Возвращение домой

Со временем студенту-медику несказанно повезло: в начале пятидесятых в столице Азербайджана осуществлялись серьезные реставрационные работы. Восстанавливали зубцы на Старой крепости. Изучив старинные снимки и рисунки, реставраторы решили вернуть крепости ее первозданный вид. Как выяснилось, зубцы на крепостной стене всегда существовали, но в ходе войны с Персией они были уничтожены, чтобы установить артиллерийские орудия для отражения нападений вражеской конницы. Если для следующих поколений бакинцев стена без зубцов уже не воспринималась, то Ахмед впервые увидел ее другой и ходил наблюдать в свободное от учебы время за тем, как велись реставрационные работы. Величественная стена на протяжении многих веков, начиная с двенадцатого, являлась могучим рубежом и была связана со многими историческими событиями. С ростом города и началом нефтяного бума в конце XIX – начале XX века их даже хотели было разрушить, чтобы они не препятствовали росту города вширь, но, к счастью, удалось сохранить и крепость, и узкие витиеватые улочки, и многочисленные тупики.

Посидев в библиотеке, Ахмед узнал, что до вступления Азербайджана в состав Российской империи население крепости составляло чуть больше пяти тысяч человек. Он любил рассматривать старые улицы и знаменитые дома, удивлялся прочному составу, который использовали строители много веков назад, для кладки. Раствор в древности делали из самых простых вещей: из молока, яичного белка и из волокон шерсти. Дом с цепями, или «утюжок», как его называли бакинцы, имел длинную и интересную историю. С него брали начало две важные улицы Старого города: Башенная и Большая Крепостная. Поначалу это был дом купца Мамедова, затем – братьев Меликовых, а позже стал собственностью Швейной фабрики имени Наримана Нариманова. Юноша узнал, что первую женскую школу для девочек-мусульманок в 1901 году основал купец и меценат Гаджи Зейналабдин Тагиев. И это было первое светское учебное заведение в Баку! Много открытий сделал для себя деревенский паренек. Крепость радовала юношу своим величием, он ощущал себя частью истории своего народа и искренне радовался тому, что Ичери Шехер удалось сохранить свою целостность.

Юноша поселился в общежитии, подрабатывал в больнице и ждал с нетерпением посылок из дома. Отправляли их, конечно, не по почте. Нет-нет, да кто-то из односельчан вез на шумный восточный базар в столицу вкуснейшие помидоры, пахучую зелень, хрупкие нежные персики или сочные гранаты. С ними и отправляли родители Ахмеда мясо молодого барашка, соленый сыр, фрукты и овощи. В остальное время целеустремленный юноша жил на скромную стипендию и свои подработки. В сомнительных делах не участвовал, плохих компаний остерегался, избалованных городских однокурсников сторонился: он знал, что, если оступится, помочь ему будет некому.

Как-то раз он услышал, как маленькая девочка, завидев человека в узких брюках, ярких носках и кричащей рубахе, громко спросила:

– Мама, а это и есть стиляга?

Для Ахмеда это были совершенно непонятные люди, отталкивающие и своим поведением, и внешним видом. Не принимая их образ жизни, он не спешил с осуждением. Таким человеком он и остался до самой смерти.

Хотя столица встретила юношу приветливо, она же и потрясла разнообразием, живой, пульсирующей жизнью. Студенты тянулись к образованию и познанию мира, но возможности у них были весьма ограниченные. Поколение, сформированное в послевоенные годы, тянулось к свободе. Бакинские институты: АПИ, АзИИ, медицинский университет, консерватория, Институт иностранных языков – устраивали студенческие вечера, где выступали джазовые квинтеты, знаменитые оркестры, провоцируя стиляг на танцы.

