Слава России

– После перевяжешь! – отозвался Яков и, опираясь на чье-то подобранное копье, устремился в темноту.

Голова гудела, а сердце обливалось слезами по отцу и Пересвету. Но все это после, после… Теперь лишь одно важно: найти князя! Иначе что это за победа, если она обезглавила воинство? Иначе рассеются овцы без пастыря, и быть тогда снова беде на Земле Русской! Ох, недаром остерегал бывший брянский воевода благородного князя, заклиная поберечь себя…

Когда тьма уже совсем сгустилась, поглощая надежды и повергая русское войско в отчаяние, Яков, окончательно изнемогший в бесплодных поисках, повалился без сил на мягкую мхово-лиственную постель тихой дубравы, что простиралась правее Куликова поля. Он готов был уже отдаться горькому сну, как вдруг расслышал тихий вздох. Привстал Яков, прислушался. Не в ушах ли звенит, не мстится ли? Нет, не мстилось: невдалеке от него у могучего дуба лежал богатырь… Яков поспешил к нему и ахнул от радости:

– Гришка! Федор! Скачите к князю Владимиру Андреевичу и скажите, что князь великий Дмитрий Иванович жив и царствует вовеки!

Это точно был князь Дмитрий Иванович. Израненный, измученный, но живой и всего лишь уснувший от крайнего изнеможения после битвы в тени могучего дерева. От звонкого голоса отрока он пробудился и, воззрившись на Якова, спросил только:

– Что там?

– Радуйся, княже, победе великой! – отозвался Яков.

Лес, меж тем, уже осветился яркими факелами. За Гришкой и его земляком Федькой Сабуром спешили к Дмитрию Ивановичу его князья и воеводы, а впереди других – брат его, Владимир Андреевич.

– Милостью Божьей и пречистой его Матери, помощью и молитвами сродников наших святых мучеников Бориса и Глеба, и молитвами русского святителя Петра, и пособника нашего и вдохновителя игумена Сергия, – тех всех молитвами враги наши побеждены, мы же спаслись! – возвестил он, падая в ноги великому князю.

– Сей день сотворил Господь, возрадуемся и возвеселимся, люди! – отозвался тот, поднимаясь. – Благодарю тебя, Господи Боже мой, и почитаю имя твое святое за то, что не отдал нас врагам нашим и не дал похвалиться тем, кто замыслил на меня злое: так суди их, Господи, по делам их, я же, Господи, надеюсь на тебя!

Князю подали коня, и он в сопровождении свиты выехал в поле, на котором при свете факелов шла скорбная работа. Уцелевшие собирали убитых… Иных – дабы предать земле здесь же, немногих – дабы отвезти в родные отчины. Глядя на это горькое зрелище, Дмитрий Иванович спросил:

– Скольких воевод, скольких служилых людей лишились мы днесь?

Из темноты прозвучал негромкий ответ:

– Нет у нас, государь, сорока бояр московских, да двенадцати князей белозерских, да тринадцати бояр – посадников новгородских, да пятидесяти бояр Новгорода Нижнего, да сорока бояр серпуховских, да двадцати бояр переяславских, да двадцати пяти бояр костромских, да тридцати пяти бояр владимирских, да пятидесяти бояр суздальских, да сорока бояр муромских, да тридцати трех бояр ростовских, да двадцати бояр дмитровских, да семидесяти бояр можайских, да шестидесяти бояр звенигородских, да пятнадцати бояр угличских, да двадцати бояр галичских, а младшим дружинникам и счета нет; но только знаем: погибло у нас дружины всей двести пятьдесят тысяч и три тысячи, а осталось у нас дружины пятьдесят тысяч…

Князь спешился и, преклонив колени, воскликнул:

– Братья, русские сыны, князья, и бояре, и воеводы, и слуги боярские! Судил вам Господь Бог такою смертью умереть. Положили вы головы свои за святые церкви и за православное христианство!

Поднявшись, он пошел по славному и скорбному полю, прощаясь с теми, кто пал на его просторе за честь и славу родной земли и веры. Яков следовал за ним поодаль, про себя молясь об упокоении всех новопреставленных ратников.

Вот, черная гора показалась впереди – то было тело великана-батыря Челубея. С отвращением отшатнулся от страшной падали отрок. А, вот, и роща знакомая показалась. В ней собирался на подвиг Перествет, сюда и возвратился он, здесь и лежал теперь, а подле него – брат его названный, яковлев отец, Андрей Ослябя. С рыданиями упал отрок на грудь родителя, покрывая поцелуями скрещенные на ней руки.

Князь приблизился, сказал своим:

– Видите, братья, зачинателя своего, ибо этот Александр Пересвет, пособник наш, благословенный игуменом Сергием, и победил великого, сильного, злого татарина, от которого испили бы многие люди смертную чашу.

С этими словами Дмитрий Иванович подошел к Якову и отечески коснулся его плеча. Отрок утер слезы и поднялся.

