Княгиня Ольга. Ведьмины камни

– Я надеялась, что ты займешь свое место и сам покажешь Эйрику, как неразумно было его решение с нами ссориться. А оказалось, ты не можешь удержать в повиновении даже те земли, близ которых сам живешь. Чем ты докажешь, что у тебя есть истинная удача конунга?

«Я жив», – мог бы ответить Ингвар; но мать не поймет, как это много при том, что он пережил, и ей это покажется слишком мало.

Они помолчали; каждый рисовал себе расползание на части той огромной державы, которая лишь начинала складываться. Складываться пока более в надеждах, чем на деле.

– Я готова была отдать тебе престол Олава, чтобы ты соединил в одних руках весь путь от свеев до греков, – снова заговорила Сванхейд. – Я верила, что ты сможешь это сделать, что у тебя хватит сил. И что же? Неужели мне придется разочароваться?

– Ничего еще не кончилось, – угрюмо ответил Ингвар. – Мы ушли, но мы вернемся.

– Ты собираешься на Романа снова?

– Само собой. А вы тут думали, я поджал хвост, да и все? Мы и так грекам показали, что за люди русы. Мистины тут нет, но тебе другие расскажут. Вчера уже рассказали. Мистина до Гераклеи дошел. Это почти там, куда Аскольд когда-то добрался. А Хельги Красный был в Пропонтиде[11 - Пропонтида – Мраморное море, за проливом Босфор.]. Миклагарда стены видел и в Никомедии сам как цесарь все лето сидел.

– Но пока и он, и Свенельдич в глазах людей выглядят куда более удачливыми вождями, чем ты.

Сванхейд не стремилась щадить своего незнакомого сына, она хотела точно выяснить положение дел.

– У них у всех была моя удача. Я – их конунг. Я их туда привел. Я был ранен, но послал мою удачу со Свенельдичем. И эти все дары… – Ингвар запнулся.

– Привез он.

– Так привез же. Неудачливые люди привозят только раны, а не кафтаны шелковые.

Сванхейд еще помолчала. Ее быстрый ум уже связал концы: Мистина обрел у греков славу и добычу, Мистина остался в Киеве оберегать стол от соперников Ингвара… вместе с Ингваровой женой, которая больше не желает его видеть своим мужем. А Сванхейд знала, что за человек сын Свенельда, даже лучше, чем предполагал ее сын.

«Так кто там сейчас князь в Киеве?» – холодом пронзила Сванхейд тревожная мысль. Не черниговец Грозничар, не бойкий бродяга Хельги Красный… А тот человек, обладающий силой медведя, ловкостью ящера и упорством текучей воды, чей ум, ловкость и умение нравиться людям Сванхейд не так уж давно испытала на себе… Если Мистина Свенельдич пожелает сам сесть на киевский стол, пока Ингвар здесь, что ему помешает? Права Ингвара на Олегово наследство были получены из рук жены, но если эта жена теперь привечает другого… Расположение Эльги и заслуженная в походе честь сделают Мистину равным соперником Ингвару, хоть он и не королевского рода.

Прикусив губу, Сванхейд при свете огоньков на ларях рассматривала замкнутое лицо своего сына и пыталась угадать, насколько это все понимает он сам. А если не понимает – стоит ли ему говорить, как неосторожно было оставить Мистину с Эльгой? Если они заключат союз против него, из такой дали он не сможет им помешать. Сванхейд почти видела, как рвутся над его головой невидимые нити норн, как расползается и тает удача конунга, навлекая одно поражение за другим. Огонь Босфора, отказ Эйрика, возмущение в Чернигове… разрыв с княгиней Эльгой? Эти нити нужно хватать все разом, но где взять столько рук? Киев, быть может, уже потерян, а если так, не будет и удачи с греками. Затевать сейчас войну с Эйриком можно только от отчаяния – дабы умереть с честью.

– Нет, я не верю, что до этого дошло… – сама себе пробормотала Сванхейд. – И теперь тебе нужно убедить людей, что ты не разбит, чтобы уговорить их пойти с тобой снова?

– Если так все оставить, до нового договора с Романом не довести, то выходит, все было напрасно. Напрасно горели мы, напрасно десять тысяч человек положили.

– Десять тысяч… – Сванхейд, впервые услышав о числе потерь, прижала пальцы к губам.

– Опять будут люди нужны. Надо их убедить. Нанять. Не сразу опять пойдем, сперва прикинем, как под «влажный огонь» этот снова не попасть. Идти нужно берегом. А для этого нужен мир с болгарами и печенегами. Оттого у меня и Огняна…

Сванхейд кивнула: это она поняла. Она поняла и безвыходное положение сына, которому для удержания власти и достижения победы нужны были две знатные жены, Эльга и Огняна, причем обе сразу. Сванхейд усмехнулась про себя: хотя бы трудностями своими и мужеством, с которым он их одолевает, ее сын мог сравниться с героями древности. Мысль эта вызвала в ее сердце первый проблеск тепла. Сдаваться Ингвар не намерен, а значит, ее долг – его поддержать, пока не все потеряно.

