Клинок трех царств

– Я сказал неуместно, – встревожился Хельмо, видя его задумчивое лицо, – ты, может, сам имеешь любовь к этой деве?

– Я ей второй вуйный брат, – пояснил Торлейв.

– Второй… что?

– Ее дед Торлейв был братом моего деда Вальгарда. У нас в таком родстве не дозволено жениться. Но ты, амикус меус, эти мысли лучше выбрось из головы, и подальше. На свадьбу еще попадешь, Вуефаст, поди, весь Киев за столы усадит.

– Но она любит… тот человек?

Никакой любви к Унегостю Торлейв в Витляне не замечал, но что за важность? Для ожидаемой свадьбы это ничего не меняло.

– Этот брак для их двух семей важен. Вуефаст – первый воевода у князя, Мистина – у княгини. Чтобы был у нас в Киеве мир, им нужно дружно жить и все раздоры и споры улаживать по-родственному. Для того дело и задумали.

Само собой, эта свадьба не заставит Игморову братию полюбить его и прочих ближиков Эльги и Мистины. Но двое старших воевод постараются, чтобы раздоры двух княжьих дворов выливались лишь в кулачные бои отроков, в ком кровь играет по молодости. Сейчас, когда двор Эльги составляют христиане и сторонники мира с греками и немцами, а двор Святослава – приверженцы старых богов, жаждущие пощупать концом меча подбрюшье богатых соседей и еще кого-нибудь обложить данью, когда из одной гридницы недобрыми очами косятся на доходы другой, и везде подрастают молодцы, не успевшие в походы на хазар и греков, что прославили отцов и дедов… В такую пору его, Торлейва, желвак на скуле, подбитый глаз Унегостя и даже выбитый зуб Добровоя – детская возня.

Думая об этом, Торлейв почти забыл о едущем рядом Хельмо, да и спутники их уже спешивались возле Ратных домов.

– Я есть… иметь… увидеть ее завтра? – тихо спросил Хельмо, пока их еще никто не слышал.

– Нет, – прямо ответил Торлейв. – И меня тоже. К Святославу мы на пиры не ходим.

Хельмо лишь вздохнул в ответ.

Чтобы попрощаться с немцами, Торлейв сошел с седла; стоя возле коня, смотрел, как они скрываются за дверью большого дома – бывало, там стояли сотни две варягов. Потом обернулся. Радольв уже сел в седло и тронулся восвояси, помахав на прощание. Торлейв оглядел обращенные к нему три лица, все три – смуглые от природы или от загара, все три – горбоносые, только у двоих – тоже от природы, у одного – от неоднократного перелома. Илисар, как обычно, смотрел немного исподлобья, Патрокл-Орлец – надменно, а Агнер – с выражением полной готовности к новым приключениям. Невзирая на почтенный возраст, шрамы и пустую правую глазницу, запаса этой готовности у него хватило бы на всех троих.

Садясь в седло, Торлейв улыбался: вот ведь угораздило человека! Но завтра Витляны не будет у Святослава и Хельмо ее не увидит. А он сам не увидит Правены, хотя она-то в гриднице непременно покажется. Правена в девичьей дружине княгини Прияславы – то же самое, что ее отец был у Ингвара. Мысль о Правене навевала и невольную нежность, и грусть. Всплыл в голове разговор с матерью через пару дней после той драки.

«Ты хочешь добиваться той девки?» – все же спросила она, устав от неотвязной тревоги.

«Какой?» – Торлейв прекрасно ее понял, но не подал вида.

«Той, за которую подрался. За Правену же Хрольвову все вышло?»

Торлейв молчал.

«Уж кому судьба какая… – начала Фастрид, видя в этом молчании его решимость поступить по-своему. – Но тебе понимать надо… Если теперь и ты на ком попало женишься, то конец всем надеждам»…

«Надеждам – на что?» – Торлейв наконец поднял глаза на мать.

«На возвышение. Два колена, дед твой и отец, не снискали чести, когда выбрали мать своим детям – ты станешь третьим? И смиришься… Если ты правда хочешь вернуться туда, где погиб твой отец, отомстить за него, добиться того, чего хотел добиться он, тебе нужна такая жена, чтобы помогла войско собрать. Чтобы принесла богатство, сильную родню… власть. Тови, ты сам – будто солнце ясное, за тебя княгиня-вдова пошла бы, найди какую помоложе. А женись на такой девке – она тебе пути не проложит».

Хельги Красный был человеком редкой внутренней силы и при том обаяния, а отвага и удача возмещали недостаток чести, полученной от рождения. С самого детства Торлейва не оставляло чувство, что память отца обязывает его продолжить этот путь, завоевать себе владения и тем вернуться в круг владык, откуда брала начало его родовая ветвь. Одного корабля на двадцать скамей для этого мало, а собрать настоящее войско ему было не по средствам.

«Времена изменились, – не раз внушал ему Мистина, прекрасно знавший, куда влечет племянника Эльги и Уты само течение крови. – Уже не те века, когда вечную славу добывали на одном корабле. Теперь славу добывают на службе князьям – князь даст тебе войско, стяг и великую цель. И даже если ты погибнешь, твоя удача не канет в волны вместе с тобой, а укрепит удачу дружины и поможет будущим победам».

