Слава России

Убрав меч в ножны, Апоница кинулся к брату и, подхватив его под руки, втащил на стену.

– Братцы! – закричал он зычно. – Уберите мечи и копья! Это же наши рязанцы! Поможем им вернуться и встать в наши ряды! Думают нечестивцы, что ослабят нас, послав на убой наших сродников! А мы обманем их! И будут наши сродники вновь соратниками нам супротив поганых!

Радостным гулом приветствовали эти слова тарасы и вежи, передавая их по всей крепости. И уже не мечами и смолой встречали хашар рязанцы, не сбрасывали лестниц, по которым взбирались пленники, но, напротив, сбрасывали им веревки, спеша спасти как можно больше несчастных сродников. Те же, обретя надежду на спасение, карабкались на стены с воодушевлением, какого доселе не знавали штурмующие.

Засуетились татары, поняв, что происходит неладное. Засвистели бичи, отгоняя хашар от рязанских стен. Не всех пленников удалось вызволить из неволи, но освобожденные уже спешили надеть на себя кольчуги и с оружием в руках стать подле освободителей, защищая стены Рязани.

Между тем, вслед за хашаром настала очередь нукеров. Отборные Батыевы тумэны ринулись в атаку на крепость с трех сторон. Гул барабанов и рык тысяч нечестивых глоток «Хар-р-ра!» сотряс воздух.

***

Шесть дней билась Рязань. Волна за волной накатывали на белые стены вражеские тьмы, и не было конца тем волнам, и не было передышки между ними. Занимались огнем стены и башни, тупились мечи защитников, и с каждым часом уменьшалось число их, уже не хватало людей, чтобы охватить все крепостные стены. Женщины и дети поднимали тяжелые мечи и дубины павших мужей и отцов, предпочитая гибель в бою участи хашара…

Когда меткая татарская стрела вонзилась в шею Апоницы, Еремей успел подхватить брата, стащить его прочь со стены, чтобы не пал он в проклятый ров, утрамбованный мертвыми и еще живыми телами.

– Братец милый, обожди помирать! Сейчас я перевяжу тебя! – шептал Еремей. Ему удалось вырвать стрелу из раны, и черная кровь хлынула обильным потоком, обагрив его самого.

– Уходи, – прохрипел Апоница. – Иди обратно на стену! Защищай город! Городу нужны воины…

В этот миг раздался оглушительный грохот и отчаянный визг татар. Еремей непонимающе вскинул голову.

– Ворота… – прошептал Апоница, глаза которого неестественно расширились. – Яромир приказал обрушить своды, если протаранят ворота… Это конец…

Еремей не знал принятых воеводой мер, но, как опытный воин, понял все. С утра поганые подкатили к воротам таран и, прячась под его навесом от русских стрел, принялись выламывать городские ворота. Наконец, им это удалось, и нечисть хлынула в долгожданный пролом. Но не знала нечисть, что старый Яромир подготовил ловушку. Дежурившие у ворот медвежатники привели в действие механизм, обрушивший крепостные своды на головы татар. Многие нечестивцы погибли под ними, другие были искалечены. А на пути захватчиков вместо ворот образовались теперь завалы, которые предстояло разобрать прежде чем ворваться в город.

Хитер был воевода, но хитрость его давала лишь малую отсрочку осажденным перед неминуемой развязкой.

– Собери всех уцелевших и отступай в детинец, к собору… – все глуше становился хрип Апоницы. – Защищайте княгиню…

Это были последние слова княжеского друга и сотника. Глотая слезы Еремей закрыл глаза старшему брату и бросился на стену, где последние ополченцы из последних сил отбивали яростные атаки татар.

Белый город был заволочен дымом, в черноте которого то и дело мелькали алые языки пламени. Полыхала погребальным костром угловая вежа. Еще чуть-чуть и обрушится она, открыв захватчикам путь в город, и уже никто и ничто не сможет тогда остановить их.

– Братья! Отходим!

Все княжеские воины были убиты, и потому Еремей, простой ратник, принял на себя обязанности сотенного, прежде исполняемые покойным братом. Свозь мглу, огонь и завалы добрался отряд до главной площади. Здесь, у Успенского собора, уже заняла последний рубеж сотня Спасского погоста во главе с доблестным Гостомыслом.

– Ну, что, други, – обратился он, израненный и от слабости опирающийся, как на посох, на собственный меч, к подошедшим еремеевским ополченцам, – настала пора и нам в Божью рать сбираться?

Бодро звучал голос славного воина, точно не на смерть приглашал он рязанских ратников, но на пир победный.

– В Божью рать мы давно сготовились, – отозвался Еремей. – Да только допреж пусть полчище сатанинское за наши души дорогую цену заплатит!

Треск, грохот, столп огня и пыли возвестил о том, что угловая вежа обрушилась, и путь к сердцу Рязани открыт. Последние ратники заняли круговую оборону, и через считанные минуты смяла, накрыла их визжащая волна рыжих малахаев.

– Хар-р-ра! Хар-р-ра!

Все смешалось перед глазами Еремея. Только мелькали ненавистные татарские рожи, а сам он, не обращая внимание на раны, резал, колол, рубил проклятых захватчиков. Казалось, что конец уже настал, но тут нежданно протрубил рог воеводы Яромира…

– За веру Христову! За княгиню Агриппину! За Русь! – покрыл потонувшую в воплях, грохоте и звоне мечей площадь густой бас последнего предводителя рязанского воинства.

Пятьсот гридней, приведенных им, бросились на татар, беспощадно рубя их. В самую гущу боя въехал и сам он, восседая на гнедом коне. Он прекрасен был в этот миг, величавый, еще крепкий телом, седовласый старец!