– Я думала, ты сможешь сам съездить к Эйрику этой зимой… но теперь думаю, ему пока не стоит знать о наших делах, – промолвила Сванхейд. – Меренланд никуда не денется, там ты сможешь предъявить свои права и через пару лет. Но Эйрик – упрямый старый медведь. Прежде чем говорить с ним, тебе следует укрепить свою удачу. Показать, что к нему за своим пришел победитель и могучий владыка, а не бродяга, лишь бы урвать кусок, где получится.

Ингвар молчал, не в силах выдавить из себя внятную просьбу о помощи. Мать все поняла, но не сказала ему ни да, ни нет. Ему казалось, что сейчас, а не в тот далекий день в Босфоре, когда он лежал на заставе Иерон, обожженный и раненый, не зная, уцелело ли остальное войско, он достиг дна своих несчастий. Лицо Сванхейд в полутьме шомнуши, при блеске начищенных бронзовых светильников, виделось ему лицом самой норны Урд, хозяйки судьбы. Ее-то ему и надо было убедить, что он достоин помощи. Тогда, быть может, эта нить еще и вытянет его на поверхность.

* * *

Сванхейд понимала: Эйрику в Мерямаа не следует знать о неуспехе Ингвара, но понимала и другое – скрыть это от него не получится. В Хольмгарде находились два племянника Эйрика, знавшие столько же, сколько и все, а еще Несвет. Со сводным братом Ингвар познакомился в первый же вечер, но Несвет, получивший свою долю греческих подарков, повел себя на удивление сдержанно и даже приветливо. Легко было рассуждать о своих наследственных правах в глуши междуречья Мсты и Мерянской реки или даже на пирах для окрестных словенских старейшин, которые он давал в Видимире на Дожинки и Карачун. Но здесь, увидев Ингвара и его дружину – шесть сотен зверей в шелковых кафтанах, приученных есть с копья, – он разом обрел благоразумие и присмирел. Противопоставить этой силе, пусть даже потерпевшей неудачу, было нечего. Однако если Несвет и был разочарован, то скрывал это великолепно. Хельга диву давалась, наблюдая за ними издали: Несвет охотно беседовал с Ингваром, расспрашивал, выслушивал, всячески давал понять, что поддерживает брата. В эти дни словенская и русская знать много обсуждала Ингваров поход, и разговоры эти были нелегкими. Порадовавшись дарам, хёвдинги и старейшины осознали, что война-то кончилась ничем: между Ингваром и Романом, цесарем греческим, не утвержден мир, даже не шло переговоров, которые могли бы когда-то в будущем привести к заключению «торгового мира». Владыки Киева и Хольмгарда, а также все, кто от них зависим и с ними связан, оказались в непростом положении: на торги Миклагарда у них больше не было выхода из-за войны с греками, а на булгарские торги путь загораживал Эйрик мерянский. С хазарами же отношения были испорчены еще тридцать лет назад, при Олеге Вещем, и недавние подвиги Хельги Красного дела не поправили. Нет, Эйрик не отказался бы пропустить торговцев из Хольмгарда, чтобы продали в Булгаре бобров, а взамен привезли серебра и шелка, но теперь волховским русам пришлось бы заплатить ему пошлину, а значит, признать его независимым владыкой Мерямаа. Сванхейд хорошо понимала: чем сделать это, лучше несколько лет потерпеть без дорогих обновок и торговых выгод, но не закрыть себе путь ко всему этому в будущем. И Несвет, как рассказал Хельге ее брат Хедин, на этих совещаниях поддерживает Ингвара и выражает готовность помочь уладить дела между ним и Эйриком. Глядя, как он приветлив с Ингваром, Хельга едва верила своим глазам: лишь год назад этот человек замышлял захватить Сванхейд в плен, чтобы принудить к признанию его прав. А теперь, казалось, на всем свете у Ингвара нет лучшего друга.

– Несвет же не дурак, – сказал ей Хедин. – Он сидит ровно посередине между Эйриком и Ингваром. Он там не князь, но человек влиятельный. Род его матери в междуречье – из старших, уважаемых. Если между этими двумя будет война, очень важно, на чью сторону он встанет. В его силах преградить войску путь – там болота, реки, идти трудно. Если на волоке засеки поставить – долго держаться можно.

– Но чего хочет Несвет? На чью сторону он встанет? Если он поддержит Ингвара, то Хольмгардом ему уж точно не владеть!

– Да я думаю… – Хедин нахмурился. – Мало ли чем он там владеть пожелает?

– Чем? – Хельга коснулась его руки и заглянула в глаза.

– Есть у нас места и получше Видимиря. Если Ингвар и Эйрик будут воевать, если Ингвар одолеет, а Несвет ему поможет…

– Он хочет получить Силверволл? – Хельга широко раскрыла глаза, изумленная и напуганная этой мыслью.

