Заклятое золото

Подойдя к ней, Эдита вдруг поняла, что на кладбище она не одна. У стены стоял высокий мужчина, внимательно разглядывавший какую-то надпись и теперь обернувшийся на звук шагов. Он казался сильно удивленным, но, увидев девушку, слегка приподнял шляпу и отошел в сторону, чтобы дать ей дорогу. Поблагодарив его легким поклоном, Эдита хотела пройти мимо, но ее платье зацепилось за колючий куст ежевики, а сделанное нею при этом нетерпеливое движение еще больше запутало юбку. Незнакомец вежливо предложил свои услуги, но прошло несколько минут, прежде чем ему удалось справиться с ежевикой.

– Благодарю вас, – сказала девушка своим обычным холодным и снисходительным тоном, но все-таки сочла необходимым прибавить несколько слов. – Какое странное место это уединенное кладбище в самой глубине леса!

– Да, но красивое место! Сюда не долетает ни один звук повседневной жизни, ничто не нарушает святого покоя усопших.

Эдита с удивлением взглянула на говорившего. Ее поразили и сами слова, и грустный голос незнакомца, и она внимательно пригляделась к нему. Он был средних лет, благородной внешности, высокий и стройный, с серьезными темными глазами и грустным взглядом. Его поклон и манера, с какой он оказал ей маленькую услугу, свидетельствовали о его принадлежности к высшему обществу. В душе девушки невольно шевельнулось легкое любопытство.

– Я совсем нечаянно забрела сюда, гуляя, – сказала она, – вероятно, и вы также?

– Нет, я направляюсь в Штейнфельд, но хотел избежать езды по пыльному шоссе, и послал экипаж вперед. Эта лесная тропинка так красива, что соблазнила меня, – просто ответил он.

Присутствие незнакомца объясняло близость Штейнфельда. Тамошние заводы повсюду имели связи и поддерживали постоянные отношения с Берлином.

Однако если Эдита и была в недоумении относительно личности своего собеседника, то Эрнст Раймар давно понял, с кем свел его случай. Хотя на молодой девушке и были совсем простое летнее платье и скромная соломенная шляпа, тем не менее, вся ее внешность ясно указывала, к какому обществу она принадлежала. В окрестностях Гейльсберга не встречались подобные личности; это могла быть только гостья Мейендорф.

При других обстоятельствах молчаливый и сдержанный Эрнст, наверное, прекратил бы разговор и удалился бы; на этот раз он остался. Ему хотелось поближе познакомиться с девушкой, представляющей цель смелых планов его брата. Бесспорно, она была красива, но действительно ли он имел основание надеяться? Надо было непременно выяснить этот вопрос.

– Это очень старое кладбище, – начал он. – Но кое-где на надгробных камнях можно еще различить даты. Это остаток исторического прошлого, которым гордится Гейльсберг.

– Гейльсберг? Но ведь вы родом не из этого провинциального городка?

В вопросе слышались недоверие и удивление.

– Нет, я – уроженец Берлина.

– Ну, конечно! – Полученный ответ, по-видимому, удовлетворил молодую девушку, и она продолжала слегка насмешливым тоном:

– Гейльсберг – давно забытая достопримечательность, но теперь в Берлине, по крайней мере, хоть знают о его существовании. Несколько месяцев тому назад на одной выставке появились прелестные акварели: ратуша в Гейльсберге, древние городские ворота и несколько других сюжетов.

– Работы Макса Раймара?

– Да! А вы его знаете?

– Он в настоящее время в Гейльсберге, а я еду оттуда. Кажется, на будущее этого молодого человека возлагают большие надежды – в нем признают талант.

– У него несомненный талант, и надо надеяться, что с его помощью Раймар завоюет себе будущее. Но когда молодому художнику в течение многих лет самому приходится пробивать себе дорогу, трудиться, не покладая рук, чтобы заплатить за свою учебу, бороться с неприязненным отношением семьи, с несправедливостью и угнетением, – то это, разумеется, сильно тормозит развитие его таланта.

– Угнетение? Неприязненное отношение? – переспросил Раймар. – Но ведь этому молодому человеку были предоставлены средства для поддержания и поощрения его таланта. По крайней мере, я так слышал.

– До вас дошли ложные слухи, – уверенно возразила Эдита. – Я лично слышала от самого Раймара, чего ему стоило вырваться из семьи, не имевшей ни малейшего понятия об искусстве и призвании художника, и желавшей во что бы то ни стало удержать его в своем мещанском кругу. Твердость его характера доказывается уже тем, что он имел мужество разорвать эти оковы и вступить в борьбу со всеми неприятностями жизни, чтобы, встав на ноги, всецело отдаться своему призванию.

На губах Эрнста промелькнула горькая усмешка – он, наконец, понял, каким способом его брат «заинтересовывал» берлинское общество. Борющийся с жизнью гений, разбивающий недостойные оковы, чтобы собственным трудом завоевать себе будущее, возбуждает общий интерес и даже восхищение. Очевидно, Макс понял даму своего сердца, и его маневр удался как нельзя лучше; это доказывала ее горячая защита.

– Этого я, действительно, не знал, – медленно проговорил Раймар. – Я слышал только, что у молодого художника есть брат, отчасти и воспитавший его. Вероятно, этот-то брат и был «преградой» на его пути?

