Бледный луч

– Возможно и так! – выпалила Эмма, но потом испугалась собственной неуравновешенности и реакции мужа. С раскаенным видом она сделала к нему шаг и повисла на шее.

– Прости меня, родной, прости, – он ласково свел руки за её спиной, – я такая импульсивная! Но постарайся меня понять: ты причинил мне огромное расстройство. Я не могу смириться с тем, что не увижу Рим!

– Эмма, я правда сожалею. Мне сообщили только вчера. – Его добрые безобидные глаза сделались печальными, с тенью осознанной твёрдости. – Но тебе придётся смириться… Бросить практику сейчас было бы глупо. Я уже потратил столько времени и средств, что назад пути нет. К тому же мне нравится выбранная профессия, и отказаться от неё сейчас не могу. Нужно проявить немного терпения.

Эмма отскочила от Фрэнка, багровея от досады.

– Немного терпения? – вскричала она. – Я итак достаточно терпела за эти месяцы! Мало того, что вижу тебя украдкой, всего пару часов, когда хочу отдавать тебе целый день! Так ещё и должна намеренно отказаться от маленькой мечты, которая озаряла дни ожидания тебя с больницы. Да ты, оказывается, эгоист, Фрэнк, и ты требуешь от меня слишком многого!

Из желания обнять её Фрэнк подошёл ближе. Скрестив руки на груди, она встряхнула головой и отвернулась лицом к фонтану. Вода упоительно журчала, убегая также быстро, как грезы Эммы уносились в даль несбыточных надежд. Ветки старых вязов спустились к верхушке фонтана, осторожно шелестя юной листвой. Слезы напирали на её глаза, но Эмма изо всех сил пыталась сохранять невозмутимость. Ещё мгновение Фрэнк помедлил. Часто дыша, Эмма продолжала театрально заявлять протест. Фрэнк заметил удивительную особенность своей жены: она была прекрасна и в злости, и в добром настроении. Глаза блестели в обоих случаях. Грудь выполняла заученный репертуар шумного дыхания. Она усиленно поджимала губы, собирая их вместе, как цветы собирают в маленький букет. От сего замечания Фрэнк смягчился, неожиданно посмеялся и насилу обнял её.

– Любимая…

– Оставь меня, Фрэнк! Ты поступил нечестно.

– Знаю, со мной тоже поступили нечестно. Умоляю тебя немного подождать. Мы съездим туда в следующем году. Всё же лучше, чем никогда.

Метнувшись взором к нему, Эмма глянула в лицо Фрэнку, и её беспокойный взгляд прояснялся надеждой.

– Обещаешь?

– Обещаю!

7

Год пронесся медленно и утомительно для Эммы, и в одно мгновение – для Фрэнка. Когда Габриэла полностью окрепла, а из последствий осталась только хромота, заставляющая искать опору под рукой, Габриэле стали посылать записки с приглашением на обед или ленч. Но перспектива поездки в транспорте её не прельщала, и она отказывала созывателям.

Однако, теперь временная неполноценность больше не служила поводом замкнутого существования. Габриэла будто очнулась от продолжительного сна, и начала собирать гостей у себя. Среди них мельтешили жены чиновников, биржевых работников, таможенников и военных офицеров. Дамы знатные, солидные, кичливые положением, глупые не по годам, сварливые, едкие как щелочь, разодетые и слишком придирчивые. Разговоры их Эмме были чертовски скучны, а Фрэнк стал возвращаться за полночь или под утро, а то и вовсе на следующий день. Конец учебного пути ознаменовался необходимостью акушерской практики. На тот момент рожениц в квартале Итон насчитывалось порядка десяти, и Фрэнк, получивший их на попечение, мог вернуться домой только по завершении родов. Приходил он чуть живой, опустошенный и, не вкушая пищи, поднимался наверх, чтобы успеть поспать. Ведь в любую минуту за ним могли прийти для родовспоможения.