– Это отец твой? – спросил князь.

Яков безмолвно кивнул.

– Ты сын славного и праведного воина. Я желаю, чтобы ты впредь служил мне.

Отрок поднял глаза на Дмитрия Ивановича и ответил с поклоном:

– Твоя воля – закон для меня, княже. Повелевай рабом своим.

Князь привлек Якова к груди, потрепал по голове:

– Не раб ты, чадо, но воин славный. Будь подобен своему отцу и тем услужишь мне! – взяв меч инока-воина Андрея Осляби, он подал его отроку: – Меч твоего отца отныне принадлежит тебе, чадо!

Яков опустился на колени и с благоговением принял из рук князя меч. Тяжело было отцово наследие для неокрепших от ран сил, но отрок все же препоясался мечом и, отдав целование отцу и Пересвету, последовал за Дмитрием Ивановичем.

Тот снова вскочил на коня и повелел трубить в сборные трубы, созывая людей. На трубный зов поднялись все, кто мог подняться, некоторых же вели под руки. Все стремились предстать пред очами своего вождя, услышать его слово. Огласили ночь многоголосые песнопения: богородичные, мученические, псалмы… Со всех концов Куликова поля стеклись храбрые ратники. И со слезами глядя на их столь поредевшие ряды, князь воскликнул:

– Слава тебе, высший Творец, Царь Небесный, милостивый Спас, что помиловал нас, грешных, не отдал в руки врагов наших, поганых сыроядцев. А вам, братья, князья, и бояре, и воеводы, и младшая дружина, русские сыны, суждено место между Доном и Непрядвой, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за землю Русскую, за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в сей жизни и в будущей! Ныне похороним братьев наших, чтобы не достались честные тела их дикому зверю и отправимся к славному граду Москве, вернемся в свои вотчины и дедины: чести мы себе добыли и славного имени!

ПЕРВЫЙ САМОДЕРЖЕЦ

(Царь Иван

III

Васильевич)

Страшна кара за предательство веры, горек жребий полагающихся на лукавое слово человеческое более, нежели на обетование Господне. В этом успела убедиться юная Царевна Софья за свою краткую жизнь.

В 1439 году, во Флоренции, ее дядя Император Константин и патриарх Иосиф склонились перед Римом, отступившись от отеческой веры. Соглашение сие было у византийской делегации исторгнуто обманом и насилием. Сперва Собор, что должен был проходить в Ферраре, перенесли во Флоренцию под предлогом, что набольшие люди града сего берут на себя затраты на проведение Собора, ибо у Папы не достает на то средств. На самом же деле латиняне желали лишить гостей возможности отступления. Увезенные далеко от моря, они не могли покинуть Собор до его окончания.

Собор длился пять месяцев. И все это время византийское посольство не получало ничего из обещанного ей содержания. Иерархи, вельможи и их слуги принуждены были закладывать последнее в ломбарды, едва ли не побираться. Они в самом прямом смысле слова голодали. Можно ли было после таких обманов верить латинскому слову? И верил ли взаправду Император в обещания Рима помочь ему в защите от турецкого нашествия? Зажатый в тиски, утративший все некогда огромное пространство Византийской Империи, от которой осталась лишь столица и ее пригороды, он хватался за соломинку, выбирал, как казалось ему, меньшее из двух зол. Там, где оставалось ввериться одному лишь Богу и Его Пречистой Матери, Император Константин предпочел поверить посулам римского Первосвятителя… Остальная делегация последовала за своим Императором. Лишь Святитель Эфесский Марк и еще несколько праведных мужей наотрез отказались подчиниться давлению, изменить Православной вере. Но их боговдохновенному слову не вняли…

Расплата была страшна и началась еще до подписания унии. За восемь дней до оной скончался патриарх Иосиф. А по возвращению униженного и обтрепанного посольства на Родину турки обрушили на Константинополь все свои несметные силы. Рим, чьи рыцари некогда разорили византийскую столицу, не поспешил ныне прислать их ей в помощь. Много дней бились последние верные на стенах обреченного города, но ничто уже не могло спасти ни Византию, ни династию. Однажды ночью в окнах куполов храма Святой Софии явился яркий свет, вышедший затем наружу и охвативший все купола. Он собрался над ними воедино и стал подниматься на небо. Небо отверзлось, приняло в себя свет, изошедший из храма, и вновь затворилось. Патриарх Анастасий объяснил Императору это грозное знамение: «Свет сей неизреченный отошел от нас, знаменуя, что милость Божия и щедроты Его от града сего и от нас отходят, ибо Господь Бог хочет предать град сей врагам нашим грех ради наших».

Константинополь был захвачен неверными, храм Святой Софии султан обратил в мечеть. Император Константин пал в бою, а его родня принуждена была бежать на чужбину. Здесь, в чужих землях, его брат, отец Софьи, Фома Палеолог принял католичество и через год скончался. Его старший сын, наследник византийский императоров, побирался в прихожих европейских дворов, пытаясь продать свой уже несуществующий престол. Младший – вернулся в Константинополь и, приняв магометанство, поступил на службу к султану.

