Руны

– Я хотел видеть тебя счастливой, окруженной блеском и предоставил тебе самой действовать.

– Но я не знала, что быть зависимой так страшно тяжело! – горячо воскликнула Сильвия. – Сейчас я завидовала чайкам, которые могут летать, облакам, несущимся вдаль; они свободны, свободны! И я была свободна, а теперь чувствую на себе цепи!

– Что это значит? Ты давно знала, что принц ищет твоей руки; и я уже говорил тебе это однажды – такими вещами не шутят. Каждая женщина, вступая в брак, жертвует своей свободой, но не каждая получает в обмен так много, как ты. Такие фантазии не особенно лестны для твоего будущего супруга. Если он терпит их – тем хуже для него, а я не желаю об этом и слышать. Ты сделала выбор, значит, дело решено. Назад дороги нет!

Это было произнесено тем тоном, которым барон всегда умел покорить дочь; она подчинялась ему беспрекословно. Но сегодня он как будто утратил свою власть над ней. Сильвия вдруг бросилась отцу на грудь и обняла его за шею.

– Но зачем мне выходить замуж? Почему ты хочешь расстаться со мной? Ведь я люблю только тебя, одного тебя на всем свете, и я твое единственное дитя! Зачем Альфреду становиться между нами? Я дала ему слово, да, но я не могу… не могу!

При этом взрыве отчаяния на лице министра выразился сильнейший испуг. В словах дочери звучало что-то вроде смертельного страха; она цеплялась за него, точно искала у него защиты и помощи. Отец забыл строгость и упреки под влиянием страха. Он обнял дочь.

– Ты не можешь? Чего ты не можешь?

– Любить его! – вырвалось у Сильвии. – Я боюсь этого брака, боюсь страсти Альфреда, которая иногда так страшно вспыхивает, а потом вдруг гаснет и сменяется прежней усталостью. Мне все кажется, что нас ждет какое-то несчастье, что он в состоянии уничтожить и себя, и меня, когда узнает…

Она вдруг замолчала.

– Когда узнает что? Я не понимаю тебя.

Гоэнфельс действительно не понимал дочери. Она отнеслась к ухаживанию принца и к помолвке с ним шутя, весело и, в сущности, в высшей степени равнодушно; она была вполне согласна с отцом, который видел в этом браке лишь блестящую партию для дочери, и вдруг такая сцена! Она дрожала всем телом в его объятиях, и вместо ответа он услышал только судорожные рыдания.

– Опомнись, Сильвия! – стал он уговаривать ее. – Ты вне себя! Я не видел тебя такой с детства, с того дня, когда грубая шутка Бернгарда вызвала у тебя нервный припадок, чуть не стоивший тебе жизни.

Сильвия вздрогнула, ее рыдания прекратились, и она выпрямилась. Слезы еще не высохли на ее глазах, но губы выражали упорную энергию, а голос звучал холодно и жестко, когда она ответила:

– Ты прав, папа, все это фантазии. Прости, что я мучила тебя ими. Все прошло, я не хочу больше фантазировать.

Переход был таким внезапным, что барон смотрел на дочь с крайним изумлением. За взрывом полного отчаяния последовало такое спокойствие! Но все равно, лишь бы она опомнилась и вспомнила о своем долге.

– Фантазировать всегда опасно, когда приходится считаться с действительностью, – серьезно сказал он. – Ты невеста Альфреда, стала ею добровольно, и твое слово свято. Вполне естественно, что вы еще не совсем понимаете друг друга. Он человек уже в летах, а ты еще очень молода и неопытна. Научись понимать его, тогда научишься и любить.

Он поцеловал дочь и ушел, но, уходя, еще раз бросил на нее глубоко озабоченный взгляд. Его честолюбивое желание было исполнено, и ради этого желания он не хотел слышать то, что нашептывал ему предостерегающий внутренний голос, а именно, что Зассенбург почти на тридцать лет старше своей невесты, что его жизнь покатилась под уклон, тогда как для нее жизнь только начинается, и что принц вообще не такой человек, который способен привязать к себе Сильвию. Однако теперь, после такой сцены, этот голос опять заговорил громче, предостерегая Гоэнфельса, что он затеял опасную игру, не подозревая, с какой стороны приближается несчастье.

* * *

На нижней палубе стоял принц Зассенбург с подзорной трубой в руках и наблюдал за довольно большим пароходом, плывшим неподалеку от «Орла». Он показался впереди еще до полудня, но быстроходный «Орел» догнал его. Теперь можно было различить, что он вез компанию туристов, большая часть которых столпилась на палубе и с любопытством следила за приближающейся яхтой. Принц заметил это с явным недовольством и обратился к капитану:

– Велите дать полный ход, чтобы, насколько возможно, обогнать этот пароход; мы должны пристать к Нордкапу, по крайней мере, часом раньше, иначе эти туристы своим шумом и суетой испортят нам всю экскурсию.

