Олимпийские игры. Очень личное

Наблюдать за всем этим со стороны порой было невыносимо.

– Скорее бы все закончилось, – произнес рядом со мной телекомментатор. – И ведь не поможешь ничем, не подойдешь. Мы, мужики здоровые, этого олимпийского напряжения не выдерживаем, а требуем чего-то от девчонок. Да и за ошибки ругаем на всю страну…

Наши гимнастки, казалось, отрешились в тот вечер от всего мира. Когда какая-то из них выходила на помост, остальные, стайкой сбившись рядышком, закусывали губы и сжимали кулачки. Детеныши, брошенные в олимпийское пекло и обязанные выстоять. Против них были не только судьи: забитые звездно-полосатыми полотнищами трибуны зала откровенно болели за американок.

Света Богинская, единственная, кто уже проходил подобное испытание за четыре года до Барселоны – в олимпийском Сеуле, напрочь забыла о себе и, как наседка, успокаивала, обнимала то одну, то другую подругу, и мне с недоумением вспомнились ее слова, сказанные во время одного из тренировочных сборов: «Мы же так далеки друг от друга по возрасту. Да и интересы у нас совсем разные. Поэтому я всегда предпочитаю быть одна». А когда наконец они выиграли, и Таня Гуцу в голос зарыдала, выронив из рук нехитрые спортивные пожитки, то именно Богинская прижала ее к себе, гладила, успокаивала, закрывая спиной и руками от вмиг набежавших репортеров.

И радоваться командной победе, когда девочки все-таки добились ее, уже не было сил…

* * *

Богинской в Барселоне не повезло больше, чем кому бы то ни было. Ее золотая медаль в командном первенстве так и осталась единственной. На отдельных снарядах судьи придирались к нашим девчонкам, как только могли, словно стараясь отомстить за тысячные доли балла, которые сложились в пользу Татьяны Гуцу в многоборье, отделив ее золото от серебра американки Шэннон Миллер. Именно поэтому единственное индивидуальное золото, которое Таня Лысенко выцарапала у соперниц на бревне, можно было без всякой натяжки расценивать как спортивный подвиг. Всего за год до Игр Тане страшно не повезло на чемпионате мира в Индианаполисе: выступая на брусьях, она воткнулась руками в жердь и сломала пальцы. Перед Играми у Лысенко появилась новая проблема: от больших нагрузок стал сдавать организм – сводило мышцы. Правда, об этом знали только ее тренер и она сама.

Обычно улыбчивая и предельно вежливая Таня, сойдя с пьедестала, попыталась было поддержать начатый мной разговор («Расстроилась, честно говоря, из-за прыжка, да и в многоборье могла выступить получше…») и вдруг, уже не сдерживая брызнувших слез, опустилась прямо на маты: «Ой, что-то я ничего больше не могу».

Потом, отплакавшись, она вдруг подняла на меня грустные глаза и совершенно неожиданно сказала:

– А ведь команды такой у нас уже никогда-никогда не будет. Разбежимся кто куда…

А еще в Барселоне был полностью наш мужской пьедестал в многоборье, четыре золота Виталия Щербо на отдельных снарядах, приобретенное им звание шестикратного (в общей сложности) олимпийского чемпиона. В заключительный день соревнований трибуны устраивали Щербо раз за разом такую бешеную овацию, что арбитр, рискующий попридержать оценку нашему гимнасту, имел почти стопроцентные шансы быть растерзанным инчадой – испанскими болельщиками – прямо у судейского пульта.

* * *

В самолете, который вез из Барселоны в Москву первую группу олимпийцев, мы со Щербо сидели рядом. Все: и журналисты, и спортсмены, и их совсем еще не старые тренеры – были уже, как водится, на «ты», чувствуя себя единой командой с единственным желанием: «Скорее домой!»

Виталий то и дело вскакивал, пытаясь воевать со стюардессой, которая упорно пыталась отправить его необъятных размеров сумку вниз, в багажное отделение: «Девушка, милая, вы с ума сошли! Там же медали!!!»

И только когда «девушка», отчаявшись, махнула в его сторону рукой, уселся на место и как-то очень тяжело замолчал.

– Я не сказал тебе в зале… Не потому, что скрывал что-то, просто тогда сам еще решения не принял. А сейчас все решено. – Виталий на секунду прикрыл глаза, то ли вновь вспоминая Олимпиаду, то ли пытаясь представить, как оно все будет дальше, в новой жизни… – Уезжаю я… В Германию.

