторым по размерам производства и экспорта товаром, производившимся в Англии (на первом месте стояла шерсть); Норвич же в XIII веке стал центром кожевенной торговли[127 - Kowaleski M. Town and Country in Late Medieval England: The Hide and Leather Trade // Corfield P. J., Keene D. (Eds.) Work in Towns, 850–1850. Leicester: Leicester University Press, 1990. P. 68; Norwich: The Growth of a City. Norwich:The Norwich Museums Committee, 1963. P. 14.]. Семью Уильяма в городе помнили еще долго: в XIV веке гильдия кожевников сделала Уильяма своим святым покровителем, и они начали преумножать его известность, делая вклады в церкви во имя св. Уильяма и проводя ежегодные праздники (все сохранившиеся изображения Уильяма относятся к этому позднейшему периоду)[128 - Shinners J. The Veneration of Saints at Norwich Cathedral in the Fourteenth Century. P. 136.]. Уильям и по крайней мере один из его братьев, а также его двоюродный брат получили работу, на которую не могли рассчитывать в большинстве своем английские мальчики в Норвиче: далекие от крестьянского труда карьеры ремесленника, повара, монаха и дьякона были весьма почтенными и давали многие преимущества.

Возможно, что связанная с церковью семья Уильяма происходила из Бери-Сент-Эдмундса. Доказать это нельзя, но если это так, то у норвичских клириков был еще один повод особенно заинтересоваться Уильямом. Бери и Норвич соперничали десятилетиями. Аббатство Бери-Сент-Эдмундс считалось одним из богатейших в Англии и всегда дорожило своей незавимостью и властью своего настоятеля. С того момента, как Норвич заполучил епископский престол, его епископы прилагали все усилия, чтобы контролировать аббатство или взять его под свою руку и заполучить хранившиеся там мощи св. Эдмунда, короля и мученика[129 - См., в частности, недавнюю статью: Licence T. Herbert Losinga’s Trip to Rome and the Bishopric of Bury St. Edmunds // Anglo-Norman Studies. 2010. Vol. 34. P. 151–168.].

Дедом Уильяма по матери был «священник Ульвард, знаменитый в свое время человек», как пишет Томас, скорее всего, тот самый пресвитер Ульвард или Ульвардус, который засвидетельствовал три документа в Бери-Сент-Эдмундсе[130 - Jessopp and James. Life and Miracles. P. LXV; Vita. I, i, 10–11. В латинском тексте говорится: «Wlwardo presbitero famoso quidem illius temporis viro», перевод Джессопа и Джеймса «известный человек в своей округе» весьма далек от оригинала.]. В первом, грамоте аббата Эльбольда из Бери (составленной между 1114 и 1119 годами), вдова Жослена из Лоддона получала землю, которую ее муж держал от аббатства св. Эдмунда[131 - Douglas D. C. (Ed.) Feudal Documents from the Abbey of Bury St. Edmunds. London: British Academy, 1932. № 107, 109.]. Лоддон, маленький городок по дороге между Бери и Норвичем, был одним из тех немногих мест, где в позднем Средневековье сохранилось изображение св. Уильяма[132 - Уильям изображен на алтарной преграде со сценами младенчества Христа. Nichols A. E. The Early Art of Norfolk, EDAM Reference Series. Kalamazoo, MI: Medieval Institute Publications, 2002. См.: Bradbury C. A. A Norfolk Saint for a Norfolk Man: William of Norwich and Sir James Hobart at Holy Trinity Church in Loddon // Norfolk Archaeology. 2013. Vol. 46. № 4. P. 452–461; Luxford J. The Iconography of St William of Norwich and the Nuremberg Chronicle // Norfolk Archeology. 2016. Vol. 47. № 2. P. 240–246. Я выражаю благодарность авторам за присланные мне работы, где изображение датируется первой четвертью XVI века.]. Пресвитер Ульвардус засвидетельствовал и две другие грамоты аббата Эльбольда; он также засвидетельствовал грамоту аббата Ансельма Берийского (1121–1148), преемника Эльбольда[133 - Douglas D. C. (Ed.) Feudal Documents. № 108, 109, грамота аббата Эльбольда, где Морис Виндзорский назначается управляющим землями аббатства св. Эдмунда, 1114–1119. Пресвитер Ульвардус засвидетельствовал дополнение к ней. Вторая грамота: Douglas D. C. (Ed.) Feudal Documents. № 109, 111, грамота аббата Эльбольда, где Морису Виндзорскому даруются все принадлежащие аббатству земли Ральфа, его предшественника на должности управляющего аббатства. Ульвард снова фигурирует в дополнении. Представляется, что эти грамоты были составлены почти сразу друг за другом. Douglas D. C. (Ed.) Feudal Documents. № 123, 121–122, подтверждение земельного дара аббата Ричеру из Тростона (Суффолк) и его наследникам. Родни М. Томсон (Thomson R. M. Early Romanesque Book-Illustration in England; The Dates of the Pierpont Morgan Vitae Sancti Edmundi and the Bury Bible // Viator. 1971. № 2. P. 211–225) отмечает, что даты на большей части грамот Ансельма в «Феодальных документах» Дугласа необходимо скорректировать. Эта корректировка должна появиться в заключительном томе Суффолкского общества грамот, появление которого ожидается с нетерпением.]. Владельца земли, которую держала семья Уильяма, также звали Вульфвард, и, возможно, это было англосаксонское имя самого Уильяма[134 - Здесь пресвитер Ульвардус исчезает из документальных свидетельств, а его место в списке свидетелей занимает клирик Ульвардус. Имя Ульвард – редкое, а клириками обычно титуловали молодых людей со статусом ниже священнического, обычно из миноритских орденов; возможно, это был старший сын Ульварда. Клирик Ульвардус фигурирует в следующих документах, опубликованных Дугласом: Feudal Documents. № 113, 114–115; № 114, 115–116, 1121–1238; № 121, 119–120, земельный дар аббата Ансельма некоему Лео, 1121–1148; № 122, 120–121, где его иногда связывают с Лемерусом де Уэстли.]. Это имя писалось как «Ульвард», «Вульвард» и «Влууард».

Не стоит удивляться тому, что священник оказался дедушкой, потому что женатые священники были распространенным явлением в Восточной Англии и в тот период, и в течение еще ста лет, хотя это было запрещено каноническим правом незадолго до описываемых событий. Когда вышестоящие клирики призывали епископа Герберта Норвичского ограничивать подобную практику, он жаловался, что если запретит служение всех женатых священников своего диоцеза, вряд ли останется хотя бы одна церковь, где будут идти службы[135 - Harper-Bill C. The Struggle for Benefices in Twelfth Century East Anglia // Anglo-Norman Studies. 1989. № 11. P. 126.].

