Слава России

Что если бы он остался тогда там? Бури житейские уже не коснулись бы его, не источили души своей злобой… Он остался бы таким же, каким лежал теперь перед ним его бездыханный сын.

Но не то стремление явилось тогда в князе в иерусалимской пещере. Оттуда с необычайной остротой привиделась ему оставленная отчая земля. Владимир, Суздаль, Ростов… Вся Русь – такая необъятная и такая неустроенная! Неужели не заслужила она лучшей доли? Не заслужила стать Иерусалимом новым? Христовой землей и уделом его Пречистой Матери? В устроении, просвещении и наряде нуждается Русь, и тогда быть ей великой в очах Божиих и иных народов! Быть образом Святой Земли…

Эта мечта так потрясла и вдохновила юного князя, что он уже не мог отстать от нее. Мысли о монашестве еще не покинули его души, но уже знал он точно, что место его не здесь, подле Гроба Господня, а в родных пенатах, где многие люди, целые племена еще только ждут Христовой вести.

Глеба похоронили в Успенском соборе – дивном храме, выстроенном Андреем в своем любимом городе. «Белокаменная царица» – так называли его восхищенные люди. Не было еще на Руси храма столь величественного, и новгородский, и киевский Софийские соборы уступали ему.

Народ неподдельно горевал, и на этом фоне особенно разительно было видимое равнодушие матери внезапно усопшего юноши. Ее даже в эти лета не утратившее красоты лицо не выражало никаких чувств. Губы поджаты, глаза сосредоточены и не глядят ни на кого. А в глазах этих – злоба, неистребимая, невыразимая… Неужто и на младшего сына перенесла она ее, как на любимца мужа, каждой чертой своей напоминающего его?

Взял грех на душу отец, князь Юрий, после смерти своей половчанки. Подобно Давиду-царю пожелал жены своего боярина. Да и не только жены, но и земли его. Владения боярина Кучки куда как славно подходили для строительства нового города. Место и впрямь было отменным! Андрей, наделенный даром зодчего, сразу оценил его, и город, заложенный при отце, теперь возрастал там и укреплялся, нареченный Москвою. А боярина Кучку князь Юрий казнил. Остались у боярина три сына и дочь, красавица Улита. Недобр был день, когда по возвращении из дальних странствий впервые увидел ее Андрей. Кто она, он не знал тогда.

В тот день, проведя утро в охоте с несколькими отроками, князь отдыхал на берегу реки, предоставив коню утолять жажду. Жаром полыхало полуденное солнце, но в лесной тени не чувствовалось зноя. Дышал лес смолистым, ладанным духом, и легкий ветер освежал разгоряченного охотой князя. Недолго думая, Андрей снял сапоги, рубаху и пояс и бросился в реку, радостно предавая тело ее бодрящим объятиям. Вынырнув на поверхность, он заметил на берегу пригожую девицу. Мелькнуло суеверное: уж не русалка ли явилась защекотать доброго молодца? Хотел было перекреститься, да смутился – экий вздор придет же в голову, а еще христианин!

Девица, меж тем, отвернулась и пошла по тропинке в лес. Все лепо было в ней! И плавность царственной осанки, и до самых колен спадающая смоляная коса в мужескую руку толщиной, и удивительная белизна, нежность кожи… Андрей быстро выскочил на берег и, одевшись, поспешил за приворожившим его видением. Он никогда еще не видел подобной красоты. Ни одна женщина не успела доселе тронуть его сердца. А тут, словно околдованный, последовал за ней…

– Поздорову ли живешь, боярышня? Прости, коли напугал невзначай!

– Прости, если и я помешала тебе, витязь!

Глубокий, грудной голос странным образом сочетался с совсем еще юным лицом. Странным было и лицо это – белое, продолговатое, гордое, совсем не детское в столь нежные годы… Гордости много было в этом лице! В царственной посадке головы, в высоком челе и всегда чуть поджатых губах. И в глазах! Два омута – темных, как ночь, каким огнем умели гореть они, какие молнии извергать! В тот миг Андрей еще не знал об этом. В тот миг он просто тонул в этих омутах, удивляясь собственному душевному смятению.

– Как звать тебя, боярышня?

– Улитою.

– Меня – Андреем.

– Андрей? Мужественный, значит?

– Да, так переводится мое имя. Ты разве знаешь греческий?

– Отец много учил меня.

Андрею, в совершенстве знавшему шесть языков, это понравилось.

– А кто же твой отец?

Лицо девицы омрачилось:

– Он погиб, – проронила она, и впервые вспыхнули пугающим огнем ее черные глаза.

– Царствие Небесное ему, – Андрей перекрестился. – Это от того ты так печальна?

Скорбное выражение лица юной красавицы стразу бросилось ему в глаза, эта скорбь делала ее еще прекраснее.

– Да, витязь. Я очень любила моего отца, и мне не хватает его. Поэтому я ухожу в лес, чтобы одной поплакать о нем. Прости, мне пора возвращаться домой. Братья, должно быть, уже хватились меня.

– Я хотел бы вновь увидеть тебя, боярышня!

– Приходи вновь и увидишь, – был ответ.

На другое утро он снова ждал ее на берегу, ждал не с пустыми руками, но с княжьим подарком. Из дальних краев привез он матери богатый платок, шитый жемчугами и бисером, но княгиня Мария не дождалась сыновнего гостинца, и теперь покрыл он плечи красавицы Улиты. Зарделись щеки боярышни, видно было, что по душе пришелся ей богатый дар. Но вновь торопилась она уходить, вновь ничего не сказала о себе, не сказала и где искать ее. Точно и впрямь русалка или лесовуха, а не дева из плоти и крови!