В такие дни Эмма, оскорбленная одиночеством, не спускалась на приём и предпочитала оставаться без дотошных дам. Скука утомляла её хуже вечера в опере. Без особого желания она заходила в библиотеку и доставала с полки небольшой романчик в классическом жанре. Она пересилила себя прочесть десять страниц, а потом, к своему изумлению, уже не могла оторваться и просиживала часами в тихих стенах, где отдаленно слышался гам светских бесед.

Чаще всего Фрэнк приходил, когда Эмма уже спала. Тогда он целовал её, укрывал одеялом и ложился спать. Потом несколько дней никто не вызывал его к роженице, он освобождался раньше и шёл в кабинет для подготовки к последнему экзамену.

Однажды Эмма проснулась ночью и растерялась, не обнаружив рядом Фрэнка. Растерянность уступила место злости. Сколько можно оставлять её одну? Она обула комнатные туфли и бесшумно спустилась на первый этаж, где под лестницей по коридору находился кабинет.

Там, в свете ночной лампы сидел Фрэнк. Необычайно бледный, с большими глубокими синяками под глазами он ещё хлеще осунулся. В нём было не признать грубой мужской силы; он худенький, как тростника, и в сравнительной степени Эмма выглядела солиднее его. Она не могла уразуметь, зачем он так изводит себя. Ради интеллектуального развития? Профессии? Его пытливые глаза бегали по строчкам раскрытой книги, как жадные сыщики. А окружающая обстановка кабинета будто давила на плечи Фрэнка полными стеллажами книг под потолок с разноцветными корешками. На столе с двух сторон, вплоть до его груди тоже высились учебники, и казалось, Фрэнк угодил в плен к этим грамотным толстым рукописям.

– Фрэнк, – тихо позвала его Эмма.

Он вяло поднял голову, и на лице опечаталось смутное недовольство.

– Я думал, ты давно спишь.

Эмма грациозно вошла. В белой длинной сорочке с широкими рукавами её тело просвечивалось; очертания груди угадывались сквозь мутный материал и смотрелись соблазнительно. Каштановые волосы, падающие массивные волнами тоже шептали соблазном.

– Да, я ждала тебя и уснула за книгой.

Эмма обошла стол и упёрлась в него ладонями. Фрэнк откинулся на спинку кресла, и Эмма ещё раз подметила, как похудело лицо мужа. И руки его стали худее, и запястье тоже худыми, как у голодающего бродяги.

– Похоже, книга изводила твоё любопытство, – усмехнулся Фрэнк, но Эмма опустила его иронию.

– Я прекрасно сплю за чтением, особенно под научные трактаты.

Фрэнк рассмеялся, но также устало, как и смотрел.

– Тебе нужно отдохнуть, – заметила Эмма, – нельзя работать постоянно. Работа убила не одну лошадь.

Она обвила его сильную шею и с вожделением прильнула к нему. Дни её тянулись бесконечной лентой: серой, белой, розовой, но всё же лентой, и она сильно тосковала без Фрэнка. Ей требовались его теплые прикосновения, ласки, душеумиляющие слова, которыми тот не разбрасывался, а говорил раз в день. Она считала для несметных чувств одного признания недостаточно. Она хотела слышать их постоянно, ежечасно, ежеминутно! Но от Фрэнка исходило только спокойствие духа.

– Ложись спать, я скоро буду. Надо дойти до третьей главы. Прочитанное пригодится в завтрашней практике.

Эмму раздирало на две части, одна из которых – очень добрая и жалостливая, твердила, что супругу итак достаточно хлопот. Но её бушующая молодость, редкие встречи, заточение четырёх стен вдыхали в неё желание почувствовать себя нужной и любимой женщиной.

– Дорогой, твои знания никуда от тебя не денутся, – она поцеловала его и с улыбкой отпрянула.

– Ты ведь тоже не денешься, не так ли?