Однокурсники Ахмеда ходили на студенческие вечера в Азербайджанский Индустриальный институт, которые продолжались до глубокой ночи. Вход для студентов АзИИ был бесплатным, а гостям продавали билеты. Говорили, что общее количество присутствующих достигало тысячи человек. На следующий день ребята рассказывали, как безбилетники пытались попасть в здание со стороны проспекта Ленина и улицы Первомайской. Наиболее отважные преодолевали опасный путь на второй этаж здания по дождевым трубам и каменным карнизам. Этого серьезному юноше было не понять. Было бы, конечно, интересно, увидеть известных артистов, послушать музыкантов-джазменов. Это так отличалось от привычной для него музыки – но без танцующих парочек, парней, стоящих вдоль стен и пожирающих голодным взором выплясывающих девушек. Говорили, они облачались в длинные узкие юбки из шерстяной ткани в «клеточку», в туфли на широкой каучуковой подошве. Ахмед отказывался от таких вечеров не потому, что боялся осуждения родителей – это было противно его природе!

Однокурсники рассказывали, как знакомились там с девушками, провожали их домой, как на студенческих вечерах появлялись так называемые «бригадмильцы» (бригады содействия милиции), состоящие из комсомольцев и дружинников. Они охотились на стиляг, хотя до настоящих стиляг бакинские не доросли ни свободными деньгами, ни уровнем эпатажности. Они не шокировали население так, как делали это, скажем, в Москве. Вероятно, сказывался особый менталитет и уважение к традиционным ценностям.

По воскресеньям многие отправлялись на прогулку по Торговой, Ольгинской и по улице Зевина до бульвара и обратно. Однокурсники приглашали юношу присоединиться к ним – пообщаться, послушать музыку, подышать воздухом свободы, увидеть своих кумиров, но он всегда отвечал отказом. Если на Торговой в воскресенье появлялся Мехти Гумриев – все остальное было уже неинтересно. Он, законодатель мод и эпатажная личность, всегда ходил, окруженный толпой подражателей. По словам ребят, все мечтали бы входить в число его приближенных.

Однажды Ахмед, уже студент-второкурсник, направляясь в сторону Старой крепости, увидел большое скопление людей и спросил стоявшую рядом пожилую женщину в платке, что же случилось. Женщина показалась ему знакомой, будто из родного села. Та, окинув высокого нескладного паренька, его мешковатые штаны, перетянутые ремешком, старую рубаху и темный, будто с чужого плеча, пиджак, видно, тоже проникшись к нему материнскими чувствами, ответила:

– Иди, сынок, своей дорогой. Там каких-то стиляг поймали. Разоделись как индюки. Вот милиция идет…

Сквозь толпу зевак Ахмед увидел, как двух молодых людей тащат за шиворот, выстригают волосы, распарывают им узкие брюки, нанося при этом удары кулаком в ухо и в затылок. Удары и оплеухи были очень болезненными, но не оставляли после себя никаких следов. Парни не очень-то сопротивлялись насилию, понимая, что силы неравны. Ахмед считал, что это несправедливо – неравное количество сил – но тех, кто носил брюки «дудочкой», туфли на высокой «манке», разноцветные пиджаки с покатыми плечами, широкие радужные галстуки, приобретенные за большие деньги, мужчинами не считал. Ему они напоминали клоунов, чье предназначение – развлекать детвору. Стиляги же, в этой странной одежде, с приплясывающим, разболтанным шагом, изображавшим на ходу целый джаз-оркестр, даже гордились собой, выставляли напоказ свое кричащее обличие.

Некоторые из районных ребят даже ходили на так называемую Студенческую аллею на бульваре, где завязывались знакомства, создавались семьи, собирались интересные люди: молодые художники Таир Салахов и Тогрул Нариманбеков, композитор Ариф Меликов, писатели Анар и братья Ибрагимбековы. Поначалу, садясь на краешек скамейки, новички смущались, но со временем вливались в бакинское студенческое общество. Но не Ахмед. Решив посвятить себя медицине, он никогда не изменял себе, всегда сохраняя свою внутреннюю целостность.

Умного и подающего надежды юношу на факультете заметили сразу. После окончания института предложили поехать в Москву, продолжить учебу в аспирантуре. Очень хотелось Ахмеду повидать столицу, но родители старели, очень скучали по сыну и хотели увидеть внуков. Кроме того, они давно подыскали ему хорошую девушку в жены, поэтому, получив диплом с отличием, молодой врач с гордостью вернулся в родное село на радость родителям и всей многочисленной родне.

