Клим уставился на Натку, как баран на новые ворота, и она поняла, что её догадки были верны – в деревне не принято о таком спрашивать. Запретная тема. Табу.
И, боясь, что её прервут, торопливо заговорила:
– Мне нужно понять! Там со мной случилась очень странная вещь… и страшная. Мне было бы легче, если бы я знала, что не только со мной! Ты можешь не рассказывать, что именно видел, если это личное, просто скажи, становилось ли это… оно… настоящим?
Клим долго молчал. Его лицо закаменело, глаза уставились в пустоту, и в них, в этих широко открытых глазах, плескался откровенный страх. За окном, где уже сгущались ранние северные сумерки снова начала насвистывать позёмка.
– Не стоит наверно, говорить об этом на ночь, – наконец, медленно ответил он, отставляя в сторону недопитую чашку чая.
– Так сейчас почти всегда ночь! – Натку обуяло уже привычное раздражение, – Я ещё понимаю, когда Рая боится собственной тени, но ты-то чего зассал? Разговоров?
– Не звезди о чём не знаешь! – Клим резко поднялся из-за стола, прошёл к окну, выглянул в него настороженно, словно ожидая, что их кто-то может подслушивать, – Это не просто разговоры.
– Ну а откуда мне что-то там знать, если вы все молчите? – Натка тоже вскочила, шагнула к нему, требовательно потянула за рукав, – Хоть ты объясни уже…
Внезапный и яростный порыв ветра снаружи швырнул в окна сыпучий снег со звуком неожиданного града. Изба содрогнулась, на чердаке отчётливо прозвучал короткий вой. Клим отпрянул от подоконника, повернулся к Натке, и она безотчётно тоже подалась ему навстречу, схватила за локти. Огонь в печи затрещал как-то по-особенному отчётливо и громко, а затем всё стихло, вернув окружающему миру тишину заснеженного зимнего вечера.
Какое-то время они ещё стояли вплотную друг к другу, потом медленно отступили в разные стороны, застеснявшись не то своего испуга, не то неожиданной близости.
– Зажгу свечи, – Натка засновала по избе, стараясь как можно скорее разогнать быстро сгущающуюся вокруг тьму. Ей расхотелось обсуждать с Климом случившееся в лабе, словно налетевший из ниоткуда порыв ветра был предупреждением, чем-то вроде погрозившего из заснеженной пустоты призрачного пальца (распухшего обваренного пальца с отслаивающимся ногтем), а страх друзей перед такими разговорами больше не казался глупым.
Но Клим вдруг заговорил сам:
– Можешь смеяться, но не только Рая тут всего боится. Рая этого просто не скрывает. Остальные храбрятся как могут, но на самом деле боятся все. И я. И Маринка. И её Боря. И даже Никодим. Только он-то сам не знает чего боится. Не успел на тестах побывать, вовремя подсуетился, нужность свою халатам показал. Хотя… может кое-что они ему и продемонстрировали, для внушения так сказать. Чтобы проникся серьёзностью общего дела.
И Клим нервно усмехнулся.
Натка зажгла три свечи, что было весьма расточительно – обычно она довольствовалась одной, но сейчас ей остро не хватало света. Негромко возразила Климу:
– Марина не боится. Боря может быть, но не она.
– Так Маринка на тестах не была, поэтому боится меньше остальных. Но она хоть и стерва, но не дура – ей тоже страшно. Она не может ничего не чувствовать… тем более сейчас. У беременных баб интуиция обостряется в край, они почти ведьмами делаются. Так что и Маринка прекрасно знает, в каком месте мы находимся, и какие тёмные делишки тут мутятся.
Уже не так уверено, но Натка продолжила спор. Почему-то мысль о том, что её дерзкой подруге тоже может быть страшно, совершенно выбивала из колеи, это хотелось опровергнуть.
– Марина говорит, что просто Никодим всех запугивает, чтобы убегать боялись. Рассказывает байки про зло в лесах, про конец света. И что глупо вестись на эту чертовщину.
– Глупо вестись на чертовщину? – переспросил Клим, недобро ухмыльнувшись, – Да неужели? И ты веришь, что она действительно так думает? Запойная девица? Она до белочки допивалась хоть раз?
Натка неопределённо двинула плечом, но Клим и не ждал ответа.
– Если даже не допивалась, то отходняки по-любому ловила жёсткие. Сама как думаешь – можно после этого не вестись на чертовщину?
– Можно, – ответила Натка, стараясь убедить в этом скорее себя, чем Клима, – Научно все эти глюки и страхи давно объяснены. Общее отравление организма… распад алкоголя в крови… отёк мозга…
Клим снова приблизился к ней, вкрадчиво заглянул в глаза.