– Вероятно! Это старый, сухой холостяк, совершенно не понимающий жизни, живущий в Гейльсберге и собирающийся там же умереть; если не ошибаюсь, он работает там нотариусом. От него нельзя и ожидать, чтобы он понял высокие побуждения. Действительно, в таком местечке можно почувствовать себя заживо погребенным!

– Заживо погребенным? Совершенно верно! Там человек умирает для жизни и света!

Девушка снова окинула говорившего удивленным взглядом. Его слова подтверждали только что сказанное нею, но в них чувствовалось глухое раздражение, а в темных глазах вспыхнуло что-то, похожее на угрозу. Всякая другая девушка нашла бы это неприятным, но Эдите это показалось заманчивым. Этот человек интересовал ее. В его манере держаться и во всем его облике было что-то, придававшее самому обычному разговору характер чего-то из ряда вон выходящего. Или, может быть, окружающая обстановка отнимала у разговора всякий будничный оттенок?

Старый лес молчал; высокие ели сплошной, стеной окружали кладбище, словно хотели скрыть эту всеми забытую Божью ниву; но на высокой траве и на могильных холмиках играли веселые лучи солнца. В воздухе носились пестрые бабочки; около цветов и кустарников жужжали дикие пчелы, и все кладбище казалось одним цветущим садом. От прежней часовенки остались лишь наружные стены; древний каменный памятник, вделанный в стену и уцелевший от разрушения, весь оброс мхом и потрескался, но на нем еще можно было различить крест и надпись. По некоторым уцелевшим буквам можно было понять, что здесь было высечено какое-то библейское изречение. На темно-сером камне было ясно видно только одно слово: «Пробуждение».

Среди царившей тишины вдруг раздалась громкая песня дрозда. В ней слышались радостное ликование, наслаждение ясным майским днем. Эдита не двигалась с места, внимая никогда не слышанным ею звукам. Песня дрозда звучала в тишине и уединении, а ни того, ни другого никогда не было в ее блестящей, шумной жизни. Настоящее казалось ей какой-то сказкой.

Наступила короткая пауза. Эдита чувствовала, что незнакомец не отрывал от нее взгляда, и поспешила прервать тяжелое молчание небрежно брошенным вопросом:

– Вы и раньше знали о существовании этого кладбища?

– Разумеется, – спокойно ответил он. – Я пытался разобрать вот ту старую надпись, но это оказалось невозможным. Я смог прочесть только одно слово.

Эдита невольно посмотрела в указанном направлении.

– «Пробуждение», – вполголоса прочла она. – Это многозначащее слово.

– Для мертвых – разумеется! – мрачно добавил Раймар.

– Не только для мертвых! Ведь тот, кто жив, должен постоянно бодрствовать.

– Но есть много людей, стоящих вне жизни, как например те, кого судьба забросила в такое «забытое Богом» место, как Гейльсберг.

– Я говорю о людях, которые хотят оставить след и быть кем-нибудь в жизни, – перебила его Эдита, – остальные в счет не идут.

– Совершенно верно, они не идут в счет. Но воля не всегда всемогуща, и не каждый достигает намеченной цели. Вы, может быть, стоите на высоте и видите оттуда лишь победителей, а не побежденных в борьбе. Мрак поглощает их, и они гибнут.

– Пусть, кто хочет, мирится с подобной судьбой, – гордо подняв красивую голову, произнесла Эдита. – Я ведь говорю о тех, которые умеют или победить в жизненной борьбе, или пасть в ней. Но кто робко покидает поле битвы до выяснения окончательного результата, тот – трус!

Раймар слегка вздрогнул, как будто позорное слово относилось именно к нему, и взглянул на девушку с упреком.

– Вы судите слишком сурово, – вполголоса произнес он.

– Я сужу по своему собственному чувству, а оно говорит мне, как бы я поступила, если бы была мужчиной. Энергичная воля всегда сумеет проложить себе путь в жизни. Вы идете в Штейнфельд; вот там вы увидите пример того, на что способна подобная воля.

– Вы говорите о Феликсе Рональде?

– Разумеется! Теперь это имя у всех на языке, благодаря его головокружительному обогащению и таким невероятным успехам.

– Да, о таком безграничном счастье у нас действительно никто не слышал.

– Здесь дело не только в поразительном счастье, – возразила Эдита, раздраженная тоном собеседника, в котором сквозило презрение. – Рональд был беден, не имел никаких связей и своим успехом обязан исключительно своей неустанной энергии. Разумеется, для этого надо быть не только энергичным, но и гениально одаренным человеком.

– Или же… – начал Раймар, но вдруг круто оборвал свою речь и плотно сжал губы, словно испугавшись, что и без того сказал слишком много.

– Что «или»? Почему вы не продолжаете?

– Извините меня, но мы уже перешли на личные интересы. Вы лучше меня знаете господина Рональда, восхищаетесь им и его успехами, и у меня нет ни права, ни желания навязывать вам свои суждения, да они и не могут интересовать вас, так как мы совершенно не знаем друг друга.

Теперь Эрнст снова говорил с той же вежливой и холодной сдержанностью, как и в начале их встречи, и это рассердило Эдиту; под его недомолвками она почувствовала что-то оскорбительное.