Сочинения. Том 1. Антидепрессант

Чтобы вовремя ретироваться, у нас была куча времени. Однако убегать мы не собирались. Вот и попали, глупые. Не догадывались, что патруль уже давно следил за нашим подозрительным копошением.

______________

В милиции, как и приказал дежурный, я старательно, с подробностями, изложил на бумаге суть химического эксперимента, особенности осторожной работы напильником и высушивания проселитренной бумаги. Я знал, что это, точно, пригодится нашей оборонной промышленности. Может, ещё и медаль дадут. Ведь испытания проходили с опасностью для жизни.

В три часа ночи в камеру вошли наши взволнованные отцы. Они застали своих чад в процессе ожесточенного шашечного сражения. Шашками выступали обрывки голубых билетиков в кино и каких-то белых бумажек, найденных нами в мусорном ящике. Доской же служил пол, составленный из темных и светлых керамических плиток.

– Они ещё и в шашки играют!, – возмущённо и с отчаянием воскликнул отец Марика

Капитан милиции, на счастье, оказался бывшим папиным учеником. Сначала, он с выражением, как на сцене, зачитал рапорт, состряпанный обозленным военным патрулём.

Из него следовало, что сионисты Шор, Бланк и примкнувший к ним несознательный элемент Возмилов, хотели, ни больше ни меньше, как взорвать монумент" Серп и Молот». А ведь правда. Упомянутая стелла была тем злополучным местом, куда заложили продвинутые взрывпакеты. Чтобы дальше была видна вспышка, я еле дотянулся до бетонной ручки серпа и оставил заряды на ее поверхности

Не жалея красок капитан рассказал, какая жестокая детская колония ожидала бы нас – восьмиклассников, если бы не мой отец, воспитавший такого благодарного ученика. Дождавшись от папы похвалы, офицер радостно, на мелкие кусочки, порвал все бумаги, включая описание великого технологического открытия. Затем посоветовал, в самое ближайшее время, а лучше прямо с утра, уехать из города. Например, на отдых. Хотя бы, в соседнюю Одессу.

По возвращении домой, отец собрал всю мою домашнюю лабораторию. На ближайшую мусорку отправились стратегические запасы цэрия, калийная селитра, многочисленные мерные стаканы с мензурками, колбочками, трубками и классными притертыми пробками.

Море в Одессе было, в тот год, удивительно тёплым. Мы замечательно загорели, отдохнули и успели вернуться в Тирасполь ещё до наступления карантина. В Одессе началась эпидемия холеры. На календаре красовалась цифра 1970. Всего пятьдесят лет назад…

НАШ СТАРЫЙ ДОМ

Наш сокирянский дом состоял из двух половин, разделённых длиннющим коридором. Построенный ещё моим прадедушкой Аврумом Вайнзофом в начале двадцатого века, он отчаянно раздражал местную советскую власть. Их злил, и десяток высоких светлых комнат, и просторныЙ обильный огород.

Время от времени, к нам захаживали важные дяденьки с пугающими папками под мышкой. С недовольным видом, они всегда что-то мерили, рисовали, а затем сытно и долго чаевничали.

При этом, съедалось неимоверное количество вареников, которые запивались водкой из гранёных стаканов. После сытых и громких отрыжек, раскрасневшиеся кабанчики важно советовали моим близким, как сохранить своё собственное жилище от неминуемого сноса.

До войны, наш дом был переполнен радостными детскими криками и азартными взрослыми разговорами.

Аврум и Цирл – мои прадед и прабабушка, воспитали шестерых. В далёкие тридцатые, в подрумынской Бессарабии, Берл, Бася и Гиталы за целый год волонтёрства заработали себе бесплатные билеты до Палестины. Так, в ту далекую пору, называли Израиль.

