Маска

Потому что тебя люблю.
Пускай я лечу
В твою пустоту,
Все равно я тебя люблю.
Я верю в тебя,
В твою пустоту,
Потому что тебя люблю.

Нонна стала в такт биться выпуклым лбом об угол черной плиты и рыдать. Рыдала она – если довериться прогнозу Лихи, – от неспособности испытать благодарность.

отсутствие благодарности самый восторг и есть; когда не можешь отдать последнюю рубашку, приходится отдавать себя вместе с последней рубашкой.

– Уведи, ее уведи, – рассвирепел Леха. – А то я ее, непонятную мне, попишу к её же матери!

Филя поймал одной рукой запястье Нонны, другой гриф гитары и повлек Нонну к выходу.

Леха цеплялся дрожащими от напряжения длинными пальцами за стул и кричал вдогонку:

– Сейчас сорвусь и обоих замочу! Бегите, бегите, честно рекомендую!

Бежали через двор, будто наперегонки. Кленов сносно бегал, медаль не выбрасывал глиняную за школьные соревнования. Но Марсианка бежала

, с расслабленными в варежках кистями и с непомерной для Кленова быстротой. Африканская кровь и мама – чемпионка города Заболоцка по бегу. Но еще – Кленову до дома через два двора, Нонне бежать – некуда. Когда бежать некуда, тогда – бежится.

Под ночным степенным снегопадом, среди вскользь смазанных блесток Филя повстречал опять Леху. С топором в руке. Леха замахнулся, вымеряя взглядом, как парусный реверс. Филя сказал:

– Остынь. Я ее не догнал.

Леха опустил печально топор.

– Как ты посмел ее не догнать? Теперь, брателло, мы ее потеряли на хрен.

– Она слишком быстро бегает.

– Я понимаю, – развел руку в одну, топор в другую сторону Леха. – Но ты обязан был ее догнать. Через не могу, усекаешь?

– Усекаю. Я ее догоню.

– Да как же ты ее, салага, догонишь теперь?

– Не имею пока представления, но уверен, что догоню.

– Да ты фантазер, я наблюдаю.

– Возможно, вполне возможно. Но однако тем не менее.

– Идем нажремся в ноль?

– Не время жрать.

– Выбор твой. Пить или же всегда время, или же никогда. Ты установи для себя, если не желаешь остаться оленем.

– Я подумаю.

– Подумай, – одобрил Леха. И пошел восвояси, помахивая топором.

– А как ее по-настоящему зовут? – окликнул Филя.

– Нонна – типа! – обернулся, сделал вычурное движение топором Леха.

3

В юности в музыкальном училище Кленов не доучился. Поступил в театральное. Учась в музыкальном, он все явственней замечал, что пьет с сокурсниками, своими друзьями барабанщиком Геннадием Патовым и дирижером-хоровиком Григорием Настовым – как-то не совсем всерьез, играючи. Патов и Настов, имея более бдительное чувство юмора, чем Филя, все же к студенческим сабантуям относились практически свято. А Филя с запоя соскакивал безответственно и цинично. На грузинской свадьбе не принято запросто вставать из-за стола. У нас не принято за здорово живешь покидать запой. Если ты уж встрял в него. А то – Филя снимал самые пенки с праздника, как кремовую розу с торта, сухой же бисквит дальнейшего запоя оставался Патову и Настову. Они оскорблялись. В такой Филиной легкости содержалось предательство, дезертирство даже. Филя, по разумению друзей, словно бросал их в бою. А после на голубом глазу сам же вслух на крыльце училища заново смел мечтать о пиве и прочих алкогольных утехах. И друзья опять ему – верили. Верили, что впредь он их не бросит. Поглядывали с презрительной опаской, щурились со злобным подозрением, но все-таки верили. Под их подозрительными и одновременно доверчивыми взглядами Филя пришел к мысли, что он – актер.

Актеру по плечу водить за нос зрителя целую эпоху. Причем, из году в год на том же самом спектакле, ставшем благодаря безответственности актера священным.

В решении бросить музыкальное училище поддержала тогдашняя невеста Клёнова Дарья. Она сама сразу после школы побежала на театральный. Филя – за ней. Но тут уже Дарья выказала актерский талант и выскочила из отношений с Клёновым, как сам он раньше выскакивал из дружеского запоя. На крыльце училища Клёнов на голубом глазу предлагал ей вернуться к нему. Но она, сама теперь актриса, не вверялась ему так, как раньше вверялись Патов и Настов. Хотя пока не пошла в актрисы, вверялась. Получалось, что не она его, а все-таки он ее сделал актрисой. Так начинал действовать фатум. Когда оставленный невестой Филя театральное училище окончил, начались его актерские мытарства – начались вопреки ожиданиям славы, достатка и утонченных наслаждений.

