Братская любовь

Бойтесь данайцев, дары приносящих… А стоит ли бояться? После позорного фиаско единственного в жизни романа, Маша жила в полном воздержании. Уже два года. Разве она не могла бы позволить себе маленькое эротическое приключение? Секс, но только не «услуга за услугу», а взаимное удовольствие. Маша представила себе прекрасное тело Ника. Разве ей не хотелось бы попробовать наощупь упругую плотность мышц? Так ослепший Микеланджело ласкал рельефы Бельведерского торса. Разве не приятно было бы зарыться пальцами в кудрявых волосах? Почему она не может вести себя как взрослая женщина, не боящейся своих желаний?

Примерно через час открылась и снова закрылась балконная дверь. Маша сделала вид, что спит. Даже задышала, как спящие – громче и ровнее, хотя сердце ее выбивало частую барабанную дробь. Ник подошел к Машиной постели и застыл на несколько секунд, показавшихся бесконечно длинными. О чем он думал? Чего хотел? Он стоял, прислушиваясь к дыханию, и, возможно, даже понимал, что Маша не спит, а притворяется. Но, так или иначе, к облегчению или разочарованию, Ник ее не окликнул.

Тихо скрипнула под весом мужского тела кровать. Маша слышала, как Ник несколько раз перевернулся, подбирая на ощупь комфортную позу. Вздохнул раз и другой. Казалось, что к этим звукам Маша будет прислушиваться до самого утра. Но неожиданно для себя она быстро заснула глубоким беспредметным сном.

Очнулась она только утром, когда солнечный луч согрел и пощекотал намятую подушкой щеку. Уши наполнил ликующий птичий щебет и отчетливо различимый ритмичный шорох прибоя. Маша долго не могла понять, где находится. Распятия на голых стенах. Легкую тюлевую занавеску раздувает теплый солоноватый ветер. А за окном – насыщенный аквамарин неба.

Постепенно Машин блуждающий взгляд опустился ниже. На соседней кровати на расстоянии вытянутой руки в раме разметавшихся по наволочке кудрей, безмятежно спал прекрасный Себастьян, чудом избежавший мученичества. Простыня прикрывала смуглое тело до середины груди, что вздымалась и опадала в такт дыханию. Он был изумительно хорош и достоин кисти великого мастера.

Маша не была великим мастером, но и ее томил неизлечимый зуд творчества. Она подавила желание немедленно спрыгнуть с постели за блокнотом и карандашом, чтобы не потревожить сон восхитительного натурщика. Лучше было изучить и удержать в памяти каждую линию, каждый блик и каждую тень. А позже перенести волнующий образ на бумагу.

У Ника было лицо уже не юноши, но и не заматеревшего мужчины. Высокий, бледный у корней волос лоб. Неравномерно выгоревшие на солнце белесые брови. Сгоревший на солнце нос с облупившимся кончиком. И эта трогательная тонкая чешуйка сползающей кожи! Маша успела разглядеть рассеянные по переносице мальчиковые веснушки. И брутальную щетину на впалых щеках. А рот, жесткий и решительный днем, во сне мягко распустился, приоткрылся, выпуская тихое ровное дыхание.

Вдруг спящий Ник смешно повел носом, шмыгнул и широко открыл серые глаза. Маше показалось, что ее поймали с поличным на месте преступления. Преодолевая неловкость, она застенчиво улыбнулась соседу.

– Доброе утро!

Ник медленно растянул губы в улыбку.

– Привет, художница! Как спалось? Надеюсь, после того, как мы с тобой успешно переспали, я могу рассчитывать на большее доверие?

***

– Что ты наделала, дура несчастная! – взревел Никита, глядя на тетрадь с домашним заданием, напрочь зарисованную красными каляками-маляками.

Клопик только недавно научилась держать в руке карандаш и сразу же почувствовала вкус к творчеству. Жертвами ее буйного вдохновения уже стали обои в углу детской, передняя панель белого кухонного стола, папин сборник актов гражданского права, комплект маминых любимых журналов «Космополитен» и почти что полный тюбик ланкомовской помады. И только вещи Никиты пока еще не пострадали от художественных экспериментов Клопика.

Но сегодня эта несправедливость была ликвидирована. Никита потерял бдительность. Он вышел ответить на телефонный звонок и оставил стул у письменного стола. К несчастью, разговор затянулся.

Клопик столько раз видела, как старший брат сидит и что-то там рисует в своих тетрадках, что она просто не могла упустить шанс помочь ему. Поэтому сопя от натуги, зажав в кулачке красный карандаш, малышка вскарабкалась на стул и дотянулась до стола. Там лежала раскрытая тетрадь с ровными рядами непонятных значков. Клопик, как умела, украсила ее жирными вдохновенными каракулями.

Когда Никита вернулся, он застал Клопика в самый разгар творческого процесса – с перепачканными пальчиками, высунутым набок алым языком и кроваво-красными губами. Юная художница слюнявила карандаш, чтобы добиться более насыщенного цвета. Малышка посмотрела на брата удовлетворенным взглядом мастера, воплотившего в жизнь свой заветный замысел.

