Великолепие шелка

– Ведьмах!.. – отозвалась эхом Чина.

Дэймон засмеялся, увидев ее испуганное выражение.

– Добро пожаловать назад на Восток, моя милая, где колдовство и суеверия соседствуют с присущими белой нации прогрессом и просвещением! – возгласил он патетически и добавил затем задумчиво: – У Рэйса, кстати, тоже были рыжие волосы, но ничего похожего на тот оттенок, который у тебя. Какая жалость, что он не дожил до нынешнего дня и не сможет теперь лицезреть, что за сказочное, волшебное существо произвел на свет!

Чина почувствовала, что ощущавшаяся ею нервная, тревожная напряженность, давившая ее сердце, начала понемногу ослабевать. Да, это был именно тот Дэймон, которого она помнила: таинственный и вместе с тем искренний, раздражительный и в– то же время нежный, обаятельный и веселый. Когда она уезжала, ему стукнуло всего пятнадцать. Это был несколько надутый мальчишка на пороге возмужания, красивый до умопомрачения, с карими глазами матери и гордыми, строгими чертами лица, вечно пререкавшийся с отцом да и с любым другим, кто обладал авторитетом.

Теперь ему двадцать один: можно сказать, взрослый мужчина. И ростом несколько выше, чем она ожидала. И несказанно красив в своей рубахе с закатанными до локтей рукавами и свободных брюках. Лицо – коричневое от солнца, привычная нахальная улыбочка на губах. Чина могла бы вспомнить по крайней мере дюжину учениц из семинарии мисс Крэншау, которые упали бы в обморок при одном взгляде на него!

– Нам следует немного освежиться, – заметил Дэймон, беря ее под руку. – Может быть, Вин тебе уже говорил» что мамы дома нет. Я жду ее завтра утром... Пошли, Дарвин... Брэндон, сбегай, пожалуйста, за сестрой. Нам подадут в саду шербет.

Брэндон просиял.

– И засахаренный миндаль?

– Да, если только кто-нибудь сможет убедить Аль-Хаджа, чтобы он с ним расстался.

– Мне просто не терпится увидеть Филиппу, – призналась Чина, когда Дэймон открыл перед ней дверь. – Хотя последние два года она и писала чрезвычайно старательно мне письма и к тому же такие забавные, это все равно не то же самое, что непосредственно встретиться с ней. Честно скажу, я так и не успела привыкнуть к мысли, что у меня есть сестра, которой я никогда в жизни не видела!

– Она родилась меньше чем через месяц после твоего отъезда, – произнес Дэймон небрежно, словно появление Филиппы на свет было всего лишь досадной оплошностью, которую допустили зачем-то мать с отчимом, что на самом деле так и было, если уж говорить начистоту. – Ей пошел уже седьмой годик, и это такое маленькое, робкое и до невозможности хрупкое существо.

«Она инвалид», – вспомнила Чина фразу из одного из редких писем Мальвины Уоррик. Ее рождение стало для всех сущим сюрпризом, и не столь уж приятным. Даже отец – так по крайней мере подозревала Чина, вчитываясь в получаемые из дома письма, – был крайне разочарован, когда жена родила ему больную дочь.

Сама Чина вовсе не была склонна поддаваться предвзятым суждениям, когда дело касалось младшей сестры. В ее сердце жило скорее смутное представление о рано созревшем, чрезвычайно ранимом и любящем ребенке, чей образ рисовался перед ней сперва из неумелых детских рисунков, а потом и из коротких писем, выведенных старательными детскими каракулями и приходивших к ней в Англию с поразительной регулярностью. И она едва могла дождаться того момента, когда сможет наконец сказать Филиппе, сколь скрашивали эти письма ее безрадостное существование.

