Плач Дантов

Джон кивнул.

Она вновь посмотрела на кинопостер «Закат волка» – вервольф и молодая женщина, прижимающаяся к нему…

– Смотрела? – Спросил Джон.

Элен перевела взгляд на него.

– Фильм!?

– Ааа… Нет.

Джон добродушно улыбнулся.

– Посмотри, – он о женщине (в первой части) влюбившейся ликантропа – в монстра, а во второй части, готовой умереть за него…

Он мягко усмехнулся, посмотрев на постер.

– Что-то в этом есть…

– Что? – Удивилась Элен.

– Все, кого мы любим для нас немножко монстры – мы беззащитны перед ними в нашей любви к ним. Они могут нас уничтожить, и могут спасти – и, спасают и уничтожают!

Вернулась Дана, закутала Элен.

– Кто «уничтожает и спасает»? – Спросила она, чуть недоумённо посмотрев на Джона.

– Хороший вопрос!.. – Рассмеялся он, засмущавшись.

Она подошла к любимому, Дана, подняла руку, и ласково погладила его по голове – погладила волосы.

Посмотрела на волка и его девушку на афише.

– Интересно, трудно ли ему было стать монстром – раздушевить себя?!

– «Раздушевить»? – Удивилась Элен.

– Да…

Дана пожала плечами.

– Да! Чтобы стать монстром, надо потерять себя!

– Потерять душу? – Заинтересовался Джон.

– Я думаю… что-то… Что-то в душе! Что-то, что делает её живой, подвижной, чувствующей…

Дана внезапно улыбнулась, счастливо посмотрела на Джона.

– И сентиментальной!

Он засмеялся, порозовел.

Элен улыбнулась, наблюдая за ними – голубки!

Она посмотрела в окно – деревья стояли, словно в огне, словно, души сожжённые огнём. Где-то далеко было солнце, – закат, ослепительно белый, сродни рассвету. Элен охватило это странное, родное уже, чувство – умирания… Что-то умирает в душе, когда заканчивается день, и что-то умирает в ней же, когда день начинается, новый день со старыми потерями.

Элен снова посмотрела на «Закат волка» – монстра зовёт Луна, (прошлое?). Монстр, словно вырывается из рук девушки, как будто удерживающей его – он ещё человек, ещё! Луна огромна, Луна печальна, Луна одинока, она зовёт: приди в моё одиночество, приди и слейся со мной, с опалово-белой бездной…

Глава 5

Он пошёл за Элен. Он всегда идёт за ней, когда её слишком долго нет.

Ноги устали, – ботинки разбились, и стали натирать пятки. Он терпел – он всегда терпит, не жалуется. Стыдно, стыдно жаловаться, а почему и сам не знает! Стойкий оловянный солдатик? Возможно. А может, просто – дурак!

Он всегда был таким… терпеливым? Или стойким? Придумал себе, что надо быть сильным, и был…

Он выпил кофе, надел, тёплую куртку, и пошёл, пошёл искать свою малышку. Осень встретила его неприветливо, холодком.

Джеррелл Миллс поднял воротник куртки, застегнул верхнюю пуговицу.

Не надел шарф. Он надевает шарф, когда Элен просит его об этом, когда сама оборачивает его вокруг его шеи.

Элен научилась вязать. Её это успокаивает – её это учит терпению и некоей сдержанности, – умению себя сдержать.

Вязать её научила Мари, жена Тима, тоже… женщина эмоциональная.

Закат умирал, – король в золотой осенней короне! Светил, ещё светил, как будто улыбался в агонии.

Элен, наверное, у Даны – она всегда убегает к ней, когда они не могут друг друга понять.

Джеррелл вспомнил «Куда бы я ни пошла,

Я – одна.

В небольшом кафе

Звучат песни для одиноких

Песни о прошедшей любви».

Они не могут понять друг друга, когда он погружается в себя, в своё одиночество и горе. Горе не прошло, прошли годы, а тоска не прошла. Тоска по дочери, по жизни с ней. Поэтому он… замыкается, отстраняется от Элен, и… она это чувствует, его скорбь, глубокую неизбывную скорбь.

Город почти опустел – все разошлись по домам, у входа в кафе, которое местные жители прозвали «салун», лежал старый пёс. Поднял голову, увидел его, поворчал, и завилял хвостом – одновременно.

Джеррелл улыбнулся.

Он осознал, что до жизни в Джефферсоне, у него не было времени поскорбеть о дочери. И сейчас оно пришло, время скорбеть, а Элен от этого тяжело, тяжело видеть его таким. Она не привыкла видеть его… в сожалении? Сомневающимся? Она не знала его как человека, которому свойственна рефлексия.