Слава России

Слово взял хмурый воевода. Описав бедственное положение Киева, он заключил, что самым наипервейшим делом нужно вывезти из города княгиню и княжичей, дабы не подвергать угрозе их бесценные жизни. Святослава с дружиной из дальней болгарской стороны не вскоре ждать, а в отсутствие его помочь может лишь немногочисленная рать воеводы Претича. Но рать та позади Днепра, а перед Днепром, отрезав от него Киев, раскинулись станом кочевники. Претич не может знать грозного положения Киева, а потому необходимо любой ценой донести до него весть.

Словно какая-то сила толкнула Первушу при этих словах. Сам не зная как, очутился он посередь горницы и воскликнул горячо:

– Я пойду! Я доставлю весть Претичу!

С этими словами юноша упал на колени перед княгиней:

– Зарница земли нашей! Княгиня пресветлая! Повели мне переправиться через Днепр! Я черняв, как кочевник, и язык их знаю с малых лет! Никто не заподозрит во мне чужака!

Старая княгиня поднялась с высокого, украшенного самоцветными камнями и золотом седалища. Величием исполнена была ее статная фигура и ее облачение: белая туника с изукрашенной самоцветными каменьями и медальонами бармой, шитый золотом алый плащ, белое, спадающее на плечи покрывало, обрамляющее строгое лицо, золотой венец – символ княжеской власти… Подойдя к крестнику, она положила руку на его приклоненную голову:

– Благословляю тебя, свет мой! Ступай и сбереги себя! Славные воины еще понадобятся нашей земле! Храни тебя Христос, сокол ясный! – с этими словами Ольга перекрестила юношу. А тот благоговейно поклонился ей в ноги, коснувшись челом бархатных алых сапог княгини.

Всхлипывала бабка, провожая внука на подвиг. С завистью смотрели на него юные княжичи и храбрые отроки. Все готовы были сами идти хоть в самое пекло – ради Киева и возлюбленной княгини. Но пошел он, Первуша, сын Дружинин.

Чтобы лучше сойти за печенега, юноша натер лицо, шею и руки сажей, обрядился в провонявшую конским потом одежду кочевника и залег подле тайного лаза под крепостной стеной, ожидая, когда спустится ночь. Едва начало смеркаться, рядом послышалось какое-то шевеление. Первуша молниеносно выхватил нож, но тотчас опустил его, признав в нежданном госте юркого Щуку.

– Ты почто здесь?

– По то! С тобой пойду, – отозвался отрок.

– Не пойдешь, – покачал головой Первуша.

– Почему? Мы же всегда с тобой вместе были! Как братья неразлучные! И на охоте, и на ристалищах, и…

– …и в играх в бабки… – подытожил Первуша. – Щука, здесь уже не игра. А у тебя мать больная и полная изба меньших. Ну как что с тобой? Кто о них попечется?

Нахмурился Щука, но не возражал. Худое, почти прозрачное лицо его, выражало не то досаду, не то обиду.

– К тому же, – продолжал Первуша, – ты не знаешь языка и лицом не схож на печенега. Ты не поможешь мне, вдвоем мы лишь скорее обратим на себя внимание.

Щука поскреб подбородок:

– Ладно, леший с тобой, ступай один. Но если что с тобой, я вместо тебя пойду, так и знай!

Первуша крепко обнял друга:

– Я постараюсь, чтобы тебе не пришлось этого делать.

Щука высвободился, протянул Первуше свой лук со стрелами:

– Пусть и не Семаргловы, но ты все ж возьми. Больше у меня ничего нет, сам знаешь.

Первуша знал. Этот лук подарил Щуке сам князь Святослав, когда тот, еще почти младенец, показал себя самым метким стрелком среди иных детей. Дар княжеский берег Щука, как великую драгоценность. Первуша замялся было, но друг сурово сдвинул белесые брови:

– Бери-бери! И пусть твой Бог тебе поможет!

Простившись с Щукой, Первуша проворно нырнул в неприметный оку лаз и через считанные мгновения был уже по ту сторону стены. От печенежского стана пахнуло на него жареным мясом – кочевники жарили на костре кабанью тушу. Юноша судорожно сглотнул слюну, стараясь забыть о голоде, и как ни в чем не бывало направился к вражеским шатрам, помахивая взятой с собой уздечкой. Он даже не помышлял таиться, напротив, нарочито приставал то к одному, то к другом печенегу, спрашивая, не видал ли кто его лошади. Кочевники разводили руками, советовали искать в степи и не обращали на лазутчика внимания, принимая его за своего.