Простецкая улыбка Фрэнка подлила масла в огонь уже нагоревшей неприязни. Он много читал, постигал медицинские навыки, положения, но никак не мог разобрать, почему Эмма всегда кипятится. Они женаты, в достатке, не больны – что ещё необходимо для искомого счастья? Кто поймёт этих женщин?

– Не говори так, Фрэнк, это оскорбляет меня. А я не буду терпеть унижение!

– Ты слишком остро реагируешь. У меня и в мыслях не было тебя унизить.

– Но ты унизил! – Эмма подзадоривала сама себя, ей хотелось напасть за него за его пренебрежение к её женской природе. – Если я так тебе мешаю, мог бы не жениться!

– Чем дольше ты будешь пререкаться, тем позднее я приду в спальню.

Фрэнк говорил успокаивающим голосом, без насмешки и злобы. А Эмма слышала в его интонациях скрытое намерение обидеть. Он не дал повода думать, что она по-прежнему желанна. Её пленили злость и претензии. Сокрыв их в сердце, она бросила на мужа мучительный взгляд и молча покинула кабинет; а Фрэнк ещё долгое время – даже когда Эмма исчезла за дверью – смотрел ей вслед, задумчиво водя пальцем по странице распахнутый книги. Между ними пролегла стена недоговоренности.

Так продолжалось несколько недель. Фрэнк совершенно забегался. Больничные заботы отбирали у него силы. И он оживал только, когда видел, что ему всё удается.

Эмма полностью зависела от настроения Фрэнка. Когда он приходил мрачнее зимнего неба, её легкость и приподнятость духа перегорали, как фитиль догоревшей свечи. Реже Фрэнк приходил невероятно веселым, беззаботно смеялся, и в те неповторимые дни Эммы получала все тридцать три удовольствия семейной жизни.

Поскольку трудился он допоздна, поехать куда-то развлечься было невозможным. Фрэнк уставал, тогда как Эмма извергалась энергией и кипучей жизнерадостностью. Фрэнк находил довольствие в книгах, Эмма жила только моментами ожидания мужа с больницы.

– Ты, наверно, меня совсем не любишь? – который раз упрекала она.

На что Фрэнк улыбался и нежно трепал её за розовую щёчку.

– Конечно, люблю. И вряд ли что-либо изменится.

Эмма утешалась, воскресала всем телом, а душа её улетала в далёкие просторы счастья. С невообразимым рвением она стремилась жить только для него, делать всё возможное для его комфорта и наивно думала, если любить его так сильно, как вообще никто никогда не любил, он тоже будет счастливым. Она не испытывала стыда за чувства, которые делали из неё пленницу. Ей захотелось воздавать ему элегии, быть для него несокрушимой опорой. Она осознанно подчиняла духу свою плоть. Фрэнк был для неё подобен Богу. Она приходила в восторг, когда массировала его плечи, а он листал "Star", и сердце её заходилось от мысли, как приятно ему ощущать её неиссякаемую любовь.

В выходной день, следуя за ним ласковой кошкой, она устраивалась в гостиной, где Фрэнк читал, и забиралась к нему на колени, а потом сворачивалась чуть ли не клубочком на его груди. Тогда её душевные раны затягивались рубцами прощенных обид, и дул ветер легкого спокойствия. Она гладила его руки, сидя в ногах супруга на подушке; покрывала его небольшие, с виду неуклюжие пальцы страстью своих нежных губ. Фрэнк с умилением глядел на неё, улыбался уголком рта, проводил рукой по щеке. В неугоду Эмме, для которой вечность рядом с ним – один короткий миг, долго в скованном положении он просидеть не мог.

– Поднимайся! Пройдёмся по саду, – говорил Фрэнк, поцеловав её в лоб.

– Разве тебе плохо здесь? – удивлялась Эмма. – Там ведь садовники, слуги и Лоусены, я не смогу тебя обнимать у них на глазах.