Юную же Софью готовили в жены старому венецианскому купцу. Ее, потомицу Константина Великого, ее, в чьих жилах текла благородная кровь базилевсов, просто продавали тому, кто мог заплатить за византийскую Царевну дороже других! Отчаянным и беспросветным было положение несчастной сироты. И, вот, среди этого мрака и позора – точно ослепительный луч блеснул! К ней прислал сватов вдовый московский Великий князь Иван, Государь неведомой России…

О нем говорили, как о человеке умном и властном, страна же его, несмотря на тяготы татарского ига, день ото дня укрепляла свое могущество и богатство. Об этом богатстве, а также о самом Великом князе многое сообщило Софье знаменательное событие, с которого началось его правление.

В те дни на Святой земле, так же как и Византия, порабощенной османами, случилось страшное землетрясение. Оно почти полностью разрушило Храм Гроба Господня, и султан распорядился снести его руины и выстроить на их месте мечеть. Иерусалимский патриарх взмолился о сохранении главной святыни христианского мира. Магометанин не отказал, но потребовал за то баснословный выкуп. Разумеется, у нищих восточных патриархов не было и толики такой суммы. Рим же, чьи рыцари некогда ходили освобождать Гроб Господень, но так и не освободили Его, также предпочел святому делу экономию…

В этом отчаянном положении во всем мире нашелся лишь один человек, который пришел на помощь и спас святыню. Русский Великий князь Иван Васильевич. Его земля еще не оправилась от ужасов ига, еще принуждена была платить дань ордынскому хану, еще мучима была внутренними нестроениями, но на святое дело изыскались в ней потребные средства. Султан получил свой выкуп, а Храм был сохранен.

Уже один этот поступок наполнил душу Царевны-сироты глубоким благоговением перед будущим мужем, восхищением своей будущей Родиной. Сердце-вещун угадывало великий Божий промысел в том, что именно теперь, когда пал под яростью агарян оплот Православной веры Константинополь, все ярче сияет из краев неизведанных свет Москвы, веру отеческую блюдущей и унии не поддающейся. И она, Софья, часть сего дивного промысла! Ей надлежит стать связующим звеном между царством погибшим и царством нарождающимся, перенести туда наследие Византии, дабы не расточилось оно окончательно в европейских прихожих, но явило великий плод, как умершее зерно, о коем говорил Спаситель!

С такими вдохновенными чаяниями ехала Софья на свою новую Родину, неотрывно озирая необъятные пространства лесов и полей, чрез которые лежал ее долгий путь. И лишь одно тяготило душу византийской Царевны – кардинал Антоний, что послан был Папою сопровождать ее. Рим обрадовался сватовству Ивана не меньше Софьи. Латиняне думали, что этот союз позволит им, наконец, обратить в унию Русь, распространить свое учение в ее пределах. Папа тоже видел в Софье орудие Божие промысла – но не о Византии, а о вековых устремлениях Рима. Через нее он рассчитывал влиять на Великого князя, склоняя его в католичество.

Осень клонилась к концу, когда караван Царевны приблизился к Москве. Из-за частых дождей дороги порядком размыло, и спутники Софьи зябко поеживались, браня промозглую пору. Не бранился лишь один человек, Ридольфо Фьораванти по прозвищу Аристотель. Аристотелем знаменитого архитектора и фортификатора называли за многогранность его дарований и ученость. Он строил мосты в Венгрии и Павии, каналы в Парме, храмы в Венеции и Неаполе, возводил ворота собора Святого Петра в самом Риме. Его звали к себе германский Император и турецкий султан, но самое щедрое предложение мастеру сделал русский Великий князь.

На Руси после трехсотлетнего ига многие секреты зодчества оказались утрачены. И после того, как обрушился едва возведенный Успенский собор в самой столице, Иван отправил своих послов, дабы те привезли из фряжской земли самого искусного мастера.

Аристотелю было уже 60 лет, но тягот путешествия болонец словно бы не замечал. Ему было поставлено условие изучить уцелевшие памятники русского зодчества, дабы строить на Руси в традициях русских, а не так, как привык он в своих землях. И Фьораванти вместе с сыном Андреа, своим первым помощником, прилежным образом изучал все древние церкви, что встречались на пути, восхищаясь их застенчивой красотой и подробно рассказывая своей царственной спутнице о секретах их строительства.

Любопытно было Софье слушать пожилого зодчего, говорившего столь же стремительно, сколь и двигавшегося. В нем жила детская увлеченность своим делом, познанием всего нового. Россия для такого человека была кладезем впечатлений и вдохновения. Строгие же требования хозяев не обижали мастера, изучение и освоение секретов и традиций других мастеров было для него занимательно, обогащало его знания и навыки.