– А как же Белоруссия? У вас ведь теперь своя страна, своя сборная…

– Так я и буду продолжать выступать за Белоруссию. Хотя по большому счету, если разбираться, кто мне больше в этой жизни дал, то ответ однозначный – молодежная сборная СССР. Я же никогда дома в Минске даже не тренировался – все время на «Круглом», все время под Москвой, все время вместе с командой. И уезжаю в Германию не потому, что там лучше или сытнее, а потому, что мне абсолютно все равно теперь, где тренироваться. Нет команды – и, значит, все равно…

Глава 5. Осколки великой державы

Память – причудливая субстанция. В 2003-м, стоя под трибунами возможно красивейшего в мире бассейна «Монтжуик», где в 92-м проходил олимпийский турнир по прыжкам в воду, мне вдруг вспомнилось, как именно на этом месте, откуда открывался потрясающий вид на потрясающий город, ко мне, черный от горя, подошел главный тренер сборной Валерий Крутов. Молча достал из сумки, целый день простоявшей на сорокаградусной жаре, до омерзения теплую бутылку водки, и так же молча, не чувствуя вкуса, мы с подошедшими следом тренерами стали пить ее из мятых бумажных стаканчиков. Ирина Лашко, имевшая невероятный шанс обыграть непобедимую китаянку Гао Мин, проиграла ей в последнем прыжке. Нелепо, из-за собственной и совершенно дурацкой ошибки. Упустила возможность, которую жизнь больше не представит ей никогда.

Такого ажиотажа, что царил в бассейне накануне финальных соревнований на трехметровом трамплине у женщин, пожалуй, еще не бывало. Гао Мин, великая Гао Мин, не проигравшая за восемь с лишним лет ни одного старта на этом снаряде, включая лос-анджелесские и сеульские Игры, пребывала в состоянии, которое спортсмены именуют «развалом». У нее не ладились разбег и вращение, отталкивание и вход в воду. Явно дрожали губы, и паническое напряжение не исчезало из глаз.

А тренеры, спортсмены и даже судьи (!) считали своим долгом подойти к нашей Ирине Лашко или, на худой конец, к ее тренеру Николаю Мамину, похлопать по плечу и сказать нечто вроде: «Ну, завтра – ваш день».

Мне всегда казалось, что для самой Лашко ее постоянные проигрыши великой китаянке давно стали делом привычным и не вызывающим особых расстройств и переживаний. Слишком давно уверился прыжковый мир в том, что обыграть худенькую Гао простому смертному ну никак не под силу. А значит, позора и повода для печали в этом случае не может быть никакого.

«Можешь ты наконец у нее выиграть?» – спросила я в сердцах Ирину накануне Игр. «Я все могу», – ответила она, вальяжно развалившись в кресле в крохотном номере спортивной гостиницы. И вдруг, совсем по-детски, жалобно добавила: «Ну не получается у меня пока. Вот закончит она выступать после Олимпиады, тогда и разберемся со всеми остальными».

«Остальных» в Барселоне, как выяснилось, для них двоих просто не существовало. Даже чемпионки Европы и Америки – Хайдемари Бартова из Чехословакии, немка Брита Балдус, Джули Овенхауз из США – прыгали как бы сами по себе, борясь за иные, нечемпионские места.

«Десятка», полученная Ириной уже за второй прыжок, свидетельствовала о том, что впервые за восемь лет у судей появился новый фаворит. Перед седьмой серией – уже в произвольной программе – преимущество Лашко составляло пять баллов: не то чтобы солидно, но, учитывая, как легко дались ей все эти шесть попыток, можно было начинать успокаиваться. И вдруг…

Все рухнуло в один момент. Жалкие 37,8 балла, полученные Ириной в сумме за сложнейший прыжок, отбросили ее – она оказалась на 24 балла позади китаянки. Синтия Поттер, бронзовый призер монреальской Олимпиады в прыжках с трамплина, а в Барселоне – комментатор NBC, которая так же, как и я, отчаянно болела за нашу спортсменку, внезапно севшим голосом прошептала: «Вот и все. Это – Олимпийские игры, ты знаешь…»

Я знала, что она имела в виду. Ту самую, монреальскую Олимпиаду, где, несмотря на расклад симпатий и антипатий, по всем существующим законам победить – и на вышке, и на трамплине – должна была наша Ирина Калинина. Ее тогдашнее преимущество над соперницами на обоих снарядах было под стать преимуществу, которое всегда было у легендарного Грегори Луганиса, и которое долгие годы имела на трамплине Гао Мин. Каждый встречный-поперечный считал своим долгом сообщить об этом Калининой. Лично. Точно так же, как сообщали Лашко накануне заранее спрогнозированного на нее финала.

И так же, как Лашко, Калинина не справилась с таким грузом. Может быть, именно поэтому золотая медаль на вышке там, в Монреале, досталась мне – темной лошадке, которой никто ни разу накануне финала не сказал, что золотая медаль, мол, – вот она: протяни руку – и получишь.