В Бери и его окрестностях сохранились и иные сведения о пресвитере Ульвардусе и его дочери. В «Чудесах св. Эдмунда» рассказывается, как люди на попавшем в бурю корабле призвали на помощь св. Эдмунда и спаслись, и среди них были священник Вульвард и Роберт, оба из аббатства св. Эдмунда[136 - Здесь история Германна обрывается, но ее подхватывает аббат Самсон. Hermannus archdiaconnus. De miraculis Sancti Eadmundi // Arnold T., Series R. (Eds.) Memorials of St. Edmund’ s Abbey. London: 1890–1896, repr. Kraus Reprint, 1965. P. 92. № 3: «Некие путники, возвращаясь морем из Рима, едва не стали жертвами кораблекрушения [17 мая 1096 года]» Конец истории см. в: Samson abbatus. Opus de Miraculis Sancti Eadmundi, 107–208, начало на Р. 162; священник Ульвард (Вульфвард) назван в числе путников на Р. 163.]. Учитывая широкое распространение подобных историй о чудесах в XII веке, такого упоминания хватило, чтобы придать особый статус тем, на кого снизошла милость святого[137 - Bale A. (Ed.) St. Edmund, King and Martyr.]. Попавший в бурю почитатель св. Эдмунда, возможно, являлся дедом Уильяма, знаменитым пресвитером Ульвардом, которого в «Чудесах св. Эдмунда» называют «человеком мудрым», а «Житии и страстях Уильяма из Норвича» говорится, что он «умел искусно толковать видения»[138 - Vita. I, i, 11: Pater itaque plurima exponendarum visionum peritiam habens.].

В ранних историях о чудесах, возможно, упоминается и тетя Уильяма, дочь Ульварда. Непосредственно перед рассказом о буре Германн, автор «Чудес св. Эдмунда», пишет о юной девушке по имени Левива, к которой вернулось зрение после того, как она провела ночь подле мощей св. Эдмунда, только что перенесенных в прекрасную новую церковь в Бери в 1095 году[139 - Hermannus. De miraculis Sancti Eadmundi. P. 91–92. № 52.]. Как пишет Германн, Левива пришла в новую церковь с родителями[140 - Ibid.]. Если ее семья жила недалеко от Бери, вполне естественно, что они пришли посмотреть, как мощи св. Эдмунда переносят в новую пышную церковь, и искали исцеления у местного святого. Вероятно, священник Ульвард сообщил в церкви как об исцелении дочери, так и о собственном благополучном возвращении из морского путешествия. Таким образом, за десятилетия до того, как Уильям из Норвича стал святым чудотворцем, его семья была связана с почитанием другого английского мученика[141 - Есть и другие указания на то, что мать и тетка Уильяма (у которых были похожие имена, Эльвива и Левива, Эльвгифу и Леофгифу) поддерживали связь с Бери-Сент-Эдмундс. В более поздних документах из Норфолка описывается «земля, которую вдова Альвива держала от аббата Сент-Эдмундса за 12 пенсов в год». Это описание дает возможность определить, о какой именно земле идет речь. Поскольку мать Уильяма Эльвива умерла в 1150?х годах после десяти с лишним лет вдовства, возможно, речь идет о земле, которую держала она.]. Другие люди, упоминаемые в «Житии и чудесах» Томаса Монмутского, также получали чудесные благословения от различных святых: например, св. Альдхельм даровал чудесное исцеление епископу Эборарду, когда тот был еще архидьяконом в Солсберийском соборе в Уилтшире[142 - William of Malmesbury // Gesta Pontificum. London: Rolls Series. Vol. 52. P. 424.]. Пересечение и взаимопроникновение тем, рассказов, чудес и людей также указывает на то, что элементы повествования Томаса Монмутского имели традиционную притягательность и были характерны для общества, в котором этот текст создавался[143 - Именно в этот контекст помещает Уильяма Ярроу (Yarrow S. Saints and Their Communities).].

Упоминания о семье Уильяма продолжают появляться в официальных документах Норвича и после смерти мальчика. Примерно после 1155 года – целое десятилетие спустя после смерти Уильяма – под эгидой епископа Тарба было достигнуто соглашение между неким Ульвардом из Тимсуорта (крохотная деревушка в четырех милях от Бери-Сент-Эдмундса) и Рэно из Экля (село в десяти милях от Норвича в Норфолкском плесе)[144 - Harper-Bill С. English Episcopal Acta. № 153. P. 120–121. В Экле, старинном поселении, стоит круглая церковь башенного типа; ее сохранившийся неф построен из норманнского камня.]. Спор шел по поводу церкви св. Михаила в Кослани в Норвиче, которая все еще стоит в центре города, – единственной церкви (кроме самого собора), где был алтарь, посвященный св. Уильяму[145 - Изначально Кослани был деревушкой в старой саксонской части города, которая стала быстро развиваться в XI веке при норманнском владычестве. Об алтаре, посвященном Уильяму, см.: Blomefield F. Blomefield’ s Norwich. Fersfeld, 1741. P. 846. Церковь св. Михаила была основана до норманнского завоевания, но позже ее перестроили. По крайней мере с 1304 года церковь св. Михаила владела полуакром земли в Экле; возможно, это земельное владение восходит к более ранней договоренности между Ульвардом и Рэно. В середине XV века бенефиции, то есть право назначать приходского священника св. Михаила в Кослани, а также полакра земли в Экле, перешли колледжу Гонвилль-энд-Киз в Кембриджском университете.]. Из соглашения, достигнутого спорящими сторонами, можно заключить, что, возможно, именно родственник Уильяма владел или утверждал, что владеет, церковью в Норвиче[146 - Harper-Bill С. Norwich Episcopal Acta, index, 419, s. n. «Timsworth». На этом основании можно предположить, что Ульвард был persona, то есть имел право на доход от большой и малой десятин, но в соглашении указывается, что предметом спора было право владения (dominium) Ульварда. Actum – «уведомление о соглашении в присутствии епископа» (29 марта 1155–1163). № 53. P. 120–121.]. Брат Томас явно с радостью встал на сторону семьи Уильяма, не только укрепив посмертное почитание юноши и написав главный посвященный ему текст, но также всячески очерняя в этом тексте другого священника из церкви св. Михаила. Этот противник Ульварда, викарий Рэно из Экля, был, вероятно, коллегой некоего Ральфа, священника той же церкви, которого Томас Монмутский обвинял в том, что тот тайком взял, а потом вернул псалтирь, переписанную Томасом для себя[147 - Имена достаточно похожи, поэтому может быть и так, что здесь называется один и тот же человек. Латинское написание Radulfus (Радульф) и Rainaldus (Рэно) легко перепутать, а сокращения могли быть одинаковыми. Священник Ральф «приобрел [псалтирь] за три пенса, но услышав, что ее украли и что об этом часто объявляют в церкви, он замешкался с ее возвращением – возможно, от стыда, а может быть, потому, что его совратило желание оставить книгу у себя, это мне неизвестно. Это была воистину дорогая и драгоценная книга, способная вызвать желание обладать ею» – Vita. V, xi, 201–202.].