– Ёлс его маму знает…

Хедин не стремился делать таких неприятных предположений, но они так и лезли на ум, когда он глядел, как Несвет смеется каким-то дружинным шуткам в кругу загорелых, отмеченных шрамами и ожогами гридей. С поддержкой этих людей он добьется куда большего, чем в борьбе с ними, это понять ума хватит.

После этого разговора Хельгу еще сильнее мучило желание побольше узнать о переговорах, но следить за ними у нее не было возможности: с утра до вечера она хлопотала по хозяйству с Бериславой, Альдис и другими женщинами и знала только то, что удавалось услышать на пиру. Смысл происходящего иногда разъяснял своей любопытной жене Тородд; если Хельга еще не спала, ей тоже удавалось кое-что услышать.

А ведь если бы она набралась смелости, то легко могла бы выведать что угодно. За несколько дней Хельга притерпелась к обществу «греческого войска» и уже не так боялась Ингваровых гридей и хирдманов. Стоило ей войти, на нее устремлялись десятки взглядов и уже не отпускали. Разливала она пиво или пекла лепешки на сковороде над огнем, к ней неизменно тянулись чаши и руки; ей улыбались загорелые лица, безжалостные глаза окидывали ее одобрительными взглядами. Хриплые голоса приглашали ее сесть рядом и выпить из серебряной чаши; Хельга, разумеется, не принимала этих приглашений, но отвечала сдержанной улыбкой. Когда страх отступил, присутствие наемников в дорогих кафтанах стало ее волновать, будоражить; они пока еще были для нее на одно лицо, она не думала о том, что кто-то из них мог ей понравиться, но ее возбуждала мысль, что она нравится им.

Для хирдманов, которым еще только предстояло разбогатеть для собственного хозяйства и семьи (а иные и не собирались всем этим обзаводиться), привлекательной выглядела бы и менее красивая девушка, а Хельга в ее шестнадцать лет, с точеными чертами, большими удлиненными глазами и улыбкой, полной сдержанного задора, была истинной красавицей. Дорогое цветное платье давало всем понять, что она – не из челяди, а из приближенных Сванхейд, и никто не позволял себе дерзостей.

Однако здесь Хельгу окружали слишком умелые ловцы. Однажды она шла от столов к бочке, чтобы наполнить кувшин, и вдруг споткнулась, да так позорно, что кувшин отлетел куда-то вперед – благо, он был медный и не разбился, – мутные пивные подонки выплеснулись на устилавший пол тростник, а сама она, нелепо взмахнув руками, упала прямо на колени к какому-то светловолосому здоровяку, что сидел на внешней скамье, обернувшись лицом к очагу.

– Опа! Осторожнее, тростник скользкий!

Он ловко поймал ее и схватил в объятия; Хельга будто упала с головой в облако телесного тепла, запаха, ощущения близости чужого мужчины. В испуге она забилась, с усилием дернулась, оперлась о его бедро, коснулась ногами пола и сумела встать; однако здоровяк не убрал руки, а продолжал сидя обнимать ее за талию.

– Пусти меня!

Хельга в гневе отшатнулась и вырвалась на свободу; здоровяк выпустил ее и даже развел руки, дескать, вот же незадача приключилась.

– Здесь очень скользкий тростник, – повторил он. – Ничего не стоит поскользнуться. Ты не ушиблась?

Он глядел с делано-простодушным видом, однако Хельга в этот самый миг осознала: она упала не сама, а споткнулась о неприметно выставленную на ее пути ногу, и все это – гнусная ловушка. А варяг и доволен, что она барахталась у него на коленях под десятками взглядов и под смех его товарищей.

– Ты не скажешь мне спасибо, что я не дал тебе упасть?

– Ты… – От возмущения Хельга не находила слов.

«Из-за тебя я и упала, ты нарочно подставил ногу!» – хотелось крикнуть, но нельзя же признать, что она попалась на эту детскую уловку. Однако и уйти было нелегко – его колени загораживали проход между скамьей и очагом, и она не могла пройти, не попросив его посторониться.

– Давай хоть познакомимся. Кто ты, Каменная Дева? – Его взгляд скользнул с ее лица вниз, на грудь с ожерельем из «ведьминых камней».

Был он рослым, ширококостным, с крупными чертами лица, мощным подбородком, а лет примерно тех же, что и Ингвар. Пушистые светлые брови, выделяясь на более темной загорелой коже, несколько смягчали жесткость этого лица, яркие выразительные губы выдавали молодость. Светлая борода росла как-то неровно: на правой щеке от скулы к подбородку в нее вдавалась глубокая красноватая проплешина, покрытая мелкими шрамами, ниже на шее тоже виднелись красные пятна от ожога.

– Ты сам сказал: я – Каменная Дева.

Называть ему свое настоящее имя у Хельги не было желания.

– Стейнмэр[12 - Тут же изобретенное имя, составленное из частей со значением «камень» и «девушка», обе части встречаются в древнескандинавском именослове.]? Уж не из каменного ли ты народа[13 - Намек на родство с троллями.]?