Девушка и правда оказалась хорошей. Ахмед до свадьбы видел ее несколько раз, и то, как она опускала глаза при виде будущего мужа, статного черноволосого красавца, как подавала чай и приветливо встречала Ахмеда и его родителей («Добро пожаловать! Вы принесли свет в наш дом!»), очень ему понравилось. Городские девушки совершенно не могли себя вести подобающим образом, позволяли себе заигрывать с ребятами, носили юбки до колен и во всем старались походить на героинь из западных фильмов. Такую жену Ахмед не выбрал бы никогда. Фирангиз покрывала голову традиционным платком – шелковым белым келагаи, который в жару охладит и согреет в холод. Платья всегда носила в пол и была воспитана именно так, как сестра Ахмеда. Родители плохого не посоветуют – это ясно, а любовь – она придет со временем. Так решил молодой человек. Ну, а какой прекрасной партией он был для восемнадцатилетней сельской девушки – и говорить нечего. И красив, и умен, и не по годам серьезен, не пьет, не курит, будет уважаемым человеком в селе, а в дальнейшем – и в целом районе.

И началось, закружилось особое действо со сложным порядком, многоступенчатое, традиционное, с обязательным выполнением обрядов и ритуалов. Поначалу мама Ахмеда со своей сестрой (хала) и с сестрой отца (биби) направились в гости к Фирангиз, чтобы познакомиться получше (гыз гёрдю – смотрины) с ней и с ее матерью. Все друг друга в селе прекрасно знали, но традиции никто не отменял. В старые времена это могли быть и нежданные гости, но не в этом случае. Обе стороны были рады породниться, но действовали строго в рамках установленных традиций. Женщины встретились и обговорили дальнейшие этапы сватовства. Дальше на сцену выходили мужчины – они договаривались по-своему, по-мужски. К сватовству готовились очень серьезно. Мама Фирангиз и ее пожилые родственницы не выходили из кухни несколько дней: готовили много вкусных блюд и сладостей, а родители жениха пригласили несколько пожилых родственников и самого почтенного и уважаемого, аксакала, который начал разговор в доме невесты с традиционных слов «у вас – девушка, а у нас – юноша» и объяснил причину их прихода. Конечно же, согласие невесты было получено, и на стол подали чай со сладостями. Сторона жениха по традиции положила много сахара в чай и произнесла поздравления молодым: «Мубаряк олсун!» (Пусть будут счастливы!)

Следующим этапом свадебной церемонии было обручение – нишан, к которому тщательно готовились и родные жениха, и родственники невесты. Основными атрибутами этой церемонии являлись шаль и кольцо. Вольностей не позволялось, и мама жениха (гайнана – свекровь) сама выбирала шаль и кольцо: ей лучше знать, что именно принести невесте. Фирангиз досталось фамильная драгоценность – кольцо бабушки, которое передавалось первенцу в семье. Свекровь покрыла голову и плечи девушки красной шалью, одела кольцо смущенной и опустившей глаза невесте. Сторона жениха также принесла подарки на подносах и в корзинах – их должно быть семь – со сладостями, конфетами, отрезами ткани и, конечно же, с сахаром. Огромную сахарную глыбу Фирангиз хранила до рождения первенца, Азера, потом ее можно было делить на кусочки и есть. Еще одним немаловажным атрибутом обручения был торт: половину с именем невесты забрал жених, вторая половина досталась Фирангиз. А дальше, за три дня до свадьбы, был девичник. На подносе в дом невесты принесли хну, сладости и подарки. Это золотые украшения и платье, которое она наденет на свадьбу. Собрались женщины, развели хну и нанесли невесте на обе ладони: вывели начальные буквы имени жениха и невесты. Незамужние подружки и родственницы невесты тоже разрисовали свои ладошки на счастье! Девчонки танцевали и веселились, подбадривали невесту и желали ей много здоровых детишек от такого красавца-жениха. А на следующий день мама Фирангиз вернула подносы в дом Ахмеда, наполнив их полотенцами, бельем и одеколонами. Мальчишник происходил в бане: ребята вкусно пообедали, попарились и отметили окончание холостяцкой жизни. По традиции в селе свадеб было две: у невесты – гыз-тою и у жениха – оглан-тою – свадьба без невесты, после которой Ахмед забрал наконец Фирангиз к себе в дом. В те времена не праздновали ни в кафе, ни тем более в ресторане. Это была так называемая «палатка тою» (свадьба в палатке), все очень скромно, но весело и вкусно. Внутри огромной, натянутой во дворе палатки накрывали столы, приглашали музыкантов и долго праздновали. Могли три дня, а могли и целую неделю! Широка восточная душа, много родных и друзей, на чьих свадьбах уже погуляли или будут гулять родители жениха и невесты, поэтому оскорбить никого нельзя. Сейчас «палатка-тою» употребляется в совершенно другом значении, означает отсутствие вкуса, культурного и материального положения, а в то время была обычным явлением как в городе, так и в селе.