Все остальные родственники Уильяма по материнской линии, которых можно установить, были связаны с церковью, или работой, или браком. Двоюродная сестра его матери вышла замуж за священника из Тавершема в Норфолке; его дед и дядя служили священниками, кузен – дьяконом, а брат принял постриг[148 - В 1144 году сын Годвина Александр был дьяконом (Vita. I, xiii, 38); эту должность можно было занять только после достижения двадцати пяти лет, поэтому он родился до 1119 года, когда умер епископ Лозинга.]. Учитывая такие обширные связи с церковью, становится более вероятным, что брата Уильяма, Роберта, приняли в норвичский приорат не как родственника святого, а благодаря его собственным многочисленным знакомствам. Более того, Томас пишет, что мать Уильяма похоронили на монастырском кладбище в Норвичском кафедральном приорате[149 - Джессоп и Джеймс, следуя Томасу Монмутскому, полагают, что эти последние почести полагались Эльвиве потому, что она была матерью мученика, но это также маловероятно. Jessopp and James. Life and Miracles, xiii and xiv.]. Ни в одном другом случае предполагаемого ритуального убийства мать юного мученика не хоронили с теми же почестями, что и ее дитя[150 - Неясно, почему семью погибшего мальчика и высшее духовенство Норвича следует считать «маловероятными союзниками» в распространении почитания Уильяма. Об этом см.: Cohen J. J. Flow of Blood. P. 26.]. Семья Уильяма была так же тесно связана с церковью в смерти, как и в жизни[151 - Динн пишет о том, что в Средние века в Восточной Англии «богатые горожане использовали как церемонию, так и место погребения, чтобы утвердить свой статус в глазах живых, и этот статус сохранял свою значимость и после смерти» (Dinn R. Burial Patterns. P. 241). Если его выводы, сделанные касательно позднесредневекового Бери, применимы к Норвичу, это дополнит и иные намеки на то, что семья Уильяма принадлежала к местной элите (Р. 243): «Треть погребенных в аббатстве [Бери] были городскими клириками, которые, в силу того, что аббатство владело бенефициями обоих приходов, были тесно связаны с монахами. Миряне, просившие похоронить их в аббатстве, обычно принадлежали к элите Бери, которая хотя и спорила с аббатством за главенство в управлении городом, поддерживала с монахами тесные общественные и родственные связи». В XII веке есть много других сходных примеров. Mason E. A Truth Universally Acknowledged // Studies in Church History. 1979. Vol. 16. P. 181: «С начала XII в. Вестминстерское аббатство предлагало целый ряд духовных услуг мирянам, чтобы они делали вклады на церковь. <…> Погребение в самом аббатстве было одним таким вариантом, доступным с начала XII в., и монахи проявляли в этом вопросе удивительную широту взглядов».].

Похоже, что тесные и долговременные связи с Норвичским собором имелись и у дяди Уильяма – Годвина Старта, священника, который обвинил евреев в убийстве своего племянника и стал основной движущей силой создания культа святого. Возможно, что первый епископ Норвича Герберт Лозинга (ум. в 1119 году) прямо обращался к Годвину в письмах. Если это действительно так, то у семьи Уильяма были гораздо более тесные связи с клиром собора, чем ранее предполагалось. Не исключено, что такие связи сыграли важную роль в последующем прославлении юноши как местного святого – может быть, роль столь же важную, сколь и история его убийства.

Около 1154 года Томас Монмутский называет Годвина священником, но, вероятно, он все еще был дьяконом (то есть занимал более низкое положение в церковной иерархии). В это время он упоминается в одном из писем, которые епископ Герберт Норвичский посылал некоему Годвину и его брату Уильяму[152 - Vita. I, iii, 16; I, xiii, 38; I, xvi, 43.]. Епископ Герберт заверяет обоих братьев, что их отец примирился со своим братом[153 - Лозинга пишет: «Ваш отец в безопасности, и все его желания исполняются». Goulburn E. M., Symonds H. The Life, Letters, and Sermons of Bishop Herbert de Losinga. Oxford: Parker and Co., 1878. Vol. 2. Letter XXVII. P. 87–88.]. Епископ также обращался к тому же самому дьякону Годвину ранее, когда упрекал его за отступничество от монашеских обетов: «Но если ты вошел в число наших сограждан и стал монахом нашего монастыря, почему же ты живешь в деревне?»[154 - За несколько десятилетий до того, как было найдено «Житие», в XIX веке редакторы и переводчики писем Лозинги подозревали, что в этом письме он также обращается к дьякону Годвину. Goulburn E. M., Symonds H. Losinga Letters. Letter LV. P. 100, а также приложение G, 414.].

Согласно документу, подписанному епископом Лозингой до 1119 года, некий дьякон по имени Годвин и его жена сделали щедрый вклад на церковь и собор. Муж отдал все свое имущество, земли и все права, проистекающие из владения «моей церковью в Крессингеме», чтобы монахи приняли их с женой «ради моей души и души моей жены»[155 - Dodwell B. (Ed.) Charters of Norwich Cathedral Priory. I. № 106, 57; опубликовано в: Goulburn E. M., Symonds H. Losinga Letters. Letter I. P. 415; отмечается в: Harper-Bill С. Norwich Episcopal Acta, приложение I. № 11. P. 359, подтверждается пожертвованием монахам Норвича дара дьякона Годвина из церкви Крессингема со всем иным имуществом, которым он там владел [1101–1119 годы]; Saunders H. W. (Ed.) The First Register of Norwich Cathedral Priory. Norfolk: Norfolk Record Society. 1939. P. 46–48.]. Затем он обещал, что вернется к монахам: «Я обещаю, что в вышеупомянутой церкви я облачусь в одеяние веры и стану иноком, когда Господь подвигнет на то мою душу и когда господин епископ Герберт обяжет меня к тому после смерти моей жены Эдивы»[156 - Dodwell B. (Ed.) Charters of Norwich Cathedral Priory. I. № 106. P. 57.]. Хотя совершенно уверенным быть нельзя, весьма маловероятно, что в окрестностях Норвича проживал еще один клирик по имени Годвин с женой и свояченицей по имени Эдива (иногда Эльвива или Левива). Почти наверняка это были дядя и тетя Уильяма.

Как указывалось в документе о дарении, и мужа, и жену должны были похоронить на монастырском кладбище[157 - Мейсон (Mason E. A Truth Universally Acknowledged. P. 182) отмечает, что сотоварищество «не включало в себя автоматически погребение в самом аббатстве».]. В рукописном списке грамоты Годвина и Эдивы, хранящемся в сокровищнице собора, слова «душа моей жены» (anima uxoris) подчеркнуты – это говорит о том, что впоследствии с грамотой сверялись, возможно, когда в соответствии с документом была затребована привилегия погребения вместе с иноками[158 - Dodwell B. (Ed.) Charters of Norwich Cathedral Priory. I. № 106. P. 57.]. Не исключено, что и мать Уильяма предприняла аналогичные шаги и что ее, как и ее брата и золовку, похоронили на монастырском кладбище по заранее заключенному договору, вне зависимости от посмертных чудес, якобы совершаемых ее сыном. Поэтому вероятно, что у семьи Уильяма были более сложные и глубокие связи с приоратом, чем это следует из сохранившихся документальных свидетельств.

