Освяти и сохрани чадо мое…

Накануне Нового года Ниночка сделала сама себе подарок – не простой, а с обязательствами. Купила наконец месячный абонемент в тренажерный зал, решив, что теперь-то уж точно займется собой. Она знала, что не при каких обстоятельствах не отважится по доброй воле оторваться от домашних дел, доставляющих ей удовольствие, и от четырехлетнего сына. Уговоры подруг, убеждения мамы, всегда, надо признаться, готовой повозиться с внуком, не действовали. Мужу она нравилась всегда – стройной, как лань, и слегка округлившаяся после родов (он называл ее с любовью «сдобной булочкой», а она в ответ «сухим коржиком», сравнивая его стройное, поджарое тело с жестким коржиком из школьной столовой), поэтому причин будто бы и не было, но сама Нина знала, что пора… Тяжело стало подниматься на четвертый этаж без лифта, болела спина, носить себя такую было непросто, удовольствия не доставляло. Скоро, в конце января, должна была выйти на работу, обновить гардероб, а услышать от анорексичных продавщиц в магазинах одежды «у нас только до сорок восьмого» не хотелось. Она, признаться, стеснялась заходить в яркие, роскошные, ослепляющие своей рекламой торговые центры главным образом из-за этих ухоженных, прекрасно одетых, искусно подкрашенных «консультантов» – всегда чувствовала себя в их присутствии неполноценной.

Из-за многих лет, проведенных в боли и ожидании, она потеряла интерес к моде, внешнему виду и покупала одежду только по необходимости. Приоритеты были совсем другие. Гормональная терапия, анализы, клиники, врачи, обнадеживающие, но по большей части ставившие вердикт «бесплодна» – все это было в жизни Нины. Долгих восемь лет. Но тогда она работала, и это немного отвлекало, но вечером, когда они оставались с мужем вдвоем, тишина пугала и лишала ее сна. Она поняла, что дошла до точки, когда на седьмом году ожидания, услышав от врача, что опять ничего не получилось, она, не видя под собой ног, не слыша ни пения птиц, ни шума проезжавших автомобилей, оказалась в небольшом скверике перед старым фонтаном.

Несколько молодых мам с детьми сидели на соседних лавочках, расставленных вокруг фонтана, с упоением отдавались разговору, довольные тем, что их дети, малыши приблизительно от трех до пяти лет, сами нашли себе занятие. Мальчик в зеленом комбинезоне размахивал автоматом, трещавшим без остановки, а другой, в яркой курточке и темных джинсах, прятался от него за деревьями и уже зеленеющими клейкой листвой кустиками. Нина любила весну – это ярко-зеленую траву с желтыми одуванчиками, еще не палящее, мягкое солнце и ожидание чего-то нового, удивительного, которое непременно придет, свершится, сбудется!

Но сейчас, измученная ожиданием и разочарованием, она ничего этого не видела и ни во что не верила. Нет, конечно, знала, что зима сменяется весной, а потом и летом, но ее страдающую душу это больше не трогало. Еще раз взглянув на документы, полученные в клинике, она машинально положила их в сумку, схватилась – было за телефон, чтобы позвонить беспокоящемуся мужу, но, подержав его в руках, бросила в сумку тоже. Она измотала его всем этим тоже, и, хотя Нина именно себя чувствовала виноватой в том, что происходит, он часто успокаивал жену, а она сердилась, потому что ей казалось, что он принял это положение вещей, согласился с тем, что детей у них не будет.

– Ну, ничего, будем жить вдвоем, друг для друга… Согласна, Нинусик? Нам и вдвоем очень хорошо, правда?…

Обрадовать его сегодня тоже было нечем, поэтому можно отложить этот разговор и до вечера. На работе Ниночка взяла отгул и могла никуда не торопиться. Ощутив голод, она порылась в большой любимой сумке (муж называл ее «пещерой Али-бабы», потому что там можно было отыскать все, что угодно) и наткнулась на надкушенную шоколадку с щекастой девочкой в платочке, любимой еще с детства. Положив кусочек детской радости в рот, Ниночка как-то отстраненно, но все же внимательно стала наблюдать за происходящим в скверике. Мамаши наперебой рассказывали друг другу о скидках в соседних магазинах, о полученных «детских», о новом телефоне, а мальчишки по-прежнему гонялись друг за другом с автоматом в руке. Только теперь роли сменились: тот, что в зеленом комбинезоне, прятался, падал на траву, вопреки запретам мамы, и изображал раненого, а другой малыш безжалостно расстреливал противника. Мстил.