– То, что ты видела в лабе, в том ящике с солёной водой, было отёком мозга или отравлением организма?
– Я… – Натка невольно отступила, ухватилась рукой за стол, словно ища поддержки, – Я так и не поняла, что это было. Может… может быть халаты нас там какой-нибудь наркотой кормят?
– Ты знаешь, что не кормят, – Клим подошёл ещё ближе, – Зачем нужны наркотики, если у тебя и так по венам чистая алкашка вместо крови струится? Нет, милая, не прячь голову в песок, не поможет.
Теперь они стояли совсем рядом, похожие не то на заговорщиков, не то на испуганных, жмущихся друг к другу детей.
– Но ты же сам голову в песок прячешь! Даже говорить об этом боишься.
– Я не боюсь… я скажу. Я вот, что скажу, Ната. Моё предложение в силе. Выходи за меня замуж? Ребёнка сделаем, тебя халаты в покое оставят. Дальше ведь будет только хуже. Первый раз – он самый лёгкий. Это тебя пока просто на прочность проверили. И в этот ящик грёбаный, в водичку солёную, совсем ненадолго положили. Да и вытащили, едва только ты задёргалась, да? Потом так сразу вытаскивать уже не станут.
– Капсула сенсорной депривации, – шёпотом отозвалась Натка, намеренно пропустив мимо ушей новое предложение руки и сердца, – Боря сказал, что она так называется.
– Насрать, как называется эта дьявольская штуковина! – грубо отозвался Клим, взяв Натку за подбородок, и заставляя поднять голову, – Ты слышала, что я сказал? Дальше будет хуже! Но ты можешь спастись. Выходи за меня замуж? Генерала я тебе припоминать не стану – сам не ангел.
– Я слышала, что ты сказал, – Натка осторожно высвободилась, отошла в сторону – А ты уже слышал, что на это отвечала я. И не раз.
На лице мужчины на миг отразилась неподдельная боль, он резко отвернулся. Снова подошёл к окну, опёрся руками о подоконник, спросил, глядя сквозь стекло в снежные сумерки:
– Неужели я тебе так противен? Неужели даже в лабе лучше, чем со мной?!
– Да нет же! Но… как ты не понимаешь?! Я не могу… не имею права рожать детей здесь! Здесь! Что их ждёт?! Они же растут! И что потом? Так и будут дикими мауглями по тайге бегать?! И это в лучшем случае, мы ведь ещё не знаем зачем они халатам так нужны!
– Да не нужны они халатам! – Клим оторвался от окна, и принялся мерять избу нервными шагами, – Ты же видишь, что у других дети есть, и никто их не трогает!
– Так может просто время ещё не пришло? Нельзя так рисковать, нельзя надеяться на авось – это же дети!
– Да брось, люди в войну рожали и не жаловались! Проблемы нужно решать по мере их поступления! Придёт время и мы придумаем как защитить наших детей. А пока нужно защищать себя!
– Я справлюсь.
На самом деле Натка совсем не была уверена, что справится, она трусливо гнала от себя любые мысли о возвращении в лабу, и именно поэтому не хотела сейчас отвечать Климу. Не важно, сказала бы она на его предложение «да» или «нет», это всё равно означало признать проблему, встать с ней лицом к лицу, перестать, как правильно выразился Клим, прятать голову в песок. А Натка ещё не была к этому готова. Она ещё не поправилась после произошедшего, не выздоровела, не обрела душевного равновесия, и не осознала в полной мере всё то, что случилось с ней в темном замкнутом пространстве капсулы сенсорной депривации.
Но Клим понял всё иначе.
– Это опять из-за него, да? Всё-таки думаешь, что Генерал про тебя помнит и ему не похрен? – он сорвал со стула аккуратно сложенный лыжный комбинезон, злобно затряс им в воздухе, – Думаешь, заботится о тебе, да? Шмотки прислал, чтобы ты задницу не отморозила, а харчи – чтобы задница не похудела?
Натка шагнула к нему, мягко отобрала комбинезон. От Славы это подарок или нет, но вещь слишком хороша для того, чтобы пасть жертвой выяснения отношений.
– Думаешь, это он тебе подгоны шлёт? – не унимался Клим, – Вот не хотел я говорить, не хотел тебя пугать, но видимо придётся!
– Чего не хотел говорить?
– А того, что ты здесь не единственная кому щедрые посылочки из лабы приходили!
Натка закатила глаза.
– Ой, не трудись! Рая мне уже рассказывала про бывших баб Генерала.
– Да забудь ты уже про Генерала, дура!