Хотя вышеуказанные отождествления весьма интригующи, они являются предположительными. У нас больше оснований просто сказать, что семья Уильяма была семьей клириков, как говорится в «Житии и страстях» Томаса Монмутского. Особо тесные связи с церковью давали им определенные привилегии. Среди родственников Уильяма имелось три священника, два монаха, а его мать похоронили на монастырском кладбище[159 - Сын самого Годвина, двоюродный брат Уильяма Александр, пошел по церковной стезе, как и его отец. В 1150?х годах Александр упоминается среди монахов Норвича – он засвидетельствовал епископскую грамоту касательно мельницы в Педеме (это единственный Александр, фигурирующий в сохранившихся норвичских грамотах). См.: Harper-Bill С. Norwich Episcopal Acta. № 128. P. 105 (1150–1159). Возможно, позже он стал монахом – между 1144 годом, когда Томас называет его дьяконом, и приблизительно 1159 годом, когда, по всей видимости, и была засвидетельствована грамота. Будучи дьяконом, он рассчитывал получить бенефиции и приход своего отца (см.: Blomefield’ s Norwich. P. 19). Поэтому он был в аббатстве вместе со своим кузеном Робертом, братом Уильяма, который тоже постригся в монахи в приорате где-то после 1144 года.Vita. II, x, 91. Томас Монмутский также упоминает троюродную сестру Уильяма Хатевису, дочь Тавершемского священника Эдвина: «Она, побуждаемая, как я полагаю, их родством, страдая от искривления и слабости конечностей, пришла к гробнице святого как к родственному убежищу, и немедленно обрела вожделенное исцеление». Vita. VII, xv, 275.]. Возможно, в какой-то момент и самого Уильяма предназначали для церковной карьеры. «Он с великой охотой часто ходил в церковь, – пишет Томас. – Он научился грамоте, выучил псалмы и молитвы и с великим трепетом поклонялся всему, что было связано с Господом»[160 - Vita. I, ii, 12.]. Явившись в видении, Уильям особо просит, чтобы его похоронили под местами для мальчиков в помещении капитула. И «прежде всего мальчики и юноши» приходили увидеть тело Уильяма в Торпвуде, пишет Томас. Поскольку среди них был брат Уильяма Роберт, возможно, это были ученики школы при приорате, основанной, как утверждается, епископом Гербертом[161 - В норвичской школе готовили не только юношей, которые хотели стать монахами, но и давали формальное образование тринадцатилетним мальчикам под руководством учителя. Goulburn E. M., Symonds H. The Life, Letters, and Sermons of Bishop Herbert de Losinga. P. 70; Greatrex J. Biographical Register of English Cathedral Priories. Oxford: Clarendon Press, 1997. P. 470: «Еще до 1272 г. там, несомненно, существовала монастырская школа; сами монахи считали, что ее начало восходит к их основателю епископу Лозинге, который лично передал книги в дар библиотеке». Во многих письмах епископа Лозинги отражается его забота об обучении мальчиков.].

У семьи Уильяма имелись надежная работа и доход, они были образованными людьми. Должно быть, семья могла позволить себе щедрый вклад на постриг Роберта. Как отмечалось выше, он принял монашество, когда монастырь еще не получал доходов от мощей его брата. Семьи других монахов предлагали большие дары, чтобы тех приняли в обитель. Сэр Мэтью Певерел, например, подарил земли в Большом Мелтоне и Норфолке по случаю пострига своего брата Питера[162 - Blomefield F. Norfolk, Topographical History. London, 1805. P. 5.19. № 4. Мэтью фигурирует в казначейских реестрах эпохи Генриха I – он владеет землями в Эссексе и Норфолке; в знаменитой грамоте короля Стефана от 1141 года часть его владений была передана Жоффруа де Мандевилю, см.: Douglas D., Greenaway G. W. (Eds.) English Historical Documents. London: Routledge, 1966. P. 466–467.]. Эрме де Феррар сделал щедрый вклад на постриг своего брата Ричарда или вскоре после того; племянник Ричарда сделал затем вклад в память приора – своего дяди[163 - Greatrex J. Biographical Register of English Cathedral Priories. P. 508; см. также: Jessopp and James. Life and Miracles. P. 142.]. Один из тех, кому позже помогло заступничество св. Уильяма, Сибальд, сын Брунстана, подарил земли в Коунсфорде в Норвиче, когда его племянник Грегори постригся в монастырь св. Бенета в Хольме[164 - West J. R. (Ed.) St. Benet of Holme, 1102–1210. London: Fakenham, 1932. P. 203.]. Возможно, что мать Уильяма, а также его брат подарили нечто ценное за дарованные им привилегии – может быть, нечто более осязаемое, чем потенциальный доход от чудотворных мощей.

Иллюстрацией к тому, как трудно было постричься в монахи без значительного вклада, может стать произошедшая в начале XIII века история с «Крестом Господним из Бромхольма». Во многих монастырях Восточной Англии сочли предложенный вклад, состоявший из этого креста и других реликвий, недостаточным, чтобы разрешить дарителю, бедному клирику-крестоносцу, и его двоим сыновьям принять постриг. Клирика с его дарами из Святой земли, включавшими частицу Креста Господня, приняли только в обедневший Бромхольмский приорат в Норфолке. Едва заполучив Крест, приорат, не теряя времени, распространил весть о том, что там хранится столь драгоценная реликвия, о чем упоминается в «Петре Пахаре» и в «Рассказе Мажордома» Чосера; монастырь стал важным паломническим центром позднесредневековой Англии. В этой истории любопытно, с какими трудностями столкнулся бедный местный клирик, пытаясь стать монахом в любом монастыре, но не имея средств сделать достаточный вклад на постриг. Нет никаких намеков на то, что семья Уильяма сталкивалась с подобными трудностями.