Муки Никиты над сочинением, все его старания выразить мысли словами и записать их в тетрадку чисто и аккуратно – словом, весь его труд был обезображен безумными красными загогулинами. Кровь бросилась Никите в голову, и он словно опьянел от ярости.

– Ах ты, дрянь! Гадкий подлый клоп!

Никита вырвал у Клопика тетрадь, свернул трубкой, зажал в кулаке и грозно занес руку над головой малышки. И вдруг он увидел остекленевшие от страха круглые графитовые глаза. Лицо Клопика побелело, криво раскрашенные алые губы перекосились, задергались, рот раскрылся как-то вбок. Она заплакала так горько, так безутешно, что к Никите разом пришло отрезвление, а за ним – едкий мучительный стыд. Что же он наделал? Как же он мог поднять руку на любимого маленького Клопика – он, старший брат, защитник и охранитель?

Никита швырнул тетрадь на пол и потянулся к малышке – успокоить ее. Но та пронзительно завизжала от страха и отпрянула назад.

– Ну, Клопик, ну прости меня! Я не хотел тебя испугать, честное слово!

Но малышка ничего не слышала. Слезы дождевыми потоками струились по ее щекам, сливались на подбородке и капали на стол. Из правой ноздри аккуратного носика выскочила неопрятная зеленая сопля. Клопик вопила, вложив в крик страх и обиду. Вскоре от ужасного воя малышка покраснела и заикала. «Сейчас она лопнет, как надувной шарик, и мама меня убьет», – малодушно подумал Никита. Матери дома не было, но с минуты на минуту она должна была прийти.

Никите было необходимо немедленно успокоить крикунью. Но как?

– Клопик, ты очень красиво все нарисовала. Мне очень понравилось!

Попытка не была засчитана – вопящая сирена даже не понизила громкости звука.

– Смотри, у тебя под носом сопля висит! Фу, как некрасиво! Какая Клопик неряха! Давай носик высморкаем? – Никита сделал вторую попытку. И снова неудача. Крики и ики все продолжались, хотя было видно, что Клопик уже утомилась от истерики.

Никита в отчаянии подобрал с пола тетрадку, снова скатал ее в трубку и со злостью стукнул себя по лбу. Полый звук шлепанья привлек внимание Клопика. Малышка перестала кричать и удивленно уставилась на брата заплаканными глазами со слипшимися ресничками. Ого, способ работал!

Для закрепления успеха Никита еще раз звонко шлепнул себя по голове. То ли Клопик поняла, что в тетрадке не было ничего опасного, то ли поддалась на попытки брата отвлечь ее, а, может, просто устала капризничать, но она успокоилась и пролепетала:

– Ищо!

Никита радостно выполнил ее требование.

– Ищо!

Он опять шлепнул себя по лбу. Но на сей раз досталось и Клопику – Никита бережно коснулся тетрадкой ее светлой кудрявой макушки. Малышка засмеялась и повторила:

– Ищо!

Когда мама вернулась, она застала идиллическую картину: на ковре в гостиной, голова к голове, ее разновозрастные дети на пару разрисовывали красными каракулями окончательно испорченную школьную тетрадку.

Глава 4

За завтраком Ник и Маша, как и было условлено накануне, встретились с романтической парочкой. Любовь снова была в агрессивном настроении.

– Хэлло вам, детки! Ну что, Никитос, тебе ночью ничо не обломилось за твою доброту?

– Главное, чтобы не мне обломилось, а у тебя не обломалось, Любаня, – нанес ответный удар Ник. – Вечер в стиле ню удался?

– Все срослось перфектно. У нас с Ромиком всегда все о’кей. Правда, дарлинг?

– Слушай, Ромыч, как ты ее понимаешь? На каком языке она изъясняется?

Роман лениво улыбнулся так, как если бы стал свидетелем спора двух малышей в детской песочнице.

– Да не вяжись ты к ней, олдбой, пусть говорит, как ей нравится…

Зато Любовь расхохоталась гортанным раскатистым смехом женщины-вамп.

– На русском, дарлинг, на нашенском, рашенском. Так чо нам светит сегодня? Дос Охос? Прям с ранья туда и отправимся?

– Нет, Любаня, с утра не получится, – возразил Ник.

– Чой-то не получится?

– Нам надо Машу экипировать. У нее ни зубной щетки нет, ни… что там у вас, девчонок, еще положено иметь?

– Опупеоз! И ты, Никитос, пойдешь покупать ей все, что нам, девочкам, положено? Не забудь про прокладки и тампаксы!

Маша нервно реагировала на протуберанцы Любиного раздражения: откровенно-неприязненное отношение было ей в новинку. Ей так и хотелось спросить «За что?». Хотя, по правде, у Любы были основания для недовольства. То, что Ник предпочел заниматься решением ее проблем вместо развлечений с друзьями, очень польстило Маше, но отнюдь не добавило ей симпатии со стороны двух других компаньонов.