Третий ребенок, девочка такого же возраста, развлекала себя сама. Она была милашкой: крупные глаза, выбивающиеся из-под желтого беретика темные кудряшки, совсем как у Нины, желтая курточка, зеленая асимметричная юбка, плотные темные колготки и лакированные темные ботиночки. Как одуванчик на изумрудной траве, – подумала Ниночка. Мальчишки малышку в игру не принимали, и ее это, похоже, не расстраивало. Она ходила вокруг фонтана и заставляла своего щенка «прыгать». Когда он не слушался или, наоборот, вел себя очень хорошо, она брала его на руки, что-то говорила, хвалила или ругала. Но все заканчивалось неизменным поцелуем в черный кожаный нос щенка и возвращением к фонтану. Мамаша пару раз окрикивала девочку, предлагая булочку или сок, малышка отвечала отказом, но своего щенка уже дважды «кормила» свежей весенней травой.

Было время, когда Ниночка не могла смотреть на детей – не могла, и все тут! А когда Саша помогал соседке поднять коляску на третий этаж или ставил упавшего малыша на ноги – ей казалось, что вся несправедливость мира досталась именно ей. Почему? Ну, почему?!? Ведь я была бы хорошей мамой, я знаю! Но сейчас она свыклась с этой мыслью, насколько это возможно. Результаты очередных обследований от заезжего знаменитого доктора ее не удивили – удивилась бы, если бы сказал что-то ободряющее. Мама советовала отпустить эти мысли, отказаться от гонок за новыми препаратами, оставить все, уехать куда-нибудь с Сашей вдвоем: «Тебе надо отдохнуть, доченька, ты истязаешь и себя, и его». Но Нине всегда казалось, что время для отдыха еще не пришло.

– Ну что же… будем жить для себя, – повторяла она вслух слова мужа и едва сдерживала слезы.

Между тем, девочка уже нашла себе другое занятие – кажется, увидев рыбку, стала с вниманием смотреть в воду, облокотившись на каменный бордюр. А, может быть, она просто удивилась, увидев в воде девочку в ярко-желтом беретике, совсем таком же, как у нее. Она уже почти легла на каменный бордюр, подняв одну ножку в лаковом ботиночке вверх, другой еще касаясь земли, как вдруг, потеряв равновесие, упала лицом в воду, едва удерживаясь от полного погружения в достаточно глубокий для нее фонтан. Ниночка, не успев осознать случившееся, мгновенно бросилась к девочке и вытащила ее из воды. К счастью, та не захлебнулась, просто очень испугалась. Она потеряла беретик, намочила курточку, по ножкам стекала вода и она от испуга стала громко плакать. «Ничего, это бывает», – говорила первое, что пришло в голову, Ниночка, приобняв девочку.

Наконец подбежала мама, вероятно, не сразу заметившая то, что случилось и вместо того, чтобы успокоить малышку, стала бить ее по попе, дернув к себе, крепко схватив за руку, и громко кричать:

– Я тебе сколько раз говорила: не лезь в воду! Одного раза тебе было мало? Я тебе устрою, маленькая мразь! Ты у меня увидишь и игрушки, и мультики! – девочка беспомощно оглядывалась вокруг в мокрой одежде и плакала.

– Что Вы делаете? – закричала Нина. – Как Вы можете такое говорить? Лучше бы присматривали за ребенком, чем…

– Да кто ты такая? Какое твое дело?!? Иди отсюда! Своих дел нет?!?

– Люди не могут иметь детей, а у Вас есть все для счастья, а Вы такая злая!

– Вали отсюда, чокнутая! Без тебя разберемся!

Схватив сумку, Нина пошла прочь, слыша всхлипывания малышки и окрики ее матери вслед. Мамочки других детей подтянулись тоже, и понятно было, чью позицию они поддерживают. Ниночка не хотела ничего знать.

– Все, – подумала она, – я стала бросаться на людей. Все, хватит! Я не должна сойти с ума! Ни сумасшествия, ни суицида не будет!

Вот тогда Нина поняла, что дошла до точки. Именно тогда.

Глава 9

Несмотря на прожитые годы и детство, выпавшее на войну и послевоенную юность, Розалия Ивановна себя несчастливой не считала. Маму, которая так и не устроила своего женского счастья, очень любила. Мамина любовь была тихой, трепетной, в забавных обращениях («Розочка», «цветочек мой») и нежных прикосновениях. Девочка казалось, что и ночью, когда она спит, мама сторожит ее сон, отгоняет кошмары и любуется, какой день ото дня становится дочка. А знаешь, мамочка, я могу узнать твою подушку среди всех других! Она пахнет тобой! Чем же, доченька? Теплом, молоком и ромашкой!