Отец Уильяма, носивший необычное имя Венстан (Винстан), умер за много лет до своего сына. Возможно, он также держал земли от аббатства Бери-Сент-Эдмундс. В записях конца XII века в списке держателей земли фигурирует некий Эльфвин, сын Венстана, державший четыре акра и плативший налог в четыре пенса[165 - Список нанимателей есть в Феодальной книге аббата Самсона. См.: Douglas D. C. (Ed.) Feudal Documents from the Abbey of Bury St. Edmunds. VIII. P. 27. Мать Уильяма овдовела где-то между 1135 и 1144 годами. Оригинал, с которого был сделан список, был явно составлен гораздо раньше. Ibid. P. XLVI. Даты, связанные с Эльфвином и его отцом Венстаном, соответствуют возрасту отца Уильяма и одного из его старших братьев, имена которых нам не сообщают.]. Одним из немногих Венстанов, упоминающихся в Англии XII века, был чеканщик монеты, работавший в Гастингсе в начале правления Стефана[166 - Mack R. P. Stephen and the Anarchy, 1135–1154 // British Numismatic Journal. 1967. Vol. 35. P. 38–112: таблица чеканщиков, монетных дворов и изображений на монетах.]. Не было ничего необычного в том, что клирик занимался чеканкой монет, поскольку в семьях священников тоже имелись потомственные менялы и чеканщики[167 - Stewart I. Moneyers in the 1130 Pipe Roll // British Numismatic Journal. 1991. Vol. 61. P. 4, в списке чеканщиков из казначейского реестра 1130 года: «Сперлинг был олдерменом в Лондоне, а Элгар – каноником в соборе св. Павла». См. также: Stewart I. The English and Norman Mints, C. 600–1158 // Challis C. E. (Ed.) A New History of the Norman Mint. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 71: «семью из восемнадцати монетных дворов, перечисленных [в Винчестерском реестре] за 1115 г., владел Роберт, сын пресвитера Вимунда, который сам был чеканщиком с 1080?х гг.».]. Чеканщики часто отправлялись в дальний путь и работали в разных уголках страны, и семейное дело переходило из поколения в поколение[168 - Стюарт (Stewart I. Moneyers in the 1130 Pipe Roll) отмечает, что многие чеканщики работали на нескольких монетных дворах сразу. Например, Эдрик чеканил монету в Стаффорде, Бристоле и Херефорде; Товий, механик, освобожденный от налогов, ставил свое клеймо на монетах, которые он, как чеканщик Тови, изготовлял в Оксфорде, Стэмфорде, Твинэме, Винчестере и Лондоне.]. Если чеканщик Венстан был отцом св. Уильяма, это многое объясняет: в частности, знакомство Уильяма с евреями Норвича – а он часто имел с ними дело, за что его ругали дядя Годвин и землевладелец Вульвард[169 - Vita. I, iii, 13. Adler M. Jews of Medieval England. London: Edward Goldston, 1939. P. 65: «Monetarii, чеканщики или работники монетных дворов, жили в еврейском квартале, и интересно отметить, что одним из таких работников был Николас, крещеный еврей, которого упоминают еще в 1181 г. <…> и этот monetarius, возможно, также был монахом. Монетный двор принадлежал местному кафедральному собору».]. В то время евреи нередко занимались чеканкой и обменом денег, а также давали ссуды. Предположение о том, что чеканщик Венстан был покойным отцом Уильяма, также объясняет богатство и статус семьи: чеканщики, которые по большей части являлись англосаксами, по статусу уступали только королевским чиновникам и принадлежали к высшему слою городского общества – но после чисток среди чеканщиков 1124 и 1158 годов (во время первой чистки чеканщикам отрубали руки) они могли и обеднеть[170 - Nightingale P. Some London Moneyers, and Reflections on the Organization of English Mints in the Eleventh and Twelfth Centuries // Numismatic Chronicle. 1982. Vol. 142. P. 34, 48; Stewart I. The English and Norman Mints. P. 69. См. также: Brand J. D. The English Coinage, 1180–1247: Money, Mints and Exchanges. Special Publication. № 1. British Numismatic Society, 1994. P. 21.]. В середине XII века существовало много чеканщиков, хотя монеты их работы и не сохранились (до нас дошла монета Юстаса, чеканщика из Норвича, упоминающегося в «Житии»). Наверняка можно сказать только, что у отца Уильяма было по крайней мере трое сыновей, из них двое занимались работой, далекой от сельского хозяйства. Это говорит о том, что основным источником дохода их отца было не земледелие. При англо-норманнских королях чеканка монеты являлась протоптанной дорожкой к богатству[171 - Норвич был вторым по величине городом в Англии, там располагалось несколько монетных дворов и известных нам чеканщиков. Среди чеканщиков, чьи монеты дошли до нас, был некий Эдстан, который был должен деньги за то, что, как гласил казначейский реестр за 1130 год, к нему перешло дело Ульчетелла. См.: Farrer W. Honours and Knights’ Fees. 3 vols. London: Spottiswoode, Balantyne and Co., 1923–1925. Vol. 1. P. 360, где приводятся его возможные семейные связи. Некоторые чеканщики работали и на город, и на епископа, который имел право держать церковный монетный двор. См.: Brand J. D. The English Coinage, 1180–1247. P. 22, n. 39. До нас дошли сведения о ряде людей XII века, которые были чеканщиками, хотя их монеты не сохранились, и среди них норвичский чеканщик Юстас, упоминаемый в «Житии» (Vita. III, xxii, 100). Изображение одной из отчеканенных им монет см. в: Rubin. Life and Passion, иллюстрация после Р. 1. Stewart I. Moneyers. P. 2: «Линкольнский клад добавил по меньшей мере 15 новых комбинаций чеканщиков/изображений на монетах из Линкольнского монетного двора: изображения с VII по XV [эти монеты чеканились при короле Стефане]. Любой анализ работы отдельных чеканщиков может по необходимости быть только весьма условным, и вполне вероятно, что его придется радикально пересматривать в свете последующих открытий».].

Евреи Норвича, возможно, заинтересовались Уильямом потому, что он был отличным кожевником, или благодаря тому, что он знал несколько языков. Томас Монмутский называет несколько причин, по которым они ему покровительствовали, и одна противоречит другой: «Они полагали, что он им подходит более всего либо потому, что считали его простоватым и умелым работником, или потому, что, понукаемые скупостью, думали, что могут платить ему меньше, чем другим»[172 - Vita. I, iii, 13.]. Возможно, еще одна причина состояла в том, что двенадцатилетний подмастерье знал французский. Евреи в англо-норманнской Англии говорили на норманнском французском, писали на иврите и, возможно, также понимали латынь; маловероятно, что они свободно говорили на английском, а это значит, что от основного населения страны их отделял языковой барьер[173 - Stacey R. C. Jews and Christians in Twelfth-Century England: Some Dynamics of a Changing Relationship // Signer M., Van Engen J. (Eds.) Jews and Christians in Twelfth-Century Europe. Notre Dame, IN: University of Notre Dame Press, 2001. P. 341. Основываясь на том, что в христианских источниках того времени еврейские имена скорее переводились, нежели транслитерировались, Хайэмс (Hyams P. The Jewish Minority in Medieval England, 1066–1290 // Journal of Jewish Studies. 1974. Vol. 25. P. 273) заключает, что евреи обычно были по меньшей мере билингвальны. Не сохранилось источников, которые подтвердили бы, что евреи владели английским: Beit-Ariе М. Medieval Hebrew Book. P. 132. Самый ранний манускрипт, созданный в Англии, – Вальмадоннское пятикнижие. Стоит отметить, что Бейт-Арье опровергает утверждение Рота, будто бы рукописный словарь иврита, хранящийся ныне в колледже св. Иоанна в Кембридже (Ms. l.10), изначально был в норвичском кафедральном приорате, поскольку таким видом письма пользовались сефарды, скорее всего в Провансе.]. Аналогичным образом мало кто из англосаксов, даже взрослых, говорил по-французски: этот факт сочли достойным упоминания в «Житии». На примере Вульфрика Хейзелберийского видно, что знание французского давало англичанину большие преимущества[174 - Mayr-Harting H. Functions of a Twelfth-Century Recluse. P. 341. Английский приходской священник, который прислуживал отшельнику из Хейзелбери, пришел в отчаяние, когда Вульфрик благословил какого-то пришлеца умением говорить по-французски: «Я служил тебе все эти годы, а сегодня я понял, что все было напрасно. Пришлецу, которому достаточно было разомкнуть уста, ты дал дар говорить на двух языках, а мне, вынужденному немотствовать в присутствии епископа и архидьякона, ты не дал овладеть ни словом по-французски».]. Годрик Финчейлский, еще один святой, чье «Житие» включено в тот же кодекс, что и жития Уильяма и Вульфрика, также немного знал французский; начатки формального образования норфолкский купец получил только тогда, когда, уйдя на покой с поприща международной торговли, стал ходить на занятия вместе со школьниками[175 - Он начал учиться грамоте вместе со школьниками, через много лет после успешной карьеры купца. Tudor V. Reginald of Durham and St. Godric of Finchale: Learning and Religion on a Personal Level // Robbins K. (Ed.) Studies in Church History: Religion and Humanism. Oxford: Ecclesiastical History Society, 1981. P. 43: «Зарождается подозрение, что, хотя он знал буквы, с помощью своих знаний он расшифровывал первые несколько слов, например, молитвы, а потом полагался на свою память в том, что касалось остального текста. Поэтому если Годрик и не был неграмотен, он вряд ли продвинулся много дальше алфавита».]. Напротив, подмастерье Уильям уже в юном возрасте знал грамоту и псалмы[176 - Мейр-Хартинг (Mayr-Harting H. Functions of a Twelfth-Century Recluse. P. 341) полагает, что Годрик знал французский, потому что он жил в доме Уолтера Фиц-Уолтера. Умение Уильяма говорить на языке, на котором говорили в доме архидьякона (или выучить его), делало его привлекательной кандидатурой на роль слуги.].