Манера игры Клёнова обнаруживалась какой-то оперной, выспренне он играл, что ли… Нет, пошлость в его игре не обозначалась. Но он играл словно бы в баснословном античном театре. К немалому ужасу своему курсе на третьем театрального Филипп понял, что он по призванию – актер древнегреческого театра, ни больше ни меньше. Маска – задана, точнее – выдана. Прикрывает лицо, а не строится им. Игра – в тайне, за маской, под ней. Там – театр. Зритель лишь мечтает о театре, надеется на него. Потому, осознал Филипп, сам он и болтается между театром драматическим и оперным. Пусть в опере нет явной маски, в ней есть нарочитый грим и маска вокальная, мимическая, удобная для извлечения полнокровного звука. То есть неповторимый звук таится и рождается за ничего лично не выражающей профессиональной гримасой. Оперетта и мюзикл Филиппу претили. В детстве он боготворил оперетту, млел от опереточных арий. Мистер Икс утвердился попросту его героем. Наверное, в глубине души Филя был опереточным актером, в детстве-то виднее. Но теперь ему сделалось боготворить оперетту зазорно. Хотя нет, суть нащупывалось тоньше. Филя чувствовал себя опереточным героем вживе. И он не мог сверх того играть опереточного героя! От психиатров на диспансеризациях он тщательно скрывал, что в истинном развороте считает себя Мистером Иксом. Психиатры подозревали неладное. Пристально вглядывались в Филю, как вглядывались в него Патов и Настов, когда он вдохновлял их на пьянку. Смекали, что что-то такое, небезынтересное для них, Филя утаивает. Но не могли его расколоть на главное. Он вешал им на уши, что у него депрессия, навязчивые идеи, мания преследования, патологические сны… Но они ведь понимали, что он гонит им тюльку косяком, что все его жалобы – полная туфта в сравнении с главным, основным – что? как раз для них захватывающе интересно, но до чего он их, профессионалов по части этого основного, надменно и насмешливо не допускает.

Пел Клёнов тоже ни два ни полтора. Манера его слишком напоминала манеру Георга Отса, сыгравшего Мистера Икса в отправном для Филиппа черно-белом фильме. В музыкальном училище быстро махнули на Филю в вопросе классификации его профессионального профиля. Непонятным оставалось: поет он в самом деле или изображает, что поет. То он громыхает, а то блеет, то звенит, а то, наоборот, обволакивает. И – постоянно эта напускная проникновенность а-ля Мистер Икс. Если на то пошло, всамделишному Мистеру Иксу следует работать в цирке. Цирк не замедлил начаться в жизни Клёнова.

Театральные крепости ему не покорялись. Подступал он к ним, как грозный рыцарь, вылетал из них, как неугодивший лакей, провожаемый пинком под зад. Вышибали его и из самых что ни на есть уездных крепостей. Режиссеры поначалу принимали его со всем присущим им радушием и совершенным к нему расположением. Но Филя, пренебрегая режиссерскими радушием и расположением, в здоровую и бодрую атмосферу молодящегося театра вносил давно изжитую тут ипохондрию и тревогу. А главное – неуверенность в себе, столь противную современному театральному искусству. Имел бестактность буквально с порога затевать монолог Прометея Прикованного. Причем правдоподобие тирады вынуждало режиссера коситься на окно: что не в шутку залетит Зевсов орел и примется выдирать у соискателя печень. Конечно, таких ужасов режиссер в по-отечески любимом театре не мог допустить. Да этот всех зрителей распугает. Публика в панике разбежится! Мы-то не в Древней Греции, где в театр ходили по суеверной необходимости, а не ради эмансипированного удовольствия, как сейчас. Филю просили вон. Словно он нанес кому-то личное оскорбление. Нашелся наиболее изощренный режиссер, выразивший занятный пассаж: «Пойдите в какой-нибудь другой театр. Вы же талантливый. Жалко…» – сказал он. Будто не от него, данного режиссера, полностью зависит зачисление Клёнова в труппу. Ну – хотя бы вне штата, или как-нибудь на чьи-нибудь взять поруки.

Опять же – опера? Не чувствовал Филя в себе полноценного оперного дара. В опере необходима разбойничья удаль, эдакая живописная кровожадность, тяга к преступлению и преступному миру. Такие свойства придают оперной сцене свежесть снежной вершины. В опере и балете кровь не должна запекаться, она всегда должна оставаться свежей и яркой, как краска. В драматическом театре краску выдают за кровь, в оперном – кровь за краску. Положенный в опере свежий кураж Филипп не покушался примерить на себя. Да и не доучился он для этого.

Филя устроился певчим в храм. Здесь он сдружился с регентом, от которого под хмелем возвращался в судьбоносный вечер знакомства возле ларька с Лёхой. А через него – с Нонной.

?

Кленов, когда шел на работу в храм или возвращался из него, пересекал двор, на дне которого возле голубятни с бутылкой или стаканом пива стабильно правил Леха. Он и раньше тут стоял, но теперь Филипп был с ним коротко знаком. Сегодня он подступил к нему.

– Что ты вообще о ней знаешь?

– О ком? – шутливо не понял Леха.

– О Нонне.

– О Нонне… – задумался Леха. – О – Нонне.

– Но ведь что-то она о себе рассказывала?

– Что-то – рассказывала. Но она – птичка перелетная. И где она сейчас, я не в курсах, падлой буду.

– Но ведь у тебя все схвачено, у тебя типа мудрость, ты ведь можешь ее найти.

– Я – могу. Но, понимаешь, если я ее найду, я ее убью.

– Ты сам ее не ищи, ты мне просто скажи, где ее надо искать.