Таким образом, они спасли себя и будущих детей от ужасов гетто. Правда, жилось им на Ближнем Востоке очень и очень непросто. Тяжелый физический труд, малярия, отсутствие питьевой воды. До самой войны, заботливый Аврум помогал им, посылая из Сокирян, в далёкие Палестины, по нескольку пар старых башмаков.

Какая же радость охватывала первопроходцев, измученных тяжелым трудом, пустынным климатом, болезнями и недостатком воды, когда в каблуках этих потертых туфель, обнаруживались несколько золотых пятерок или десяток. За них можно было расплатиться с долгами, купить немного продуктов и почувствовать тепло родительской любви.

А Янкель, Рива и Роза, обзавелись семьями, оставшись с родителями и детьми в родных Сокирянах. Им предстояла встреча с другими испытаниями. Гораздо более трагичными и ужасными.

Янкель, ушедший на фронт в первый же день войны и вернувшийся весь в орденах и медалях, не нашёл ни своей погибшей семьи, ни бедных родителей.

В большом светлом доме, прежде наполненном радостными голосами, больше никогда не появились Аврум с Цирл, двухлетняя Ревуся – маленькая дочка Розы, а также ее отец – энергичный молодой Залман.

Погиб в гетто Мендель – великий оптимист и всем помогавший придумщик, ставший моим дедом посмертно. Из одиннадцати взрослых и детей, осталось только четверо.

Дом опустел, но по меркам советской власти, хотя и был частной собственностью, однако стал для уцелевших хозяев слишком уж большим.

Чтобы не раздражать местечковое начальство, пришлось переделать одну залу под курятник, а вторую – под сарай. Затем дом разделили вдоль длинного КАЛИДОРА, как мы его называли, на две части, мою – с бабушкой Ривой, папой и мамой, и вторую, где жила тётя Роза с Симоном Марамовичем – ее новым спутником жизни.

Был он крепким улыбчивым смугловатым мужчиной, чудом вернувшимся из жестокой Сибирской ссылки. С ним мы устраивали бесконечные доминошные баталии. Жаль, быстро умер. Сердце не выдержало.

Его Саша – сын, которого, за редкое непослушание, Симон порой наказывал привязыванием к письменному столу, жил у нас всего год. Саша на отца совсем не обижался. Только просил меня притаскивать к столу пару гантелей, которыми он увлекался в последнем классе школы.

После окончания десятилетки, Саша уехал в Сибирь, окончил мед и стал знаменитым доктором медицинских наук. Работал в Улан-уде, Иркутске, во Всемирной организации здравоохранения. Во время эпидемии холеры в Одессе, разыгравшейся в начале семидесятых, Саша был одним из ведущих специалистов, присланных в помощь. Он активно помогал в подавлении очага этой опасной инфекции.

Помню, как на пару дней, он заскочил к нам в Тирасполь. Был вооружен тогда солидным бутыльком медицинского спирта, подкрашенного красным цветом. Они с папой многократно дезинфицировались и ожесточённо спорили по поводу политики Израиля.

Вера – дочь Симона, после физмата, вышла замуж за ироничного Мишу, преподававшего музыку. А их дочь Розика стала моей доброй подружкой, ещё с раннего детства.

Приехав из Тирасполя проведать дедушку Симона, она, еще тогда, демонстрировала вполне продвинутые способности в игре на стареньком фортепиано, установленном в сокирянском доме культуры. При этом, громко жаловалась на Судьбу, подчеркивая, что к четырём годам, Моцарт уже давно, как придумал свои композиции и выступал с самыми настоящими концертами.

_______________

Всех предыдущих укорачиваний нашей жилплощади властям показалось мало. На все лето, в дом стали насильно подселять квартирантов – будущих механизаторов и медсестер. За каждого из полутора десятков молодых людей, спавших на железных кроватях с панцирными сетками, власти выплачивали по рублю в месяц.

После трёх таких летних заездов, все деньги уходили на ремонт дверей и прочих частей дома, пострадавших от бесконечного хлопанья и пьянок, шумевших в доме в честь каждого успешного окончания месячного курса обучения.