Для ребенка из англосаксонской семьи, живущей в деревне далеко от Лондона, такое двуязычие было примечательно[177 - Трудно оценить, насколько в те времена было распространено двуязычие. Например, аббат Самсон из Бери знал английский настолько, что мог проповедовать на нем. О двуязычии см.: Constable G. The Language of Preaching in the Twelfth Century // Viator. 1994. Vol. 25. P. 131–152. Те, кому помогли чудеса Уильяма, например, девочка, которую увидела в соборе Годива, жена Сибальда, говорили по-английски. Vita. V, xvi, 207. Сама Годива понимала оба языка: она объяснила брату Томасу на латыни то, что она услышала на английском. Судя по вкладу ее мужа в аббатство св. Бенета в Хольме, Годива, должно быть, была достаточно богата и имела относительно высокий статус в английской среде.]. На способность Уильяма легко общаться с евреями не только на темы торговли указывает повторяющееся у Томаса утверждение, что он часто посещал евреев, а также уверения, что он мирно жил у них после того, как его предположительно похитили[178 - Vita. I, iii, 13; I, v, 16.]. Похоже, Уильям, как и многие амбициозные молодые люди, перебрался в Норвич не только с тем, чтобы научиться ремеслу, но и чтобы обрести городской лоск, в том числе выучить языки, которых не знала его мать[179 - Джессоп и Джеймс (Life and Miracles. XVII) обращают внимание читателей на тот факт, что «среди всех классов было гораздо больше людей, имеющих некую степень образования, чем можно было бы ожидать». Если мать или тетка Уильяма была похоронена вместе с монахами на основании сотоварищества, возможно, она действительно говорила по-французски. Мейсон (Mason Е. Truth Universally Acknowledged. P. 182) замечает: «Предполагалось, что confratres говорили по-французски, то есть принадлежали к классу не ниже городской буржуазии».]. В своем долгом посмертном бытии Уильям служил образцом не только для монашества, но и для городской буржуазии, которая видела свое отражение в его профессиональных амбициях, классовом положении и обширных связях. Человек, подобный св. Уильяму, мог стать мостиком через пропасть, отделявшую, например, неграмотного Годрика Финчейлского от его образованного биографа Реджинальда Даремского.

Уильям также служил мостиком между английскими и норманнскими клириками в Норвиче. Чтобы подтвердить истинную святость своего покровителя, монахи норвичского приората обратились к именитым людям, пользующимся уважением в Норвиче и тесно связанным с его церковной иерархией, а особенно к людям из того поколения, которое выросло под бдительным надзором епископа Герберта Лозинги. В числе самых влиятельных были английские священники Эльвард и Уикман и их старшие друзья и коллеги, происходившие из той же англосаксонской церковной элиты, что и сам Уильям. Вместе с епископом Уильямом Тарбом, преемником Эборарда, эти люди придали вес и достоверность обвинению, против которого иначе возникли бы возражения. Во всем городе они были наименее склонны к разным нововведениям.

Имя Уикмана появляется в «Житии» только время от времени, но его присутствие ощущается во всем тексте брата Томаса; Уикман именуется и монахом, и священником, а также исповедником епископа[180 - Vita. I, viii, 23; II, vii, 55.]. Он занимал крайне важную должность, ибо принимал исповедь от имени епископа и назначал соответствующую епитимью[181 - Ярроу обращает внимание на важную роль Уикмана (Yarrow S. Saints and Their Communities).]. Более того, исповедник также имел право толковать сны, упомянутые на исповеди. Важно то, что, скорее всего, именно Уикман толковал первые сны Томаса Монмутского, когда тот прибыл в Норвич в 1150 году, а также многие сновидения, которые позже придали достоверность культу Уильяма[182 - Vita. III, i, 77. Здесь Томас вспоминает «Видение Лукиана», имевшее хождение как одно из чудес св. Стефана Первомученика. «Revelatio Sancti Stephani» и последующие чудеса, сотворенные мощами Стефана, особенно обращения евреев в христианство, сыграли значительную роль в том, что св. Августин убедился в важности почитания мощей. В раннем Средневековье почитание Стефана связывалось с обращением евреев в христианство; поэтому, возможно, неудивительно, что к Стефану обращаются при первом обвинении в ритуальном убийстве. В начале XII века в музыкальных тропах, а потом в литургической драме добродетели Стефана противопоставляются коварству евреев. См.: Callahan D. F. Ademar of Chabannes, Millenial Fears and the Development of Western Anti-Judaism // Journal of Ecclesiastical History. 1995. Vol. 46. P. 19–35, особ. 32. Неизвестно, где, когда и при каких обстоятельствах Уикман (или, возможно, Томас) прочитал «Revelatio», поскольку неизвестно о существовании списков этого видения в Англии XII века.]. Уикман также фигурирует в различных документах: он засвидетельствовал одну из самых ранних норвичских грамот, и его подпись стоит сразу после подписи первого приора Норвича. Поэтому ко времени кончины Уильяма он был уже в годах и обладал определенным авторитетом. В одном из норвичских документов (около 1145 года), который касается лазарета св. Павла и где также значатся имена нескольких других лиц, упоминающихся в «Житии», он именуется нанимателем землевладения.

Именно Уикман сообщил о предсмертных откровениях видного жителя Норвича Эльварда Дэда, «некоего горожанина, одного из самых богатых и именитых жителей Норвича», кооптированного для подкрепления притязаний Уильяма на святость[183 - Vita. I, vii, 20.]. Свидетельство Эльварда сыграло ключевую роль, связав евреев с Уильямом, поэтому его положение в Норвиче было важно для тех, кто читал или слушал историю святого. Томас Монмутский утверждал: Эльвард встретил норвичских евреев в лесу посреди ночи, когда они пытались избавиться от тела Уильяма. Как пишет Томас, Эльвард положил руку на мешок, который они несли, и немедленно понял, что происходит. Но Эльвард ничего не сообщал публично и пообещал шерифу Джону де Чезни никогда не рассказывать о происшедшем. Только на смертном одре, после явления ему св. Уильяма (спустя долгое время после смерти самого шерифа), Эльвард рассказал эту историю своему исповеднику Уикману. Исповедник передал эти сведения Томасу Монмутскому.

