Криминалистика по пятницам

Криминалистика по пятницам
Елена Топильская

Любимый детектив
Большинство детективных романов известной петербургской писательницы Елены Валентиновны Топильской, в прошлом – следователя по особо важным делам, послужили основой сценария первых восьми сезонов популярного телесериала «Тайны следствия», посвященного суровым трудовым будням работников районной прокуратуры. Так, роман «Криминалистика по пятницам» – о том, как трудно расследовать дело о преступлениях, совершенных человеком без лица. Выбирая места для нападений, он пишет загадочный акростих, который уводит следователя Марию Швецову в прошлое, скрывающее страшные семейные тайны убитого мужчины. Они и помогают найти настоящего преступника. Представлены также рассказы о наиболее интересных случаях из следственной практики автора.

Елена Валентиновна Топильская

Криминилистика по пятницам

© Топильская Е.В., 2018

© ООО «Издательство „Вече“», 2018

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2018

Криминалистика по пятницам

Все злодеяния имеют большое фамильное сходство, и если подробности целой тысячи дел вы знаете как свои пять пальцев, странно было бы не разгадать тысячу первое.

    А. Конан-Дойль. Этюд в багровых тонах

Глава 1

– Здравствуйте. А скажите, убийства с отчленением голов еще не начались?

Был чудесный солнечный день. Яркий луч, залетевший в открытое окно, весело дробился о край зеркала, выбрасывая в мой пыльный прокуратурский кабинет прозрачные брызги всех цветов радуги. На улице залихватски дребезжал трамвай. В соседнем кабинете – у друга и коллеги Горчакова – еле слышно пиликала какая-то игривая песенка. (Чем он там занимается в рабочее время?) Из телефонной трубки, прижатой к моему уху, несся скрипучий голос эксперта Катушкина:

– Так нет еще убийств с отчленением голов?

Уже в который раз он, звоня мне по своим экспертным делам, начинал беседу с этого простодушного вопроса.

– Насколько я знаю, нет, – с осторожностью подбирая слова, ответила я.

– Скоро будут, – радостно пообещал Катушкин.

Он почему-то всегда звонил мне по пятницам. И после его звонков я все выходные не могла отвязаться от мыслей о расчлененках. Да, бывало; бывало, что в общественных местах, и в городе, и в области, находили части трупов разной степени разложения. Кое-что удавалось собрать, как паззл, кусочек к кусочку, и даже опознать, только чаще рука, нога или голова зависали в информационной системе, ожидая своего часа, когда к ним можно будет приложить приметы какого-нибудь пропавшего без вести. Но в последнее время таких убийств стало немного. Теперь мы то и дело выезжаем на огнестрелы: там никто не заботится о сокрытии трупа, прошитое выстрелами тело так и валяется во всей неприглядности насильственной смерти, а рядом – еще и орудие убийства брошено в россыпи стреляных гильз, любуйтесь…

Вот когда я только пришла в прокуратуру много-много лет назад (в прошлом веке), наши подследственные убивали преимущественно ножами или подручными предметами, имевшимися в хозяйстве, – утюгами, сковородками… Убийство с расчленением трупа говорило в первую очередь о тесных связях потерпевшего и преступника, о том, что злодею надо было срочно избавляться от трупа, а поскольку выносить мертвое тело целиком хлопотно, тяжело и к тому же привлекало внимание соседей, то приходила идея его выносить по частям.

Правда, пару раз попадались извращенцы, распиливавшие трупы из эстетических соображений, никаких утилитарных целей не преследуя. Был один урод, который отпилил у несчастной, убиенной им жертвы голову, прочие останки вынес на помойку, а голову пристроил на телевизор и несколько вечеров любовался ею, пока по кровавому следу с помойки не пришла милиция. По-моему, его в итоге признали невменяемым, во всяком случае, это было бы логично. Дело расследовал Горчаков, и, судя по тому, что я не помню, чтобы Лешка проводил какие-то следственные действия с арестованным, тот, очевидно, сразу после ареста отбыл в психушку, где и остался…

Тьфу! Я помотала головой, отгоняя воспоминания. В трубке уже гудело «пи-и, пи-и»; за стенкой явственно зашевелился Горчаков, и буквально через пару секунд в дверь просунулась его косматая башка.