Со временем девочка узнала нехитрые подробности ее появления на свет, которые казались ей сказкой о принце и принцессе, давших жизнь маленькой девочке и пропавших без вести. Первая мама, яркая и жизнерадостная хохотушка, всегда привлекала внимание кавалеров больше, чем ее скромная, рассудительная сестра. Неудивительно, что статный офицер сделал предложение спустя пару месяцев именно старшей сестре. Он оказался на Кавказе по роду службы и успел влюбиться. Так недолгая командировка закончилась скромным бракосочетанием. Когда мама умерла (Розочка не могла появиться на свет более суток, неверное прилежание, поперечное положение плода, крупная немолодая акушерка латышка сделала все, чтобы помочь роженице, но роды оказались слишком сложными), папа телеграфировал из Риги бабушке и дедушке. Мама-тетя, подхватив свой картонный чемоданчик со скромными пожитками, совершенно не подходящими к прохладной дождливой Прибалтике, поехала в далекую Ригу помогать с новорожденной. Через год они расписались, все было очень скромно, без гостей и нарядов. Бабушка и дедушка ответили телеграммой: «Будьте счастливы, дети!». Новобрачные в фотоателье не заглянули, скоро началась война, и папа погиб почти сразу. Так и закончилось недолгое счастье мамы-тети, любившей папу истово, самоотверженно и тайно, еще тогда, когда он сватался к ее старшей сестре.

От папы остался в памяти теплый летний день – такой редкий для дождливой Прибалтики, и папа – высокий, красивый, подтянутый, всегда носивший форму (потому что ничего другого просто не было). Он входит во двор с необыкновенным подарком в руках. Дом, в котором они жили, Розочка не помнила, только со слов мамы всплывали определенные детали их жизненного уклада. С годами девочка поверила, что сама все это сохранила в памяти. Дом был на четыре семьи, двухэтажный, со всех сторон окруженный садом с плодовыми деревьями, разнообразными цветами и самодельными качелями, закрепленными на двух уже немолодых деревьях. Качели Розочка, конечно, помнила сама. Страх и удивительное, прежде неведомое чувство полета, когда от одного взмаха сильной папиной руки ты летишь, визжишь, заливаешься смехом, смотришь на качающееся над головой бездонное небо.

Со временем девочка поняла, что можно помогать взмахом своих ног тоже – и она взлетала, еще выше, иногда задевая мокрый зеленый ковер под ногами. Запомнилось, что чаще всего было сыро и пасмурно, пахло морем, соснами и влажной землей. Полеты с папой и взлеты до самого неба были не единственными ощущениями от Прибалтики. Поездки к морю, где белые дюны с редкими, кое-где пристроившимися кустиками и чувство, что это огромная мягкая горка, с которой можно скатиться на санках даже летом; прохладное море (купаться нельзя, только ножки намочить… даже папа входил в воду быстро, стремительно, заплывал далеко, быстро возвращался и прятался в приготовленное мамой полотенце) … Море и пляж казались бесконечными и пугали девочку: она боялась, что волны вдруг поднимутся огромной стеной, набегут на берег и заберут всех, кто смотрит на них с мягкого белого песка в бесконечную морскую пучину. Пугали малышку и сосны, огромные с перекрученными, вылезшими на поверхность корнями. Они мешали ей ходить, путались под ногами, и ей виделось, что они только притворяются обездвиженными, вросшими в землю. Стоит только отвернуться или прийти сюда без родителей, как они крепко схватят ее за ножки, обовьют руками—корнями и утащат под землю, где уже томятся в подземелье такие же недогадливые, гулявшие в одиночку, дети.

Вот и все, что запомнила про свое недолгое житье—бытие в Риге девочка – и тот, самый счастливый солнечный день накануне войны, когда папа заходит во двор с чудесным, блестящим, самым лучшим на свете детским велосипедом в руках. Предмет зависти друзей и шаг к взрослой жизни. Красивый велосипед с красным, мягким сиденьем, обшитым кисточками и бахромой. Папа усадил ее и тихонечко поддерживая рукой, покатил по дорожке сада, мимо цветов и качелей, смотревших грустно и обиженно на проезжавшую мимо Розочку.

Папа купил его в дачном поселке высшего командного состава армии, где жили люди с определенным достатком. К велосипеду прилагался рассказ, но мама его не помнила, а Розочка больше всего на свете жалела, что пришлось оставить такой подарок в Риге, в августе сорок первого. Глотая слезы, она думала, что никогда в ее жизни не будет больше «папиного» велосипеда… с мягким сиденьем и красными кисточками..