Этот Эльвард Дэд, о котором Томас в «Житии и страстях» пишет, что он пользовался гражданскими привилегиями нового норманнского поселения, возможно, тот же самый Эльвард, который упоминается в норвичских документах: богатый священник церкви св. Николая[184 - Эльвард засвидетельствовал документ о вкладе в Тетфордский приорат в середине XII века. Одна из церквей в Восточной Англии, посвященных св. Николаю, была в Тетфорде, рядом с тем местом, где де Варенн основал приорат Гроба Господня. Loyd L. C., Stenton D. M. (Eds.) Sir Christopher Hatton’s Book of Seals. Vol. 15. Oxford: Clarendon Press, 1950. P. 230. № 334; Knowles D. Hadcock R. N. Medieval Religious Houses: England and Wales, 2nd ed. London: Longman, 1971. Церкви больше нет, но улица св. Николая сохранила свое название.]. Права священника Эльварда на обширные владения подтверждали и епископ Эборард, и епископ Уильям, и, наконец, архиепископ[185 - Возможно, еще в 1121 году епископ Эборард Норвичский подтвердил право Эльварда на приход в Северном Уолшеме. См.: Harper-Bill С. Norwich Episcopal Acta. P. 359. № 18, подтверждение епископом Эверардом из Кальна «для Эйльварда [sic], священника, прихода в Северном Уолшеме со всеми его десятинами и имуществом» [1121–1145 гг.]; упоминается в подтверждении архиепископом Ричардом Дуврским, с выдержкой из акта архиепископа Теобальда (архиепископ в 1139–1161 годы). P. 360. № 29 подтверждение епископом Уильямом Тарбом в подтверждении архиепископа Ричарда Дуврского. Свидетельств более поздних подтверждений нет. К 1147–1149 годам его земли в Смоллберге и Энтингеме находились во владении аббатства св. Бенета в Хольме, но были ли они куплены или подарены, неизвестно. West J. R. (Ed.) St. Benet of Holme, 1102–1210. P. 37. № 68 (1147–1149): общее подтверждение папой Евгением III владений и свобод аббатства. Но если Эльвард или его наследники были вынуждены продать какие-то земли в конце 1140?х годов, его сыновья смогли сохранить и приумножить свое богатство. Сын Эльварда священник Адам подарил земли приорату в Бинеме, его сын Эбрард унаследовал светские владения своего отца в Северном Уолшеме, а его внуки унаследовали церковь в Северном Уолшеме, которая была отдана архидьякону Томасу за 20 шиллингов в год, возможно, на тот период, пока они еще были несовершеннолетними. О даре Адама Бинему см.: Harper-Bill С. Norwich Episcopal Acta. P. 55–56. № 62. Папа Луций III включил церковь и имущество в Северном Уолшеме в число владений аббатства св. Бенета в общей привилегии от 28 июля 1183 года (West J. R. (Ed.) St. Benet of Holme. Vol. I. P. 39. № 69). Более раннее подтверждение прав на владение см. в: Cheney C. R., Jones B. E. A. (Eds.) Canterbury, 1162–1190, English Episcopal Acta 2. London: British Academy, 1986. P. 113. № 13.]. Даты на этих грамотах четко соответствуют датам, связанным с упоминаемым в «Житии» Эльвардом, умершим около 1149 года[186 - Сын Эйлварда Адам сумел увеличить свои владения, прибавив к ним земли Эйлмера, сына Мосса. West J. R. (Ed.) St. Benet of Holme. Vol. 1. P. 152–153. № 285. Уэст в своем индексе (№ 281) подразумевает, что Эльмерус и Эйльвардус – один и тот же человек, то есть сын Мосса, муж Левавы и отец Адама и Эбрарда. Но это не так. Первоначальный акт дарения Эйлмеру (Ailmero filio Mosse) (Р. 98–99. № 176) засвидетельствовал Ailwardus presbiter. Уэст датирует эту грамоту примерно 1153–1168 годами, предположительно основываясь на том, когда должность настоятеля аббатства св. Бенета занимал Уильям. Ноулс (Knowles D, Brooke C. N. L., London V. (Eds.) The Heads of Religious Houses. P. 68) утверждает, что Уильям II был аббатом около 1154–1168 годов. Уильям был преемником скандального аббата Даниила (ок. 1141–1146 гг., ок. 1150–1153 гг.), которого сместили, а потом снова восстановили в чине настоятеля и который, возможно, уже не был аббатом еще до 1153 года. Список настоятелей аббатства св. Бенета с датами их смертей был составлен в XIV веке (см.: West J. R. (Ed.) St. Benet of Holme. Appendix C). Если пресвитер Эйлвард засвидетельствовал грамоту Уильяма II уже в 1153 году, предположительно, это не мог быть пресвитер Эльвард из Норвича, умерший около 1149 года, но не исключено, что он умер до того, как Томас Монмутский начал писать «Житие» св. Уильяма.]. Учитывая его деятельность на земельном рынке, может быть, именно священник Эльвард одним из первых завязал деловые сношения с евреями-заимодавцами в Норвиче, но документальных подтверждений этому нет.