– Катушкин звонил? – прозорливо спросила башка. – Тогда давай чайку попьем.

Он протащился в мой кабинет целиком и плюхнулся на стул для свидетелей. «Попьем, Маша, чайку» – это значит, Маше идти в туалет за водой, включать чайник, заваривать и разливать по чашкам. А потом еще и посуду мыть.

– Какого чайку? – вяло попыталась я отбиться. – Через час домой идти. Ты никого не вызывал?

Горчаков помотал головой.

– И я тоже. Дома тебя Ленка чаем угостит.

Вот за что люблю Горчакова – его всегда просто уговорить. Он не вязкий. И доверчивый. Верит, что его Ленка сутки напролет караулит в прихожей с котелком щей и пирогами наготове для него, проглота. Впрочем, раз Лене Горчаковой удается удерживать его в убеждении, что так оно и есть, уже целых… дай бог памяти, лет двадцать… Значит, ему можно только позавидовать.

– Ладно, – легко ответил он и потянулся. – Пусть Ленка поит. И кормит. Катушкин, значит, звонил? – повторил он. – Странный он мужик.

– Странный, – согласилась я. – Он мне, знаешь, что говорит всегда при встрече? «Вы, Мария Сергеевна, так хорошо выглядите, потому что все время общаетесь с хищниками, субъектами насильственных преступлений, вот и подпитываетесь от них энергией, как паучиха – комариным соком». Представляешь?

Горчаков слегка упорядочил свою расслабленную позу и с интересом стал меня рассматривать, ища признаки то ли паучьей кровожадности, то ли комариного сока на устах. То ли просто критически осмысливал заявление Катушкина про то, что я хорошо выгляжу.

– Неслабый комплиментик, – наконец сказал он. – С него станется. Я вообще, когда его в первый раз увидел, не понял – он эксперт или сам псих ненормальный. Говорят, это заразно. Врачи в психушках в конце концов получают те же диагнозы.

Да, эксперт-психолог Катушкин, специалист в редкой области криминальной гомицидологии (термин, им самим изобретенный), на неподготовленных людей производил неоднозначное впечатление. Довольно сильное. Еще бы: грубое, с резкими чертами лицо, черный ежик коротких волос и такие же черные и жесткие усы; неожиданно хитрые, глубоко посаженные глазки, бегающие так, словно он сам – излюбленный персонаж Ломброзо; неприятный, скрипучий голос, изрекающий парадоксальные, на грани допустимого, вещи, или даже, на слух непосвященного, откровенный бред… Да еще этот его говорок, то спотыкающийся на глухих согласных, то катящийся торопливым горошком, совершенно не характерный для ученого мужа. Эпатирующий гардероб: замшевые потертые куртки – и галстуки-бабочки, всякий раз неприличного цвета. Плюс массивная трость, то ли для форсу, то ли для самообороны.

Странный тип, малоприятный.

– Но при этом гений, – задумчиво сказала я вслух.

И Лешка согласно кивнул.

– Гений. Кто же спорит. Помнишь мою расчлененку? Пасюкевич, на телевизор голову от трупа поставил? Я тогда не мог обвиниловку начать, не понимал, как подступиться. А Катушкин мне все так разложил по полочкам в своем заключении, все так понятно сразу стало, у меня этот Пасюкевич так красиво нарисовался.

– А он разве был вменяемым? – удивилась я.

Лешка махнул рукой.

– А! Судебная психиатрия – такая же наука, как и все остальные. «Чего изволите». Признали вменяемым, чтобы расстрелять его могли. А к суду – раз! И мораторий грянул. Так что скоро выйдет, упырь.