– Ратуйте, православные!

На трубный голос его, казалось, поднимались и снова шли в бой не только раненые, но даже убитые.

Тем временем со стороны ворот появилась татарская конница, предводителя которой, Батыева сродника Бари, бывший раб Еремей узнал сразу. Остатки русского войска отступили к самым стенам храма, живым щитом заслоняя затворившихся в нем.

– Ратуйте, православные! – в последнюю атаку, отбрасывая татар назад, ринулся с малым отрядом славный Яромир, и мечом к мечу сошелся с самим Бари. Молод и ловок был татарский тысяцкий, но грозной силой стал на его пути старый русский воевода, защищавший свою госпожу и свой город.

Пронзенный копьем Еремей упал на ступени собора. Его и еще нескольких раненых успели внести внутрь, пока Яромир удерживал натиск поганых…

Когда он очнулся, то понял, что на этот раз все, действительно, конечно. Снаружи неслись торжествующие вопли победителей. За окнами плясали языки пламени, а сам собор все более наполнялся удушливым дымом. Нечестивцы подожгли храм, решив погубить в огне всех, кто укрывался в Господнем доме!

Укрывшиеся понимали это. Все духовенство, облаченное в белые ризы, служило панихиду – по всем павшим, по всем бывшим в храме, по самим себе. Посреди храма гордо высилась облаченная в подобающие княжескому достоинству одежды фигура Великой Княгини. Подле с ней стояли ее снохи, другие женщины, дети, лежали, а иные и силились подняться немногочисленные раненые. Их обходили священники, причащали в последний раз. Сподобился и Еремей приобщиться… Это было последнее утешение, дарованное обреченным мученической смерти.

Дым становился все гуще, и пламя занималось в самом соборе, трещали стены и своды его, готовые обрушиться. Задыхались, кашляли женщины, срывались от смога голоса певчих, и все же уходящие в вечность продолжали выводить сладостную молитвенную песнь.

***

Южные князья живут своими заботами. Ратились здесь промеж собою Изяслав Киевский, Даниил Галицкий и Михаил Черниговский. То Михаил у Даниила Галич отбивает, то Даниил Чернигов осаждает, то Киев делят князья властолюбивые… А то с новгородцами, с курянами которы затевают.

Черниговский стол князь Михаил занял после гибели в битве при Калке своего дяди Мстислава. В той битве и сам Михаил храбровал и звал в ту пору всех князей русских сплотиться против татарского нашествия. Да не все зову тому откликнулись, и черниговский князь, чудом уцелевший в роковом для Руси сражении, этого не позабыл. Потому, когда явился к нему из Рязани князь Ингварь Ингваревич звать на рать с погаными, охотою к тому не возгорелся.

– Брата твоего, Юрия, я тоже некогда призывал идти с нами на поганых, да он убоялся сражения. Теперь враг стучится в его собственный дом, и от сражения уже не уйти, неправда ли? Только почему думает князь Юрий, что я должен выручать его?

Евпатий видел, как при этих словах побагровел князь Ингварь. Укор брату в трусости – великое оскорбление! И хотя в том разе неправ был князь Юрий, о чем и сам сокрушался позднее, но время ли вспоминать о том сейчас? Да и не в боязни же было дело! А только видел Юрий Ингваревич, что при усобице княжеской все одно единого войска не собрать, а, значит, и победы не жди! А на убой пожалел своих рязанцев посылать… Человеколюбив был князь, не смел жизнями христианскими понапрасну разбрасываться. Только не объяснишь этого Михаилу, в сердце своем обиду взлелеявшему…

– Мой брат просит помощи твоей и других князей для спасения от общего бедствия!

Погладил черниговский князь темно-русую курчавую бородку:

– Общего? Но несколько лет назад оно не было общим для князя Юрия.

– Княже, к чему вспоминать ныне былые обиды? – вступил в разговор Евпатий. – Ты давно знал, что беда общая. Знает это и князь Юрий. Батый идет на Рязань, и, если никто не поможет, то Рязань и все земли ее будут разорены, а люди побиты и полонены. Неужто нет дела русскому князю до бедствия русской земли? И ты знаешь, княже, что на Рязани не остановится проклятый нечестивец! Он пойдет дальше! На Владимир! На Тверь! На Чернигов! На Киев! Он придет и к тебе! Неужели ты хочешь такой беды своей вотчине?!

– Вот, когда этот ненасытный зверь дойдет до моей вотчины, тогда, можете быть уверены, мне будет, чем его встретить и попотчевать!

Переглянулись безнадежно князь Ингварь с Евпатием. Дух горделивого упрямого самостийства окончательно обуял русских князей. Даже лучших и храбрейших из них. Тот же ответ прежде дал князь Владимирский…

– Княже, – тихо сказал Евпатий, – ведь ты во Христа веруешь. Неужели не обливается кровью твое христианское сердце от мысли, что орды Батыевы будут жечь наши храмы, терзать священников, ругаться над святынями, что столько душ христианских будет загублено? И что всему этому и сам ты станешь причиной, потому что не протянул руку помощи молящим тебя о ней?! Неужели прежняя обида для тебя важнее?

Нахмурился Черниговский князь, замутилась душа его от этих горьких слов.

– Та прежняя обида стала причиной нынешнего бедствия, и не я за него ответчик…

– Пусть так. Но если ты, мудрый и отважный, столь сурово судишь ныне князя Юрия, то зачем сам повторяешь ошибку его? Или же боишься идти на рать?!