Не исключено, что Эльвард из «Жития» Томаса Монмутского (это имя также писалось Эйлвард, Айлвард, Эгилвард, Эйлуард, Эйлверд и Эгельвард) – это хорошо известный священник из Норт-Уолшема, который часто фигурирует в норфолкских документах того времени; человек из семьи, известной своей благотворительностью и проживавшей в этом регионе уже многие поколения[187 - Ср., например, Хамфри де Крикто, фигурирующего в опубликованном Лейстонском картулярии под именем Хемфрид, хотя его имя писалось как Хамфрид, Эннфрид, Хэйнфри, Хомфрид и Армфрид. Mortimer R. H. (Ed.) Leiston Abbey Cartulary and Butley Priory Charters, Suffolk Charters. Suffolk: Suffolk Records Society, 1979. P. 10. В последующих цитатах имя Эльвард дается в варианте, предлагаемом цитируемым автором/редактором. Даты также предложены редактором. Кларк (Clark C. Women’s Names in Post Conquest England: Observation and Speculations // Speculum. 1978. P. 223–251 особ. 250) отмечает, что «хотя, возможно, имя Элльвардус передает английское имя Этельвеард, также возможно, что оно передает континентальное имя Агильвард».]. Эльвард владел землями в Хоутоне и Норт-Уолшеме и, как и многие другие норвичские клирики (например, дядя Уильяма Годвин), был женатым священником и отцом женатого священника, внуки которого унаследовали часть его земель, его церковь и даруемые ею права[188 - Эльвард был женат на Лефледе, и их имена встречаются в документах норфолкского аббатства св. Бенета в Хольме. West J. R. (Ed.) St. Benet of Holme. Vol. I. P. 72. № 125: передача аббатом Конрадом для пропитания и обработки монахам аббатства св. Бенета земли, которой Эйлвард [Эгельвардус] и его жена Лефледа владели в Хоувтоне и Северном Уолшеме. (октябрь 1126 – февраль 1127). P. 96–97. № 172: передача аббатом Уильямом Бэссетом камергеру [camerarius] Питеру земли, которой Эйлвард владел в Хоувтоне и Северном Уолшеме, за восемь шиллингов в год (1127–1134). По последующим документам сыновей священника Эльварда из Северного Уолшема можно отождествить как священника Адама и Эбрарда: West J. R. (Ed.) St. Benet of Holme. Vol. I. P. 148. № 275; Vol. 2. P. 270. У Адама были сыновья Элиас и Джон, которые унаследовали имущество своего отца: Ibid. P. 148. № 276.]. Редкие имена членов семьи Эльварда также встречаются в семье епископа Эборарда Норвичского, у которого имелось несколько детей, наследовавших ему, и это позволяет предположить, что между двумя семьями существовали определенные связи[189 - Я выражаю благодарность Мартину Бретту за то, что он обратил мое внимание на этот факт. Эборард был женат, и один из его сыновей засвидетельствовал документ в Бери в 1135 году. Скорее всего, Эборард был вдовцом на тот момент, когда он стал епископом Норвичским. См.: Landon L. Everard Bishop of Norwich // Suffolk Institute of Archeology Proceedings. 1929. Vol. 20. № 2. P. 190.]. В Восточной Англии дети, пытавшиеся унаследовать имущество своих отцов-священников, уже давно являлись камнем преткновения[190 - Jessopp A. On Married Clergy in Norfolk in the Thirteenth Century // Norfolk Archeology. 1884. № 9. P. 197. См. также: West J. R. (Ed.) St. Benet of Holme. Vol. I. P. 41. № 70: письмо папы Луция III настоятелю и монахам аббатства св. Бенета, где осуждается практика передавать сыновьям священников приходы их отцов еще при жизни родителя, таким образом создавая нечто вроде наследственной передачи (1181–1185). См. также: Harper-Bill С. Struggle for Benefices. P. 126.]. В этом вопросе у священников Эльварда и Годвина находились общие интересы[191 - Blomefield’ s Norwich. P. 19.].

В различных официальных документах священник Эльвард тесно связан с епископом и сторонниками нового культа Уильяма в Норвиче. К этой группе людей с общими интересам относятся монах по имени Элиас, позже ставший приором, и конюший (de stabulario) Генри, позже ставший лесничим. В дополнение к ним в число людей, засвидетельствовавших одну грамоту между 1121 и 1135 годами, входят Уильям Тарб (позже епископ), Уильям де Новер и Уильям Певерел; все они позже будут связаны с почитанием св. Уильяма[192 - Dodwell B. Some Charters Relating to the Honour of Bacton // Barnes P. M., Slade C. F. (Eds.) A Medieval Miscellany for Doris Mary Stenton. London: Pipe Roll Society, 1962. P. 158. № 2.]. Еще в одной грамоте на имя того же благоприобретателя стоят все те же имена, а также на этот раз фигурирует управляющий (dapifer) Джон, сыну которого, как утверждает Томас Монмутский, примерно в 1151 году помогло заступничество св. Уильяма[193 - См. разбор этого чуда ниже. Конюший (de stabulario) Генри фигурирует в целом ряде документов из аббатства св. Бенета XII века. Возможно, он ушел на покой и постригся в монахи.].

В «Житии и страстях» Эльвард именуется необходимым «законным свидетелем» (testis legitimus). Остальные люди, нашедшие тело Уильяма в лесу, на подобный статус притязать не могли. «Посетив в этот вечер церкви в городе, он возвращался домой из церкви св. Марии Магдалины по опушке леса в сопровождении одного слуги»[194 - Vita. I, vii, 21.]. Именно тогда Эльвард, по его утверждению, якобы увидел евреев, несущих тело. Посещение церквей подтверждает вероятность того, что перед нами действительно священник Эльвард, а не просто богатый мирянин. До кончины Эльварда никто не связывал евреев с телом подмастерья. Но Томас пишет, что на смертном одре в 1149/1150 году Эльвард Дэд исповедался двум близким коллегам, Уикману и еще одному человеку, священнику церкви св. Николая (имя которого в «Житии» не упоминается), рассказав им, что он видел. И, соответственно, вклад Эльварда в повествование Томаса Монмутского о ритуальном убийстве оказывается посмертным и дошедшим до нас через третьи руки[195 - Vita. I, viii, 30. Джессоп и Джеймс (Jessopp and James. Life and Miracles. P. 303) указывают, что, по их мнению, Уикман был тем самым священником церкви св. Николая, который оказался у одра Эльварда. Однако очевидно, что Томас имеет в виду кого-то еще, кто был с Эльвардом вместе с Уикманом, поэтому он употребляет множественное число: «quibusdam <…> dignos» обозначает Уикмана и неназванного священника.].

Монахи, поддерживавшие почитание св. Уильяма, были людьми видными и, что важно, самыми старыми насельниками приората, лично знавшими его основателей. Хотя приорат возглавляли норманны, другие сторонники почитания св. Уильяма были местными, англичанами и принадлежали к тому же поколению, что и Годвин, и культ Уильяма отражал многие англосаксонские ценности[196 - В баварском тексте, где Уильям впервые упоминается за пределами Норфолка, он появляется вместе с другими англосаксонскими святыми. McCulloh J. Jewish Ritual Murder. Р. 728.]. Еще до того, как они объединились в поддержке нового святого покровителя Норвичского собора, они не один десяток лет трудились бок о бок[197 - Противоположную точку зрения см. в: Cohen J. J. Hybridity, Identity and Monstrosity in Medieval Britain. Epilogue.]. Их общие интересы возникли не в результате того, что Томас Монмутский написал свое «Житие» – наоборот, «Житие» появилось потому, что эти общие интересы уже существовали. Наиболее рьяные сторонники почитания Уильяма являлись самыми старейшими насельниками монастыря, и во многом культ Уильяма был старомодным, он отражал старинные англосаксонские представления о святости, невинности и насилии[198 - См.: Hayward P. Innocent Martyrdom. P. 1993; Idem. The Idea of Innocent Martyrdom in Medieval England, c. 700 to 1150 A. D. Ph. D. thesis, University of Cambridge, 1994.].

Линии раскола, возникшие в 1144 году, в год убийства Уильяма, отражали не просто противостояние норманнов и англосаксов, христиан и евреев, города и монастырей. Скорее, эти линии раскола оказались типичными для городов XII века, где существовали прочные институциональные связи и церковные клики: это был раскол между монахами соборного приората и монахами церкви св. Михаила; между монахами Норвича и монахами Сибтонского приората, основанного семьей шерифа Джона де Чезни; между инициативами матери-церкви и попытками Годвина утвердить новый культ вне ее; и, прежде всего, между Норвичским собором и аббатством в Бери. Почитание св. Уильяма могло привести к примирению и гармонии или же стать полем битвы, где сталкивались все эти местные противоборствующие стороны.