За день до свадьбы в палатке, защищающей гостей от солнца и дождей, помещающей до сотни человек, собирались мужчины. Из казана исходил чудесный запах: готовился только что зарезанный барашек и его внутренности. Ахмеда усадили в центре вместе с друзьями, пелись песни, восхваляющие такого прекрасного жениха, звучала народная музыка, любимая зурна и кеманча. Жених, порядком уставший от суеты и предстоящих волнений, смущался от такого внимания. Пришли его родные – дяди и братья – и в чемодан, стоящий неподалеку, опускали деньги для будущей семьи. Ненадолго заглянули и женщины, взрослые родственницы. Они принесли отрезы тканей и увешали ими жениха. Для будущей семьи это большая помощь и дорогие подарки.

После того, как все ритуалы были соблюдены и торжества закончились, молодые смогли наконец остаться наедине. И жених, и невеста были невинны, оба боялись этого неловкого момента, но молодой врач, подкованный теоретически, надеялся справиться и с практической стороной вопроса. Им было неспокойно еще и потому, что именно в это время на сцену выходила таинственная женщина – йенгэ. Сколько интересных историй знала она, сколько тайн могла хранить! По традиции перед первым исполнением супружеского долга жених должен был выпить крепкий чай и положить под матрас несколько купюр для «йенгэ». Их она забирала вместе с доказательством девичьей невинности и относила прежде всего матери жениха, где получала подарок, а уж потом – матери невесты, которая тоже не оставляла носительницу хорошей вести без внимания. Через два часа Ахмед вынес простыню йенгэ, уважаемой замужней женщине. В некоторых деревнях поговаривали, что простыню вывешивали для всеобщего обозрения и даже гордились этим, но, слава Богу, не в этом случае. Такой дикости обе стороны не приветствовали. Бедняжка Фирангиз и так боялась показаться на глаза всей родне после той ночи. Свекровь (гайнана) на следующий день подарила ей кольцо, молодой женщине усадили на колени малыша, чтобы по поверию первенцем

был мальчик, а шаль, снятую с ее головы, повесили на плодоносящее дерево.

Молодые не заставили себя долго ждать: через девять месяцев, точно в срок, появился младенец мужского пола, а потом с завидным постоянством рождались один за одним малыши. Ахмеду в скором времени предложили место в районной больнице, и они переехали в районный центр. Не столица республики, конечно, но большего молодые родители и не хотели. Шум и суета большого города, где много соблазнов, где не чтут традиции, их совсем не привлекали. Там стали ходить в школу старшие дети, там семья поселилась в старом деревянном доме, который помнила маленькая Фатьма. Незатейливый дом с несложным, но растущим хозяйством: курочки, гуси и барашки помогли молодой семье прокормить детей, фруктовые деревья в саду – приготовить варенье и компоты на долгую ветреную зиму. Счастливое было время – таким его помнили все дети!

Родители любили друг друга. Вечерами, уложив детей, подолгу засиживались у горячего самовара. Фирангиз готовила мужу его любимые блюда, угощала любимым вареньем – из белой черешни. Он слушал, как она рассказывает о том, как прошел день, и любовался ее прекрасными длинными волосами, которые видел только он. Никогда, кроме как перед родными и мужем, Фирангиз не снимала кялагаи.

