А я заставлю!

– Нет, заходи, – даю ему знак рукой.

Откинувшись в кресле, разминаю затёкшую шею.

Конец года, работы валом. Нужно всё успеть, а время пролетает, как скорый поезд перед глазами.

– Ну что, Гордиенко у нас на крючке, – с удовлетворением потирая ладонями, Стас падает в кресло напротив.

А вот это уже отличная новость! Именно то, что мне нужно было сегодня.

– У него другого выхода и не было, – тянусь за пачкой сигарет и подкуриваю одну. – Вопрос был только во времени. Он звонил уже?

– Нет. Дай и мне. – Просит, вытянув вперед руку. Броском отправляю ему пачку. Дожидаюсь, пока он затянется и быстрым движением выпустит дым наверх, – Но он ходил в банк. Третий уже. В кредите ему снова отказали.

– У него еще прошлые не выплачены, кто ж новый оформит?

– Вот именно. А это был последний его вариант. Так что в ближайшее время ждем его на поклон. И прощааай его сидящая занозой в глазу фабрика.

То, что сидящая занозой – это факт. Мы отгрохали огромный завод рядом с этой развалюхой, которой уже лет шестьдесят от силы. Предлагали Гордиенко хорошие деньги за то, чтобы выкупить его землю и расшириться на ней, но нет. Этот старик упёрся рогом и ни в какую. «Это фабрика моей семьи. Я её не продам», – как попугай повторял свою заезженную пластинку.

И ладно бы у него прибыль была хорошая от мебели, которую они там делают. Так нет же, на деле выходит пшик.

Я давно жду, когда он поймёт, что его семейное дело на издыхании и выкуплю драгоценную землю. Места удобнее для увеличения моего завода, просто нет.

– Я вообще не понимаю зачем было столько тянуть.

– Ну ты же помнишь его принципиальную позицию, – насмешливо заламывает бровь Назаров, – мол, дело семьи не продаётся. Он работниками своими дорожит, как будто они у него там незаменимые.

– Так, а что будет с работниками—то? За ту сумму, что мы ему предлагаем, он каждому заплатит компенсацию.

– Там почти все работают на него на протяжении нескольких десятков лет. Он боится, что они останутся безработными, – демонстративно закатывает глаза.

– Я предлагал ему альтернативу – места для его работников на нашем заводе. Какая разница, что он находится в другом городе? Соберут вещи и переедут, если действительно хотят работать. Конкретно здесь у нас мест не будет. Мне надо машины подключать. Я что столько бабок за них отвалил, чтобы они простаивали?

– Логично. Достроим цеха, запустим машины. Наших людей распределим. Дополнительные руки, и соответственно траты на зарплаты нам здесь ни к чему.

– Вот именно. Так что пусть меньше жалуется. Это бизнес. Он и так в долгах по уши. Сумма, которую он получит, покроет не то, что все его долги, и выплаты людям, а еще и останется для его безбедного существования.

– Ну, ждём. Выхода у него все равно нет. Столько, сколько предлагаем мы, другие не предложат.

– Факт.

Докурив, тушу сигарету в пепельнице.

– Кофе не хочешь? – стреляю вопросительным взглядом в Назарова, прикрывая очередной зевок тыльной стороной ладони.

– Не откажусь. А ты чего выглядишь так, словно хорошенько мял кого—то ночью? – ехидно шкерится. – Я думал ты после вчерашнего собрания домой поехал?

– Поехал, – морщусь, нажимая на кнопку планшета и заказывая у секретаря кофе, – Но лучше бы не домой.

– А чё так? Случилось что?

– Вредительница дома случилась.

– В смысле? Крыса что ли завелась?

Крыса? Вспоминаю вчерашнее воинственное недоразумение с размазанным макияжем, как у падны Кунг—Фу, и в шубе Эльзы.

– Скорее, тушканчик. Мелкий такой и пакостный.

Назаров озадаченно почесывает подбородок.

– Откуда у тебя тушканчик? Сбежал от кого—то из соседей?

– Ага, а ко мне прибежал. Надеюсь, сегодня вытравлю.

– Ты главное, не корми, чтобы не прижился.

– Не кормил и не собираюсь.

Не хватало еще, чтобы место себе пригрела у меня в квартире.

Выпив со Стасом кофе, я снова погружаюсь в работу.

Вечером, когда на улице уже темно, сажусь в машину и отправляюсь домой. Сегодня снег не идет, хвала небесам. Дороги расчистили и можно ехать, не опасаясь быть кем—то поцелованным в зад, или чего хуже шваркнуть других.

По пути заказываю доставку еды, и пока стою в привычной ежедневной пробке, мыслями возвращаюсь к Злате.

Надеюсь, эта беда уже свалила. Вчера уснуть не мог из—за ее дебильных колокольчиков на тапках. Девица решила принять душ, но подумать о том, чтобы ходить босиком ей мозгов не хватило. Поэтому пока она шлепала туда и обратно, я лежал и слушал перезвон. Как в церкви, ей Богу.

Я думал, такие тапки только детям покупают, ан нет. Есть и взрослые уникумы.

Не знаю только реально ей они принадлежат, или аниматорша таким способом решила мне в глаза пыль пустить, мол такая вся хорошая, правильная и наивная. Тут еще разобраться надо, аниматорша ли она на самом деле. Может захотела сыграть на жалости и детский антураж подключила для создания нужной атмосферы.

Один черт разберет, что в голове у неё и ее гулящей сестры. Та в свое время на что только не шла, чтобы опустошить мои карманы.

У Карины была прямо какая—то идея фикс – выдоить из меня побольше. Мало ей оказалось того, что ей оставил отец, вот она и фонтанировала самыми разнообразными идеями. Даже не брезговала себя предложить.

Теперь вот сестру отправила. Видимо поняла, что на её прелести я не ведусь, а Злата доросла до нужного возраста и кондиции.

А то, что доросла – это неопровержимый факт.

Только слепой не заметил бы привлекательные округлости груди и задницы младшей сестрицы. Вся такая миниатюрная, как статуэтка, с симпатичной мордашкой. Я её и не узнал сразу. Во—первых, благодаря боевому раскрасу панды, а во—вторых потому что помню её мелким угловатым подростком.

Я их ненавидел тогда обеих. Что старшая, что младшая казались мне уродливыми паразитами, вторгшимися в мою семью.

И вот теперь история повторяется.

Правда, есть некоторые нестыковки. Образ Карины и образ Златы сильно отличаются. Если старшая выглядела отъявленной шлюхой и не стеснялась этого демонстрировать, то младшая полная её противоположность. По её вчерашней реакции совсем не скажешь, что она пришла торговать собой. Она глазами в мою сторону молнии пускала, когда я зажал её. Смотрела так, словно я маньячелло какой—то. Кажется, реально готова была запустить в меня моей же пепельницей.