– Проходи, садись, – пригласил Дэймон. Привыкнув в Англии к темным, перегруженным мебелью комнатам в Бродхерсте, Чина уже успела забыть простор и очарование тропического плантаторского дома. По внешнему виду усадьба еще имела какое-то сходство с загородными виллами в Англии, однако интерьером своим, да и вообще всей обстановкой внутри, она напоминала скорее восточный дворец, чему содействовали не только жара и повышенная влажность, но и личные пристрастия самого сэра Кингстона. Комнаты – большие, с высокими потолками. Океанский бриз свободно проникал в них через множество открытых окон, предусмотрительно снабженных расписными ставнями для защиты, и от иссушающей жары, и от мощных муссонных ливней.

Гостиная, в которую проводил ее старший брат, была выдержана в розовых тонах и украшена позолоченными зеркалами и бесценными персидскими коврами. Высокие, искусно вычеканенные двери отделяли ее от внутреннего двора, где нежно журчал фонтан. К личным гостиным членов семьи и их спальням вели террасы со сводчатыми потолками и оштукатуренными стенами. По бокам стеклянных дверей стояли массивные каменные вазы с орхидеями. Парочка какаду чистили перышки на разукрашенных столбиках в одной из ниш. Служанка, одетая в позолоченный саронг, кормила их из стеклянной чаши зерном и сушеными фруктами.

Чина поместилась на украшенной кисточками кушетке и со словами благодарности приняла предложенную ей тончайшую фарфоровую чашечку.

– Как это здорово – снова оказаться дома! – произнесла она вздыхая. – Просто не могу поверить, что все эти годы ожидания остались наконец позади!

– Они казались тебе бесконечно долгими, не так ли? – проговорил с улыбкой Дэймон, глядя на нее через край своего стакана.

– Я хотела бы, как только распакуют 1иои чемоданы, съездить верхом в деревню и навестить Тан Ри и бабушку Тонны, – сказала Чина.

Не испытывая более ни тревоги, ни чувства неловкости, она желала теперь повидаться со своими друзьями, по которым успела так соскучиться.

– Боюсь, что мало кого ты– найдешь здесь из старой прислуги, – молвил Дэймон, как бы извиняясь, и взял из рук суетившегося рядом лакея новый стакан бренди. – У нас в настоящее время не наберется и дюжины рабочих, занятых в поле, домашних же слуг и того меньше.

– Но ведь Тонна-то наверняка должна быть здесь? – спросила с надеждой в голосе Чина, имея в виду одну индонезийку, которая нянчила ее с рождения.

Дэймон отрицательно покачал головой.

– Она перебралась в Макасар вскоре после твоего отъезда... Ну же, Чина, не выгляди такой расстроенной: Рэйсдал ей приличное вознаграждение!

– А Тан Ри?

– Он умер уже... хм-м... два или три года тому назад. Ты же знаешь, он был очень стар.

– Да, ты прав, пожалуй.

– Ах, Боже мой, как эта наша сердобольная Чина обожает оплакивать своих слуг! – изрек Дэймон, впрочем, не без добродушия. – Ты ни на йоту не изменилась! Между прочим, в том и заключалась одна из причин, почему мама решила отправить тебя отсюда подальше. Ты все больше становилась похожей на этих людей, потому что слишком много времени проводила в их комнатах, слушая трескучую тайскую болтовню о жертвоприношениях, демонах и тому подобной чепухе. Воображаю, сколько хлопот доставила ты своим наставницам в семинарии миссис Крэншау, прежде чем им удалось поставить твою голову на место! – Он хохотнул и заворочался на кресле, чтобы разместиться поудобнее. – В любом случае я чертовски рад, что ты вернулась!

– Я тоже, – сказала Чина с улыбкой и, снова пригубив ароматный арабский кофе, произнесла нерешительно: – Тебе, наверное, было очень трудно, когда умер папа?

– Да, нам всем пришлось изрядно потрудиться, – ответил Дэймон, пожимая плечами. – И смею заверить, сейчас уже не так тяжело, как было вначале. Может, расскажешь что-нибудь об Англии?