Мистина знал, о чем говорит. Именно так он стал победителем Греческого царства – во главе войска, собранного со всех земель между Греческим морем и Варяжским, под стягом Ингвара. Так же и его отец ходил за Хазарское море – под стягом Олава и Олега, и тот поход потряс всю восточную половину мира. Мистина же вытеснил с Руси Хельги Красного, который мириться с подчиненным положением не желал. А ведь Мистина родился от законного брака своего отца с самой настоящей княжной и мог бы желать большего. Но собственному кораблю он предпочел великий корабль – всю Русь, которой уже не первый десяток лет служил надежным кормчим. Торлейву хватило ума понять его правоту, но душа порой рвалась в те дали, где его отец прямо из гущи битвы воспарил в Валгаллу, где валькирии дрались за право схватить его душу в объятия, а Один лично ждал с налитым рогом в руке…

Чудно было думать, что решение подобной судьбы может зависеть от… Правены, милой сероглазой девушки, вовсе не валькирии. Если он, Торлейв, возьмет в жены дочь Хрольва Стрелка, славного лишь тем, что преданно служил двумя князьям, отцу и сыну, то тем и себя навек причислит к чужой дружине.

А ведь сам Мистина когда-то дал ему слово помочь с любой невестой, хоть царевной из Царьграда. Молодое чувство влекло Торлейва к Правене, но молодая же вера в блестящую судьбу удерживала от этого выбора. Недурно было бы побыть с ней вдвоем в сумеречной шепчущей роще – и будь что будет… Но, может, то, что бешенец Гостята влез и все испортил – это был знак, что судьба его не в Правене?

Глава 7

Королевство Восточная Франкия, аббатство Кведлинбург

год 961-й от Воплощения Господня

– Сестра моя Бертруда, ты опоздала! Я жду тебя здесь уже целую вечность.

– Сестра Регилинда, прости меня, дорогая!

– Хоть мы здесь и не принимаем полных монашеских обетов, но все же обет послушания все давали, и ты тоже. Будь здесь настоящий монастырь, живущий по уставу, на этой неделе тебе пришлось бы выступить на обвинительном капитуле и рассказать, почему ты нарушаешь свои обязанности. Ведь это не я пожелала, чтобы ты училась письму и чтению – такова воля епископа Адальберта, твоего доброго покровителя, и преподобной матушки Матильды.

– Но я была в кладовой – сестра Ида попросила помочь ей. Мы перебирали морковь, я не заметила, как прошло время.

– А, а она сама в это время стояла рядом и жаловалась на свое вдовье горе, рассказывала, какой молодец был ее Гизельберт! Даже вялая морковь больше не хочет об этом слушать! А ведь прямо для нее было сказано: которые суть вдовы, храните вдовство, не будьте болтливы, но в молчании ожидайте Господа!

– А когда я вспомнила, что ты меня уже ждешь, то едва успела вымыть руки и сразу прибежала.

– Ну хорошо. Матушка Матильда говорила, что я не должна судить тебя строго, ты ведь из такой страны, где никто не знает порядка… У ругов[42 - По книжной традиции, в средневековой Германии русов называли ругами, перенеся на них название одного древнего кельтского племени.] ведь нет ни одного монастыря, да?

– Нет, там даже церковь появилась лишь в прошлом году, когда из Константинополя приехал священник, отец Ставракий, и привез все, что нужно.

– Да и то от этих схизматиков доброму ничему вы не научитесь. Ну хватит, мы разболтались. Если ты хочешь стать монахиней, тебе следует от этого отучиться. В монастырях, что живут по уставу, запрещено много болтать языком. Во многих с этим так строго, что сестры и братья разговаривают пальцами, то есть знаками.

– Как это?

– Я мало об этом знаю, я ведь не собираюсь становиться монахиней. Когда мой отец подыщет мне нового мужа, меня заберут отсюда. Я только знаю, чтобы сказать «молоко», кладут палец в рот, как дети, когда голодны. «Хлеб» – нарисовать на ладони круг, вот так, а если его перечеркнуть крестом – это будет «пирог». Вот так, пальцем между бровями, означает «женщина»… и еще, кажется, «рыба».

– Почему – рыба?

– Но довольно, иначе нам обеим пришлось бы падать ниц на обвинительном капитуле – за болтовню. Давай займемся делом. Мы столько времени потеряли зря, что учиться чему-то серьезному уже поздно – до вечерни мало времени.

– Прости меня, пожалуйста, дорогая сестра!

– Я не сержусь. Матушка Матильда говорит, я должна быть к тебе снисходительной. Давай займемся чем-нибудь легким, что тебя порадует. Скажем, вот: говори мне, как зовут твоих родных, а я буду тебе показывать, как написать их имена. Ты будешь сама записывать их за мной и таким образом легче запомнишь буквы. Как звали ту твою тетку, которая умерла?

– Ростислава.

– О, какое трудное имя! В нем много букв. Другие имена такие же трудные?

– Они тоже не очень короткие. Короткое имя у моего отца – Олег, варяги говорят – Хельги. У деда подлиннее – Предслав.

– Преслав? Дай я сама сначала все запишу и подумаю, какие здесь нужны буквы! Как звали мужа той тетки?

– Острогляд.

– Астриглец? Ну и имечко! Он жив?