Рабы Парижа

Собственная семья, муж и дочь, никогда особенно не занимали ее. У нее было много других забот: то она устраивала какую-нибудь лотерею в пользу бедных, то организовывала приют для падших девушек, то участвовала в хозяйственных делах разных богаделен для призрения стариков и старух. Добавьте ко всему этому полный беспорядок в денежных делах, беспорядок, способный разорить какое-угодно состояние: франки и луидоры, проходя через ее руки, таяли, как снег в жару. Куда и на что она их тратила, не мог объяснить никто, в том числе и она сама.

Отношение ее к мужу было весьма прохладным, так что несчастный граф, неся на плечах все тяготы брака, не получал взамен ни одной его радости.

Рассказывают, что в течение нескольких лет он ежедневно вынужден был ждать свою жену к обеду. Иногда она приезжала, а иногда – нет. Кончилось тем, что он начал обедать в клубе и вообще повел жизнь холостяка.

Все это было прекрасно известно доктору, так что он без малейшего смущения шел впереди лакея, сопровождавшего его затем, чтобы, распахнув двери в приемную гостиной, сообщить о его приходе. Приемная была огромна и высока, роскошно убрана, стены и потолки украшала живопись первоклассных художников. И все-таки эта приемная была как-то до странности холодна. В ней чувствовалось, что здесь никто не живет и не дышит счастьем, тем домашним уютом, который может создать у себя в доме только его хозяйка.

Полулежа на мягкой вычурной кушетке перед жарко натопленным камином, графиня читала роман.

Увидев доктора, она грациозно приподнялась со своего места.

– Как это мило с вашей стороны, доктор, что вам вздумалось рассеять мое одиночество, – сказала она и сделала знак лакею – придвинуть доктору кресло.

Высокая и стройная, графиня, несмотря на свои сорок пять лет, держалась как молоденькая девушка. Ее роскошные волосы, благодаря их природному пепельному оттенку, скрывали пробивающиеся там и сям седые нити.

От нее пахло весьма изысканными духами, а светлые голубые глаза сверкали высокомерным и ледяным равнодушием ко всему на свете, кроме собственной персоны.

– Только вы, доктор, способны так угадывать момент, когда приходить… Я умираю от скуки. Книги мне уже надоели; кажется, все уже читано-перечитано… Нужно иметь воистину тонкое чутье, чтобы знать, когда приходить!

Редкое чутье доктора, как мы уже знаем, заключалось в особе Маскаро, пославшего его сюда.

– Я так редко кого-нибудь у себя принимаю, – продолжала графиня, – что все решительно позабыли о моем существовании. Надо будет выбрать какое-нибудь утро среди недели, когда мои друзья наверняка могли бы застать меня дома. А то поневоле начнешь с ума сходить от скуки… Последние три дня я постоянно нахожусь дома по случаю болезни графа, которого не желаю оставлять одного.

Это заявление было выдумкой, и довольно дерзкой, но кто в большом свете обращает внимание на подобные мелочи?

– Да, – продолжала графиня, – третьего дня граф, спускаясь по лестнице, нечаянно оступился и сильно ушиб ногу. Хотя наш доктор уверяет, что это пустяки, но я не очень верю ему.

– Должен согласиться с вами, имея собственный печальный опыт общения с докторами.

– О, вы, доктор, – совсем другое дело! Клянусь, что вашим советам я всегда доверяю. Только после ваших брошюр о гомеопатии я немного, признаюсь, начала бояться…

Ортебиз беззаботно махнул рукой.

– А. Бог с ней, с этой глупой книгой! Есть немало других на свете, не хуже ее.

– Вы так думаете?

– Не только думаю, но уверен.

Графиня снисходительно улыбнулась.

– Ну. если это так, то я попрошу у вас маленького совета.

– Вы плохо себя чувствуете, графиня?

– О, благодарение Богу, нет. Недоставало мне еще только заболеть. Нет, нет… Но меня весьма беспокоит состояние здоровья моей дочери…

– Гм!

– Надо вам сказать, что при моих делах, я довольно редко вижусь со своей дочерью. Последний раз, представьте себе, я виделась с ней месяц назад! И, по-моему, за этот месяц она очень переменилась.

– Вы, конечно, спросили ее, не чувствует ли она какого-нибудь недомогания?

– Разумеется, но она ответила, что чувствует себя как нельзя лучше.

– Может быть, она была чем-нибудь огорчена или раздосадована?

– Она?! Моя Сабина?! Бог с вами, доктор, неужели вам неизвестно, что моя дочь – одна из самых счастливых девушек Парижа! Впрочем, не хотите ли увидеть ее?

Графиня позвонила. Вошел слуга.

– Попросите мадемуазель Сабину спуститься на минуту ко мне.

– Мадемуазель Сабины нет дома, ваша светлость.

– Давно ли?

– Часа три, ваша светлость.

– Кто пошел ее провожать?

– Их горничная – мадемуазель Модеста.

– Госпожа Сабина говорила, куда она направляется?

– Никак нет, ваша светлость.

– Хорошо, ступайте.

Слуга поклонился и вышел.

Невозмутимый доктор Ортебиз не мог, однако, не удивиться. Как? Дочь графа и графини Мюсидан, восемнадцатилетняя девушка, пользуется такой свободой, что может уходить из дому в любое время, не ставя об этом в известность родителей, и они находят это естественным.

– Досадно, право, – произнесла графиня, – ну, будем надеяться, что то небольшое расстройство, которое я у нее заметила, все-таки не помешает ее свадьбе.

Ортебиз был счастлив, когда сам собою всплыл вопрос, к которому он не знал как подступиться.

– Вы выдаете дочь замуж, графиня? – спросил он.

Госпожа Мюсидан таинственно приложила палец к губам.

– Тсс! Это пока еще тайна! – ответила она, – ничего еще окончательно не решено. Но вам, как доктору, который по положению в обществе может быть приравнен к священнику, я уж так и быть сообщу по секрету, что в конце этого года Сабина будет супругой барона Брюле-Фаверлея.

Доктор Ортебиз не обладал отвагой Маскаро, но надо признать, что, взявшись за какое-нибудь дело, он всегда старался довести его до конца. И шел тогда напролом, не признавая никаких условностей.

– Я должен вам признаться, графиня, – произнес он с улыбкой, – что кое-что, краем уха, я уже слышал об этом браке.

– Вот как?! Стало быть, об этом уже говорят?