Иногда Ахмед уезжал в командировку в Москву и привозил невиданные сладости – вкуснейшие шоколадные конфеты, обернутые в фольгу и яркую бумагу. Девочки разглаживали фольгу пальчиком и укладывали обертку в специальные коробочки, а потом хвалились «сокровищами», даже обменивались ими. Дети могли съесть все вкусности за несколько дней, но правила восточного гостеприимства гласили: все лучшее – гостю, на праздничный стол. Фирангиз выбирала потаенные места для того, чтобы сохранить лакомства, но дети постоянно, раз за разом, их обнаруживали. Однажды молодая мама от неожиданности расплакалась, увидев ровно половину того запаса, что она отложила к священному празднику весны – к Новруз Байраму. Готовился казан рассыпчатого, желтого от специй риса, с нежнейшей бараниной, с сухофруктами и каштанами, а к чаю подавали традиционные сладости: любимую всеми шекербуру, пахлаву, красивую, вырезанную ромбиками с орехом в центре и соленый рассыпчатый гохал. Шоколадных конфет в тот год на столе было непривычно мало: дети смотрели исподлобья виновато, родители – строго, едва сдерживая смех. Кто съел конфеты, так и осталось тайной…

Никаких других заказов скромная Фирангиз мужу не делала – могла попросить разве что ботиночки для мальчишек или московскую школьную форму для девочек. А себе не требовала ничего – все у нее есть: любимый муж и, слава Богу, здоровые и счастливые дети!

Глава 3

Сквозь сон Фатьма слышала смутные звуки, еле уловимое движение настоящей жизни, но она не хотела возвращаться оттуда, где ей было так хорошо.

…Покойный муж, Вагиф, молодой и красивый, ухаживал за ней робко и не нарушая традиций. После того, как ей одели на руку кольцо, им было позволено иногда проводить время вместе. Он, одолжив у старшего брата машину на несколько часов, заехал за невестой и, получив разрешение родных, пригласил ее на прогулку. Они тогда уже жили в городе, у Евгении Петровны. Фатя была студенткой третьего курса и казалась себе настоящей городской девушкой, стараясь изо всех сил забыть про деревенское детство. Вагиф ждал ее у подъезда, и она сквозь приоткрытую занавеску наблюдала, как он протирает лобовое стекло, стряхивает пылинки с сидений, покрытых ковровыми накидками, настраивает радио, а потом, облокотившись на бампер белой «пятерки», гордо курит у ее подъезда. Пусть соседи видят, что жених везет Фатю на машине.

Старшие сестра, уже опытные и замужние, давали ей советы, как вести себя с женихом, но она все еще стеснялась намекнуть на приглянувшееся ей платье, которое принесла знакомая спекулянтка (алверчи, как говорили в Баку). Ей так хотелось его иметь! Серое, с красно-черным геометрическим узором, с тоненьким пояском, воротничком-стойкой и перламутровыми пуговичками! Прихорашиваясь, она намеренно заставляла его ждать. У двери сбрызнула себя капельками модных французских духов, что ей принесли на нишан, обручение, и вышла наконец к заждавшемуся жениху.

Во сне они бродили по Приморскому бульвару, еще чужие и осторожные. Было тепло, цвели деревья, девушки гуляли в самых лучших своих нарядах. Ветер уносил мазутные пятна далеко в море, а чайки громко кричали, то ли ссорясь, то ли о чем-то оживленно беседуя. На бульваре уже загорались огни шашлычных, кутабных и рыбных ресторанов. Низенький человек с огромным пузом стоял, улыбаясь у чайханы, обнажая целый ряд золотых зубов. Из помещения доносилась народная музыка: московские передачи в таких заведениях были не в почете. В будни шашлычные были обычно не такие заполненные, как в выходные, но и сегодня, в пятничный вечер, струйки дыма и вкусно пахнущее мясо зазывали посетителей. Но Фатя знала: там, где много подвыпивших мужчин, ей не место. Вагиф почти не касался ее, только при виде идущих навстречу молодых мужчин слегка придерживал ее за локоть и становился все более гордым и воинственным. Спина выпрямлялась, усы смотрели в сторону, он в минуты волнения непроизвольно поправлял их правой рукой, глаза смотрели неприветливо и оборонительно: это моя невеста, и этим все сказано. Фатя мечтала, о том, чтобы они поскорее зашли в знаменитое кафе «Жемчужина» поесть мороженое – уж очень ей нужно было удалиться в туалет, а сказать об этом она ни за что бы не решилась. Вагиф, не торопясь, рассказывал о своей работе, о том, что свадьба будет скромной, человек в сто уложатся, а потом наконец поселятся вместе, в его однокомнатной квартире, которую выделили молодому инженеру на заводе. Думая об этом, Фатя краснела: что последует за свадьбой, об этом она и не заикалась! Она так стеснялась этого молодого мужчину, что с трудом представляла их совместное житье-бытье, а хихиканье старших сестер при обсуждении чего-то своего, ей пока недоступного, принимала за ужасное испытание, которое скоро предстоит и ей. Слава Богу, она дотерпела до кафе, и теперь Фатя, спокойная и гордая девушка, могла, наконец насладиться шариками мороженого, которое подавали в металлических вазочках с гнущимися во все стороны ложечками.