О ту пору прибыл в строимый град отец. Был он еще не стар годами и истый богатырь телом. Андрей, бывший от рождения сутул, уступал ему и ростом, и статью, хотя силой и ловкостью уже превосходил родителя. Хрупкость покойницы-матери сделала его тоньше, легче, нежнее будто бы – так, по крайней мере казалось подле могучего и грозного Юрия Владимировича.

Едва приветствовав сына, огорошил князь:

– Надумал я, Андрей, женить тебя.

При этих словах вздрогнул вчерашний созерцатель. До крайних двух дней он и вовсе не задумывался о женитьбе, а ныне лишь одну жену подле себя представить мог. Да неужто отказаться от нее в угоду отцу? И поникла душа – а ведь придется… И не в государственном смысле дело, а заповедал так Бог. Сын да будет отцу покорен… Стоял Андрей, как стрелой пораженный, ничего не отвечал родителю. А тот, не обращая внимания на его смятение, продолжал:

– Вечером попируем наславу! Заодно и познакомишься с нареченной!

Смутно было на душе у князя весь оставшийся день. Даже молитва не шла на ум ему. Проскакал наметом несколько верст по самым буеракам, чуть не запалив любимого коня, и в терем княжеский возвратился темнее тучи. Там уже вовсю кипела подготовка к пиршеству, жарились ароматные туши, разливались пенные меды, носили проворные служки блюда с восточными яствами.

Умывшись и обрядившись в богатые одежды, полагающиеся случаю, Андрей присоединился к отцу, уже восседавшему с приближенными боярами за ломящимся от снеди столом. Вот, отворились двери, и вошли в трапезную новые гости – красивая, дородная боярыня, трое молодцев и… Перехватило дыхание у Андрея! Позади них увидел он свою лесную царевну. Увидела и она его, вспыхнула цветом маковым, а затем белее полотна сделалась.

Отец поднялся навстречу гостям и, радужно приветствовав боярыню, подозвал сына:

– Ну, вот, боярыня, сын мой, из дальних странствий возвратившийся! Люби и жалуй его и ты, и твои сыновья, которые да будут ему отныне названными братьями! Обещал я дочери твоей лучшего жениха сыскать, так и держит слово князь Юрий!

При этих словах Улита вскрикнула и, забыв себя, выбежала прочь. Грозно сдвинул брови князь Юрий, а Андрей бросился следом за беглянкой.

На дворе уже смеркалось, и в праздничной суматохе долго метался он, ища следов своей красавицы, но она точно в воздухе растворилась. Наконец, почти отчаявшись в поисках, Андрей увидел ее. Она одиноко стояла на смотровой башне, неподвижная, смотрящая в неведомую даль… Князь вдруг испугался, что девица бросится вниз и разобьется, и опрометью взбежал наверх. Увидев его, Улита отшатнулась. Прекрасное лицо ее, мокрое от слез, но уже спокойное, исказилось ненавистью, блеснули молниями глаза. Кабы могли метать они эти молнии, так уж верно убили бы тотчас!

– Убирайся прочь, князь! – вскрикнула девица. – Твой отец моего отца убил ради моей любодейки-матери! Но до меня не дотянуться его долгим рукам! Мать мою взял, а я вам не достанусь! Будьте вы прокляты оба! Весь ваш род пусть будет проклят!

– Окстись, что ты говоришь! – взмолился Андрей.

– Не подходи, не то я вниз брошусь!

Она и впрямь бросилась бы в исступлении своем, и князь не тронулся с места.

– Не бойся, Улита, я не трону тебя. Лишь выслушай меня, прошу! Я не виноват в крови твоего отца. Меня даже не было здесь, когда пришла беда в твой дом, и ничего я не знал о том, что здесь поделалось. Когда я встретил тебя в лесу, я не знал, кто ты. Понял только, что иной жены мне в целом свете не надобно! Скажи, если бы я был не я, если бы посватался к тебе, ты отказала бы мне?

Дрогнули плечи измученной боярышни, печально взглянули на князя глаза-омуты:

– Нет, князь, не отказала бы я тебе. Но ты – тот, кто ты есть! И между нами великая кровь, и ее не иссушишь ничем!

– На нас с тобой нет никакой вины. Верь мне, что я любил бы тебя всю жизнь, какую Господь мне отмерит! И защищал бы тебя, если понадобится, даже от собственного отца! За что же казнишь и проклинаешь меня?

– К чему твои сладкие речи, князь? Ведь отец твой уже все решил, а его воля закон! И мне теперь два пути: или под венец с тобой, или… – Улита взглянула вниз, инстинктивно подавшись вперед трепещущим телом.

При этом движении Андрей прыжком бросился к ней и, крепко обхватив стройный стан, понес вниз. Девица отчаянно отбивалась, расцарапав ему лицо, но он не чувствовал боли. Сойдя на землю, князь отпустил ее, утер кровь.

– Не смей, не смей прикасаться ко мне! – клокоча от ярости, шипела Улита. – Сын убийцы! Думаешь, на все ваша власть? Так я в омут брошусь! Из омута не достанешь!

– Не нужно тебе в омут бросаться, – покачал головой Андрей. – Не бери греха на душу. А меня не бойся. Силой я любую вражью крепость возьму, если возжелаю, а тебя не стану. Как сама решишь, так и будет. Откажешься быть моей, так я сам откажусь отцовскую волю исполнить. Тебе ничего не будет за то.