Но Чина не успела что-либо сказать, ибо в этот момент послышался стук деревяшек по каменному полу, и в комнату, передвигаясь на костылях, вошла маленькая шестилетняя девочка с выражением крайнего волнения на лице. Поверх платья на ней красовался накрахмаленный белый передник, золотые локоны ниспадали на плечи, а маленький вздернутый носик был усеян веснушками.

– О, Брэндон, я была права! – закричал ребенок, обращаясь к мальчику. – Она похожа на настоящую сказочную принцессу!

– Привет, Филиппа! – произнесла Чина радостно и, вскочив с кушетки, заключила девочку в объятия.

Не привыкшая к подобному выражению чувств, Филиппа застыла на месте, но через мгновение снова улыбнулась, ибо объятия Чины были нежными и сердечными. От платья Чины струился тонкий аромат роз, и Филиппа, робко прижимаясь теснее к сестре, старалась как можно глубже дышать.

– Ведь ты не собираешься больше никуда уезжать?

– Нет, не собираюсь, – молвила Чина твердо, и у нее защемило сердце, когда она услышала удовлетворенный вздох Филиппы.

– Скажи-ка, неужели и вправду в Англии все так ужасно? – обратился к Чине Дэймон, откидываясь на подушки.

– Вовсе нет, – ответила она, с удовольствием вспоминая ухоженные розы и изящные гостиные Бродхерста.

Брэндон и Филиппа с круглыми глазами слушали рассказ Чины о дядюшке – родном брате ее деда, о величественной родовой усадьбе, о Лидии Бройлз, Вестоне и дорогом, любимом Чонси. Фрэдди и Кэсси удостоились в ее повествовании самого мимолетного упоминания, ибо девушка решила, что поведает обо всем одному лишь Дэймону. Когда она останется с ним один на один, он узнает от нее, почему ей пришлось бежать из Англии, отчего так получилось, что у нее не было иного выхода, кроме как отправиться в плавание на корабле Этана Бладуила. Для всего этого впереди еще будет много времени. Уйма времени. В данный же момент ей хотелось только сполна насладиться возвращением домой и радостью общения с семьей... И забыть о том, что ее подлые кузены вообще существуют.

Все настолько заслушались Чину, что появление слуги, объявившего, что завтрак готов, вызвало у всех собравшихся некое подобие удивления. В семье Уорриков издавна существовала традиция начинать день с легких индийских закусок, подаваемых на веранде. Дарвин, несмотря на загруженность делами, решил все же принять участие в утренней трапезе и лишь после того проведать рабочих, которых, считал он, нельзя долго оставлять без надзора.

– Мы съездим на плантацию завтра поутру, пока не начнется жара, – сказал он Чине. Потом подошел к Филиппе, помог ей подняться на ноги и повел всех, как пастух свое стадо, на веранду, где в прохладной, наполненной цветочными благоуханиями тени уже был накрыт изысканный стол.

Сквозь нежно-зеленую листву хлебных деревьев видна была искрящаяся поверхность моря, свежий ветерок разогнал тяжелые дождевые облака, которые начали было собираться на севере, и Чина невольно помедлила минуту на ступеньках лестницы, вбирая в себя красоту окружающей природы. Радовали глаз и сад с громадными священными смоковницами, и цветущие орхидеи, и заботливо ухоженные дорожки, посыпанные ракушками.

– Ты не хотела бы прокатиться вместе со мной до деревни после завтрака? – спросила она Филиппу, совершенно забыв от счастья, что этому предприятию может помешать ее рана.

Нежное личико Филиппы погрустнело.

– Я не могу, – сказала она.

– Почему? Уж не из-за этих ли палок?

– У нее просто нет собственного пони, – объяснил вместо нее Брэндон. – У нас в конюшне остался только Сераб, а он слишком большой и дикий.

Чина встревожено взглянула на своего сводного брата, сидевшего во главе стола.

– Что случилось с отцовскими лошадьми?

– Я их продал.