Мы помолчали. Я подумала, что и мне Катушкин помогал неоднократно разобраться в мотивах преступлений, словно подсвечивая потаенные побуждения злодеев, скрытые не только от мира, но даже и от них самих. Зато не от эксперта Катушкина. Вот, например, у меня был такой подследственный, старый рецидивист, семь ходок по тяжким преступлениям. Освободившись в очередной раз, устроился на завод, через пару месяцев выкинут был оттуда за длительный прогул и с тех пор свободно шлялся по пьяным компаниям. И в каждой компании после его ухода находили труп. Причем все убитые даже не скандалили перед смертью с моим фигурантом, наоборот, раньше всех отрубались и тихо засыпали где-то в уголке. Он их всех убивал спящими.

И хотя доказать его вину в убийствах не составило труда – и свидетельских показаний, и экспертных заключений в деле хватало с избытком, у меня, как и у Лешки с его расчленителем-Пасюкевичем, не получалось обвинительное. Не хватало самого важного: мотива. От отчаяния я углубилась в исследование личностей потерпевших; а вдруг они все были «петухами», и старый зек, осознав, что пил в одной компании с опущенными, мочил их по зековской традиции? Нет. Никто из погибших при жизни даже судим не был и в противоестественных половых связях не замечен. Ревность какая-нибудь исключалась по причине отсутствия у зека дамы сердца, пусть и временной, на одну пьянку, да и по причине отсутствия интереса к дамам у потерпевших (вернее, не так: по причине отсутствия интереса к сексу). Краж в компаниях перед убийством не случалось, и последний стакан никто из жертв не крысил. И даже мало-мальски оскорбительных высказываний в чей-то адрес эти убогие не допускали. Они просто насасывались бормотухой, как клопы, а потом валились по углам в пьяном бесчувствии. И во сне получали зверские удары топором, чугунной болванкой, утюгом, кроившие им черепа, словно скорлупки грецких орехов. С чего бы? Ведь, по заключению психиатров, здоров был мой фигурант, если можно душевным здоровьем называть привычку к жестоким убийствам.

Так я ломала себе голову до тех пор, пока добрый друг и коллега Горчаков не кинул здравую мысль. Психиатрию получила? Вменяем? Тогда назначь своему злодею, сказал он, психологическую экспертизу и поручи ее душке Катушкину. Я назначила. Пришел душка Катушкин и принес мне заключение экспертизы, которое оказалось замечательной подкладочкой под описательную часть обвинительного заключения. С большим воодушевлением я настрочила, что мой Икс, «будучи эпилептоидной личностью, что проявлялось в атипичном течении алкогольного опьянения – вспышках, по малозначительному поводу, неприязни и злобы, которые он распространял на окружающих» и т. д., и вот на эту подкладочку непринужденно положила фабулы всех преступных деяний обвиняемого. А на словах Катушкин объяснил мне мотив злодея кратко, но емко:

– Зачем убивал? Пьяных не любит.

Что интересно, когда я в тюрьме знакомила своего подследственного с заключением этой самой экспертизы, и он, долго и вдумчиво зависая над каждой страницей, в конце концов попросил разъяснений непонятных терминов, я воспользовалась формулой самого автора заключения: мол, пьяных не любите. И вдруг этот заматерелый, засиженный субъект, вину свою так и не признавший, несмотря на убедительнейшие доказательства, просипел мне, не для протокола, естественно:

– Точно. Пьяных не люблю. Вот эти все, – он пренебрежительно поворошил подшитое дело, услужливо раскрывшееся поочередно на всех фототаблицах со снимками с мест происшествий, со всеми кровавыми подробностями, – вот эти все, они ж не люди, прости господи.

– А кто? – удивилась я.

– Кто-кто… Не люди они, а непути. Я непутей валил, а никак не людей, понятно? Нажрутся и повалятся…

– Вы же сами с ними пили, – возразила я, но клиент мой гнул свое:

– Я своими ногами оттуда уходил. Понятно? Хоть и пил, а меру знал. А эти… Тьфу! Быдлом даже не назвать, много чести. А я – санитар. Землю чистил. А вы заместо спасибо меня опять на нары положили.