Пожалуй, Первуша мог бы легко разделить с ними трапезу, не возбудив никаких подозрений. Но соблазнительная эта мысль была отвергнута им. Нужно было торопиться! Уже серебрился впереди в лунном свете могучий и невозмутимый Днепр! Еще несколько шагов и…

– Помогите! Помогите!

Этот жалобный, молящий вскрик заставил Первушу остановиться. Голос был ему знаком! Юноша обернулся и, вглядевшись в темноту, увидел двух поганых, тащивших в шатер отчаянно вырывающуюся полонянку. Хотя волосы ее были растрепаны, а рубаха изорвана, но Первуша узнал ее. Это была посадская девочка Добромила, с которой в детские годы случалось играть ему и ходить в лес по ягоды. Печенеги нашли на Киев нежданно, и оттого многие посадские люди не успели укрыться за крепостными стенами и были взяты в полон…

Пропадай моя голова! – мелькнула мысль, и в тот же миг первая Щукина стрела поразила одного из кочевников. Второй от неожиданности выпустил полонянку, и та опрометью бросилась к реке, а очередная стрела вонзилась в грудь ее мучителя.

Но уже заревел вражеский лагерь! Уже повскакивали от костров и выбежали из шатров заподозрившие ночное вторжение кочевники! Они ждали увидеть русских ратников, проникших в их становище с тем, чтобы перебить сонными, а увидели одного лишь отрока и насмерть перепуганную полонянку…

Схватив Добромилу за руку, Первуша бросился к Днепру:

– Господи, не выдай!

Крут и высок был берег великой реки, да не выбирать уже спуску! Бросились беглецы с крутояра в воду, а поверх их голов сплошной тучей засвистели вражеские стрелы!

Заплескалась вода окрест плывущих – это стрелы ударяли в нее, не достигая их. Первуша не видел, но знал, что уже спускают печенеги лодки на воду, чтобы броситься в погоню. Неужели конец? Неужели настигнут? Тогда уж лучше под воду, камнем на дно!

– Не могу больше… Отпусти… Я же тебя на дно утяну… – стонет изнемогшая Добромила.

И то сказать, не доплыть ей до другого берега, ни за что не доплыть… Обмирает бедная, виснет гирей на плечах своего спасителя… И впрямь только на дно и остается… Обоим…

Но что это? Уж не обманывают ли очи?.. Впереди полыхнули огни!

– Слышишь?! Слышишь?! Голоса! Это не печенеги! Это наши, русские! – захлебываясь кричит Первуша Добромиле, но девица не слышит его…

Из последних сил, рывками поднимая ее над водой, погреб юноша навстречу приближавшимся огням. Уже с двух сторон свистели стрелы, так часто, что иные сталкивались в воздухе. Но не попадали в беглецов, точно неведомая сила очертила им защитный круг. Луна сокрылась за тучами, и лишь огни на приближающихся челнах рассеивали мрак.

Первуша уже ничего не чувствовал и не слышал. Он пришел в себя лишь на берегу, не помня, как оказался в спасительном челне вместе со своей хрупкой ношей… Она сидела рядом, белая, как полотно, дрожащая, укутанная медвежьей шкурой…

– Ты из Киева? – спросил юношу седоусый богатырь, протягивая ему чарку разогретого на огне меда.

– Да, – ответил Первуша, жадно сделав несколько глотков. – Мне нужен воевода Претич!

– Я воевода Претич, – ответил богатырь. – И верь слову, никогда еще не видел такого чуда, как нынешней ночью. Заговоренный ты, что ли? Или оберег какой знаешь?

– Божья воля, – отозвался Первуша, – а оберег у меня один, тот, что княгиня мне на шею одела, – с этими словами он показал воеводе своей крест.

– Значит, в самом деле силен греческий Бог… – покачал головой Претич. – Тебя княгиня послала?

– Да. Она спрашивает, отчего не идешь освобождать ее.

– Рать наша слишком мала. Ждем, когда еще ратные люди подойдут.

– Нельзя дольше ждать. В городе не осталось припасов, на исходе вода, начинается мор. Еще несколько дней осады, и Киев будет отдан поганым!

– Я не могу одолеть печенегов столь ничтожным числом.

– Ты должен спасти княгиню и княжичей! Иначе как взглянешь в ярые очи Святослава, когда спросит он, что стало с его матерью и чадами?