Бренная любовь

– Про Вагнера?

– Нет. То есть Вагнер там тоже будет, конечно, но я хочу рассказать обо всех обработках этого сюжета, обо всех версиях – Готфрид, Мэлори, Беруль, – и попробовать найти единый первоисточник, затем выйти на следующий виток, разобрать викторианцев – Суинберна, Арнольда, прерафаэлитов, – наконец вернуться в наше время, в двадцатый, двадцать первый век и посмотреть, что сделали с мифом мы.

– Амбициозно! – Она засмеялась, впрочем, без насмешки. – Весьма смелый замысел.

– Не особо. Это растиражированная история, кто ее только ни мусолил, особенно в викторианскую эпоху: ко Дню святого Валентина выходили любовные романы, маленькие книжечки…

– А ваша чем будет отличаться?

– Уровнем писательского мастерства, надеюсь, – ответил Дэниел и засмеялся. – При этом я по-прежнему должен угодить широкому кругу читателей. Показать, как много у нас общего с викторианцами.

– Вы считаете, что понимаете их?

– Ну да. Плюс-минус пара революций в науке, технике и искусстве – и мы сейчас сидели бы за одним столом, терпели бы оскорбления Ника Хейворда. – Он широко улыбнулся, а Ларкин покачала головой. – Не согласны?

– Нет. Некоторые из них с вами согласились бы, но… – Она подняла глаза и посмотрела на далекие башни Сити. – Вы забыли: многие творцы того времени искренне верили в то, о чем писали.

– Хотите сказать, что я – прожженный циник двадцать первого века, задумавший озолотиться на их идеализме?

– Хочу сказать, что не такие уж они были идеалисты. Просто мир тогда был другим.

– Конечно, другим! Но в том и суть: перемены слишком несущественны. – Дэниел посмотрел вдаль и помрачнел. – Мы думаем, что мир меняется, что люди становятся лучше. На самом деле меняется мало что… Разве только к худшему.

– Вы – действительно прожженный циник двадцать первого века, – сказала Ларкин, оборачиваясь. – А Сира уже выносит ужин!

Ели на веранде; затяжные сумерки скрашивало сияние свечей, которые Сира расставила на перилах. Все, кроме Ларкин, пили принесенное Дэниелом шампанское (хотя она восторженно захлопала в ладоши, когда над их головами взлетела пробка). Ник был погружен в раздумья и то и дело поглядывал на Дэниела как на чужого человека, оказавшегося здесь по ошибке; он почти все время молчал. Дэниел же сидел рядом с Ларкин и так много улыбался, что ему самому иногда становилось неловко: он казался себе притворщиком, играющим роль жизнерадостного и уверенного в себе мужчины, который знает подход к женщинам.

А ведь я действительно знаю подход, подумал Дэниел, допивая очередной бокал шампанского. Или… что ж, по крайней мере, раньше знал и сейчас не отказался бы тряхнуть стариной с Ларкин.

Он поймал себя на том, что жадно ее разглядывает. Вообще-то брюнетки не в его вкусе, да и столь яркие, колоритные женщины тоже. Прикид в духе молодой Аниты Палленберг, старая бархатная туника и ковбойские сапоги; пышные волосы-змеи, странные зеленые глаза, черты лица – крупные, почти мужские; да еще этот загадочный желудь!

Он не мог от нее оторваться. Когда Сира наконец встала и начала убирать со стола, Дэниел обрадовался: сейчас Ник уйдет ей помогать.

Ник не ушел. Вместо этого он пододвинул стул к Ларкин и сказал, одарив ее настолько фальшивой улыбкой, что Дэниел нахмурился:

– Ладно, подруга, почему бы тебе не помочь Сире на кухне? А мы, парни, пропустим по стаканчику бренди, подымим…

Дэниел нахмурился пуще прежнего. Не успел он возразить, как из кухни донесся голос Сиры:

– Ник! Оставь их и подойди сюда, пожалуйста!

Ник тихо выругался, и Дэниел с удивлением заметил странную озабоченность, даже тревогу в его взгляде. Это показалось Дэниелу очень подозрительным.

– Да, Ник, – улыбнулся он. – Помоги Сире. Где твои манеры?

Тот хотел что-то сказать в ответ, но осекся, встал из-за стола и пошел к двери. Напоследок еще раз покосившись на друга, он скрылся в кухне.

Дэниел облегченно выдохнул. Ларкин улыбнулась и развернула к нему свой стул. Их колени соприкоснулись, и Дэниел ощутил странное ликование: она предпочла его Нику!

– Итак, – прищурившись, сказала Ларкин. – Тристан, значит. Видели эскизы Берн-Джонса?

Он пожал плечами.

– Только репродукции акварелей, созданных по мотивам его оксфордских витражей.

– Значит, об остальных вам ничего не известно?

– Вы имеете в виду работы, которые он выполнял для компании Морриса?

– Нет.

– Поверьте, я просмотрел все – и не нашел ничего необычного, что имело бы прямое отношение к Тристану и Изольде. Есть одна картина Морриса, «Смерть Артура» Бердсли, – начал перечислять он, загибая пальцы, – пара малоизвестных вещиц Россетти и десяток работ безымянных прерафаэлитов. Все это, на мой взгляд, не представляет особого интереса, кроме разве что Бердсли. А, еще рисунок Жана Дельвиля… Он немного отличается от остальных. Творчество прерафаэлитов давно всем навязло в зубах, примелькалось, а я, как уже говорил, хотел найти нечто новое. Увы…

Он развел руками.

– Ничего нового нет. Все уже открыто.

Ларкин взяла его бокал, налила еще шампанского и протянула ему.

– Эти рисунки – другие.

– В самом деле? – Он выпил. – Что вам о них известно?

– Ну, для начала, их почти никто не видел. Это эскизы, незаконченные живописные работы, – сказала она. – Вернее, серия эскизов… Их три. Вы знаете про Пигмалиона и Галатею? Берн-Джонс дважды обращался к этой теме. Первые, ранние его работы, были выполнены по заказу семьи Кассеветти, вторую серию работ он закончил в тысяча восемьсот семьдесят восьмом. Эти чем-то на них похожи.

– Кассеветти? Знакомая фамилия, вроде бы…

– Да. Мария Кассеветти стала Марией Замбако, она позировала Берн-Джонсу для всех его знаменитых работ. Они были очень талантливыми, те девушки. Ее кузина Мари Спартали написала Тристана…

Дэниел встрепенулся.

– Так свою Изольду он писал с Марии Замбако?

Ларкин помотала головой.

– К тому времени Нед с ней уже расстался. Он неважно с ней обращался, знаете ли. Видел в ней ту, кем она никогда не была. В конце концов он это осознал – и порвал с ней. Рисунки датированы началом восьмидесятых, к тому времени их роман давно закончился.

– Где они хранятся?

– В особняке под названием Пейним-хаус.

– Это галерея?

– Скорее, клуб. Вернее, клуб там был лет сто назад, а сейчас это частная собственность, владелец никого туда не пускает. Но…

Ларкин подалась к нему. Он учуял запах ее волос: древесно-папоротниковый с ярким яблочным подтоном.

– …я знаю, как туда попасть. Никаких особых ценностей там нет, так, всякая всячина… Есть маленькая работа Якоба Кэнделла. Слышали о нем?