Ни пластиковые стулья, ни липкий стол, который не торопилась протереть немолодая официантка, не могли помешать Фатиному счастью. Сравнивать ей было особенно не с чем. В ее родном районе единственным публичным местом, куда могла отправиться молодая девушка в сопровождении старшей родственницы, был базар. Чайхана как место встреч и задушевных разговоров предназначалась исключительно для мужчин. Опытный чайханщик знал все про завсегдатаев, помнил, кто из них что любит, и его грязный фартук, несвежие скатерти и мухи в заведении совсем не говорили о неряшливости и уж тем более об отсутствии прибыли – нет! А какие столы он накрывал для «своих»! Избранные могли пользоваться особыми привелегиями. Чайханщик, как правило, был достаточно состоятельным человеком, особенно для села. Он ездил на хорошей машине и выдавал своих дочерей за уважаемых людей. Как невинное чаепитие, так и гастрономическое пиршество всегда могли закончиться важным мужским разговором и серьезной договоренностью.

Оглянувшись вокруг, Фатя увидела несколько таких же молодых пар и подумала: как все же ей повезло в жизни! Сидит на Приморском бульваре и ест ложечкой почти растаявшее мороженое, посыпанное шоколадной крошкой, с красивым женихом. Купил бы он ей то заграничное платье – была бы еще счастливее, ей Богу!

…Кто-то настойчиво теребил ее за руку, и ей пришлось открыть глаза. Увидев невестку, она выразила недовольство: опять она мешает ей досмотреть такой хороший сон! Фатьма решила отомстить и, поохав и пробурчав «ах, как больно» и «спать опять не дают», все-таки спросила:

– Что?!?

– Мама, просыпайтесь! Сейчас доктор придет. Давайте я покормлю Вас и переодену.

– Какой доктор?

– Семен Маркович, помните? Он уже приходил к Вам два раза.

– Зачем? – то ли притворяясь, то ли действительно ничего не помня, спросила Фатьма-ханум.

– У Вас был инсульт, мама. Доктор хочет посмотреть, как идут дела…

Может быть, подберет новое лекарство.

– Какой инсульт? Это у соседки со второго этажа был инсульт, ее дети сразу к себе забрали, сейчас уже ходит…

– И Вы пойдете, надо только начинать двигаться.

– А ты, я смотрю, медсестра? – ехидно подметила женщина. – Так хорошо говоришь, сладкий язык у тебя!

– Нет, я жена вашего сына, Рауфа… помните меня, мама?

– Я тебе не мама, у меня свои дочки есть! Я их жду!

– И они тоже скоро придут, – Сева старалась не обращать внимание на выпады больной старухи, – давайте сходим в туалет, белье поменяем, доктор скоро придет, неудобно при нем…

– Уйди! Я сама пойду! – Фатьма оттолкнула руку женщины и пробовала подняться с кровати сама, – И воды горячей поставь! Помню, когда мы с Вагифом и детьми приезжали в район, в наш старый дом, он первым делом всегда чайник ставил и грел воду мне и девочкам в большой кастрюле.

– А где Вагиф? Почему он не приходит?

Сева замешкалась на минутку и сказала:

– Сначала доктор придет, а потом, может быть, и он.