Сидя в отчаянии на раскаленной комментаторской трибуне бассейна «Монтжуик», я вновь вспомнила ощущение того, что не могли здесь, в Барселоне, объяснить словами уже чемпионы – Садовый и Попов, Гуцу и Лысенко, Карелин…

«Это – совсем другое», – говорили они, отвечая на вопрос, что же отличает Игры от, скажем, чемпионатов мира, где состав участников бывает и посильнее.

Это «другое» было безумнейшим, не видным глазу внутренним напряжением, когда можно блестяще выступить всего за несколько часов до финала, а выйдя на главный старт, внезапно почувствовать, что не осталось ни сил, ни мыслей, кроме одной. Мерзкой и гаденькой: «Скорее бы все кончилось».

Вот еще одна картинка олимпийских времен: все тот же пресс-центр. Глубокая ночь, включенные на полную катушку кондиционеры гоняют по помещениям ледяной ветер, выстуживая все вокруг до такой степени, что приходится выходить на улицу – греться. И горстка российских журналистов у телеэкранов. А на них безостановочно повторяется в записи один и тот же сюжет: полуфинальный баскетбольный матч Объединенная команда – Хорватия, его последние секунды. Пас Александру Волкову – и тот не попадает в корзину…

Как ни парадоксально выглядит это со стороны, олимпийскими чемпионами частенько становятся отнюдь не фавориты, а те, кто смог (какой ценой – это уже другой вопрос) не сгореть в безумной топке человеческих страстей, спрессованных в считаные дни и часы.

Только в 1992-м, в бассейне «Монтжуик», от этого понимания всем нам было, увы, не легче. Китаянка, почувствовав себя в безопасности, вмиг превратилась в прежнюю беспощадно безошибочную Гао, и надеяться, что она дрогнет, было наивно.

… У выхода на улицу меня неожиданно окликнул знакомый еще с первых дней Игр парнишка-американец, приехавший в Барселону поглазеть, пообмениваться значками и эмблемами: «Поздравляю!..» А я, машинально протянув ему значок, вдруг, сама того не ожидая, расплакалась.

Он покрутил в руках металлическое изображение советского флага и вдруг сказал:

– У вас нет страны. Но вы – великая нация. Если способны так расстраиваться из-за серебряной олимпийской медали…

* * *

Еще один парадокс: за тех, кто в 1992-м входил в Объединенную команду, а после, волею судьбы, оказался в самых разных странах, все последующие годы, что они продолжали выступать, я болела, как за своих. Не получалось, например, глядя на всевозможных борцовских чемпионатах на Алика Тер-Мкртчана, который выходил побеждать уже в костюме немецкой сборной, забыть, как горько он плакал в том пустом коридоре олимпийского зала, став вторым…

Совместно пережитые, пропущенные через себя трагедии – тот же цемент в человеческих отношениях. Счастливые и горестные моменты – у каждого свои – сроднили с Барселоной всех, кто был на тех Играх. Просто у нас воспоминания остались ярче. Все-таки именно наша команда тогда оказалась сильнейшей.

… А ведь для кого-то Барселона – это просто один из городов мира…

1994 год. Лиллехаммер

Глава 1. Вот моя деревня…

Олимпийские игры 1994 года в Лиллехаммере стали для меня первым журналистским опытом работы на подобных соревнованиях в одиночку. Опытом уникальным и поистине неоценимым.

То, что в Лиллехаммере оказалась именно я, стало следствием определенного стечения обстоятельств. Найти денег на поездку журналиста за границу в начале девяностых по-прежнему оставалось проблемой для любого издания. И уж тем более для столь юного, каким был «Спорт-Экспресс».

На выручку пришли руководители российского олимпийского комитета: решили за свой счет, точно так же, как это было в 1992-м, повезти в Лиллехаммер группу олимпийских чемпионов прошлых лет, расселив их в самых обычных норвежских семьях и снабдив весьма ограниченным числом билетов на спортивные мероприятия.

Перед коллегами по большому спорту у меня было громадное преимущество – официальная аккредитация, дающая право посещать все соревнования. Она была у «Спорт-Экспресса» единственной, мне ее в итоге и вручили. Отсутствие сколько-нибудь солидного журналистского опыта в расчет не бралось. Отсутствие собственных денег – тоже.

Собственно, я и сама не очень комплексовала по этому поводу: одна только возможность увидеть, как на лед Лиллехаммера выйдут уже вроде бы ушедшие из большого спорта легендарные фигуристы прошлых лет, которым Международный союз конькобежцев на время возвратил любительский статус, стоила в моем представлении любых жертв. И я начала собирать чемодан для поездки в Норвегию.

* * *