В отличие от реакции моих близких, мне эта молодежь очень даже нравилась. Каждый день, все собирались перед домом и играли в волейбол. Мне удавалось не только подавать улетавшие мячи, но иногда участвовать и в самой игре, отбивая мяч какой-нибудь симпатичной белокурой соседке, находившейся в большом кругу начинающих спортсменов.

– Да. Этот летний праздник, с толпой смеявшихся молодых ребят и девчат, шумно и весело носившихся по утрам в очередь к единственному во дворе туалету и паре рукомойников, пришёлся мне по душе

До самой темноты, мы играли в футбол и волейбол, бурно обсуждали крупные сокирянские и мелкие мировые новости, щедро лившиеся из маленькой, но голосистой радиоточки.

Было интересно подсматривать, как ребята ухаживают за веселыми хохотушками, слышать раздающиеся, тут и там, неловкие попытки поцелуев и звонких ответных оплеух.

Иногда, шумной и радостной толпою, мы важно шли по парку и длинным улицам Сокирян, прямо к местному ЗАГСУ. Продвигались мы, вместе со счастливыми женихом и невестой, познакомившихся в нашем доме, с большой гордостью. Будто, именно благодаря нам, они и поженились.

Наконец, местные власти решили вопрос с нашим большим и красивым строением, возвышавшимся с начала двадцатого века «как бельмо на их чиновничьем глазу». Обманув на несколько лет, нам объявили о предстоящем скором сносе и предложили взамен маленькую двухкомнатную квартиру. Получив отказ, тут-же насильно подселили четыре семьи, разделив дом многочисленными уродливыми перегородками.

После этого, родители со мною срочно переехали в Тирасполь. Бабушкам, до пенсии, пришлось ютиться там ещё два года.

Выполняя чьё-то давнее бездарное решение, наш огромный дом с большим огородом, садом и прекрасным палисадником, снесли только через долгих шесть лет, абсолютно бесполезно расширив, и без того, довольно просторную, самую окраину двора соседней украинской школы.

Однако Дом – наш любимый родной Дом, с торжественно поднимавшимися от дороги ступенями и прекрасной террассой, густо увитой диким виноградом, по-прежнему, радостно живет в нашей благодарной памяти.

Он гордо возвышается над дорогой, широко раскинувшись по уже несуществующему адресу, улицы Горького 3, с его бесконечным огородом, чудными плодовыми и ореховыми деревьями, посаженными ещё моими прадедом, дедом и отцом.

Дом наполнен пением прекрасных птиц, звонкими голосами молодых бабушек и родителей. Он, по-царски, украшен удивительным палисадником, щедро насыщенным ароматами буйно цветущей сирени, ирисов, роз и моими детскими голубыми мечтами…

ИМПРИНТИНГ

Бани не любил с детства. Как-то, ещё в Сокирянах, меня повели в центральную. Видимо, с целью образовательной.

Ведь кардинальные купания в жестяной ванночке, где была установлена дровяная водогрейка, осуществлялись на нашей большой кухне еженедельно. Этого было вполне достаточно. Процедура была приятной. Под заботливым руководством бабушки Ривы, я расставлял на водной глади любимые пластиковые кораблики, лодочки, дюжину солдатиков. Морской бой в мыльной воде был ожесточенным.

Правда, приходилось, нехотя, поочередно отдавать на расправу бабушке то руку, то ногу. По ним быстро и с ласковыми уговорами проходилась намыленная мочалка. Потом и она становилась одним из важных кораблей, на котором размешался целый отряд бравых солдафонов.

Меня легко убедили, что, несмотря на то, что все свои тайные прелести я видел в ванночке прекрасно, никому больше наблюдать их было невозможно. Поскольку слой прозрачной колодезной воды для чужого взгляда был, по свидетельству бабушки, преградой неодолимой.

– Клара, обращалась она к моей маме, ты что-то видишь?