Капитан ушел отдать приказание, и через несколько минут «Орел» понесся полным ходом. Он, как стрела, пролетел мимо парохода, совсем близко от него. Какой-то господин принялся раскланиваться оттуда, усердно махая шляпой; Зассенбург слегка ответил на поклон; он узнал молодого немца, который был представлен ему в пасторате в Рансдале. Еще секунда – и суда разошлись.

Гаральд Торвик, стоявший у руля, был несколько удивлен, услышав приказание ускорить ход, и крикнул одному из матросов:

– Зачем дали полный ход?

– По приказу его светлости. Мы должны опередить пароход, чтобы пристать раньше него; господа не желают, чтобы им мешали туристы.

– Так-так! Его светлости угодно, чтобы и природа принадлежала ему одному. И как это туристы осмеливаются желать тоже увидеть что-нибудь, когда туда едет принц!

– Придержите свой язык, Торвик! – сказал капитан, услышавший слова штурмана. – Вы, кажется, забыли, что принц хозяин судна, а вы у него на службе.

– У руля я исполняю свои обязанности, – грубо ответил Гаральд.

– Это только ваш долг. Вы уже не впервые позволяете себе такие непочтительные замечания. При мне вы этого, правда, не делаете, да я и не посоветовал бы вам пробовать, но я достаточно часто слышу об этом от команды.

– На меня доносили? – спросил Гаральд, бросая на матроса угрюмый взгляд. – Так я и знал!

Капитан знаком велел матросу уйти и, подойдя к штурману вплотную, продолжал нахмурившись:

– Я уже давно собираюсь поговорить с вами, Торвик. Вы объявили войну всем, кто есть на судне. Мои люди в этом не виноваты, они приняли вас как товарища, но вы, словно нарочно, стараетесь всюду нажить себе врагов. Поэтому вы не имеете права жаловаться, если они позволяют себе злые выходки по отношению к вам. Я все знаю, но не могу ничем помочь.

– Я и не требую этого, – холодно возразил Торвик. – Я и сам сумею защититься, и если не отплачу им сразу же, то за мной не пропадет.

– Что вы хотите сказать? Может быть, это угроза? Берегитесь! До сих пор я не хотел беспокоить принца по этому поводу, но если вы будете продолжать в том же духе, то вынудите меня сказать ему, что вы вносите разлад на нашем судне, и я не ручаюсь за то, что общее раздражение против вас не выразится самым непредсказуемым образом. Вы хотите довести до этого?

В эту минуту на задней палубе появился сам Зассенбург и остановился на некотором расстоянии от них. Капитан сразу же прервал разговор, с поклоном прошел мимо и поднялся на мостик.

Помолвка принца, конечно, не была тайной на «Орле», его постоянно видели с невестой, слышали, как они общаются друг с другом, но принц не выглядел счастливым женихом. Сейчас, когда он глядел на море, его лицо казалось бледным, утомленным, а взгляд был мрачным и задумчивым.

Из каюты вышла Сильвия и подошла к жениху, но принц заметил ее лишь тогда, когда она подошла вплотную. Положив на его руку свою, она позвала:

– Альфред!

– Ах, это ты! Я не хотел тревожить тебя, справляясь о твоем здоровье, ты ведь хотела остаться одна.

– О, я уже совсем здорова, – беззаботно ответила она. – Очевидно, это был приступ морской болезни.

– В такую-то погоду? Ты не страдала морской болезнью даже в бурю.

– Значит, это была усталость, но она уже прошла.

Действительно, Сильвия стояла цветущая и улыбающаяся. От пролитых слез и волнения, с которыми она недавно бросилась в объятия отца, не осталось и следа; и голос ее звучал по-прежнему шаловливо.

– Не смотри так строго, Альфред! – продолжала она. – Неужели ты станешь дуться на меня за то, что я плохо вела себя? Ты хочешь, чтобы я просила прощения?

Зассенбург выпрямился. С той минуты, как он увидел свою невесту, в его лице и во всей его внешности появилось какое-то лихорадочное напряжение. Вместо ответа он спросил:

– Верно, у тебя был папа?

– Да, полчаса тому назад. Почему ты спрашиваешь?

– Я хотел знать, чему обязан этим внезапным проблеском солнца.

– Да, папа выбранил меня; он ведь всегда на твоей стороне. – Сильвия сделала вид, что не заметила горечи его слов. – Итак, высочайший приказ гласит, что мы должны заключить мир и торжественно поклясться впредь не нарушать его. Придется, конечно, подчиниться. Или ты, может быть, не желаешь складывать оружие? Что касается меня, то я готова к примирению.

Это было сказано так неотразимо мило, что сопротивление Альфреда было сломано; он уже опять был весь во власти чар, против которых только что боролся, и, страстно схватив протянутую ему руку, воскликнул:

– Сильвия, зачем ты постоянно мучишь меня?