Яма

И Градский вдруг залип, наблюдая за резкой сменой человеческих эмоций. Казалось, время замедлилось, ибо как иначе объяснить то, что он расщепил каждую секунду этих перемен на лице Кузнецовой?

Выцепил взглядом отдельные фрагменты. Ее сверкающие зеленые глаза – коридоры ярких живых эмоций. Напряжение в острых скулах. Поджимающиеся розовые губы. Беглое скольжение языка по ним. Рваный и гневный выдох.

Изменилась энергетика вокруг нее. Пространство качнулось, и воздух внезапно стал тяжелым и горячим.

Она вдруг нарушила целостность его энергетической стены, оцепляя и создавая вокруг невидимый эмоционально-токсичный купол.

Выброс этих эмоций подействовал на Града, как удар в солнечное сплетение. Горячий поток, обжигая нутро, толкнул воздух вверх по груди, и у него перекрыло дыхание.

Гнев являлся сильной базовой эмоцией, совершить переход в которую можно из любой другой. И при этом из гнева возможно переключение на любую другую эмоцию. С гневом люди появлялись на свет, преодолевая дискомфорт и боль. Гнев служил толчком для многих сверхдостижений, часто являлся неким прорывом.

Град знал всю эту информацию в теории, но впервые ощутил столь ярко физиологически. А ведь эти чувства даже ему не принадлежали. Злилась девчонка, не он.

– Не бузи так, Серега, – вклинилась Руслана.

Странное энергетическое поле разорвалось, и поток энергии резко схлынул, оставляя после себя непонятную пустоту.

– А я и не бузил. Пока что.

– Ты тоже не начинай, Ник. Не заводись по пустякам, – мягко пристыдила младшую сестру Алина, дернув тонкую косичку, затесавшуюся между распущенными светлыми прядями.

Малая шарахнулась от нее, обиженно засопела, а потом резко развернулась и прошагала через импровизированный танцпол к парням, подпирающим дальнюю стену цокольного помещения. Не было похоже на то, что она их знает или что обращается к кому-то одному. Она, вроде как, предложила выбрать, кто из них хочет с ней танцевать.

От стены отлепилась высокая фигура безмозглого укурка Стаса Закревича, он и повел ее в середину зала. По мнению Града, которое он, конечно же, тогда не высказал, старшие Кузнецовы отреагировали на выходку Ники с преступным снисхождением. Покачиваясь под медленный ритм музыки, они лишь периодически поглядывали на то, как Закревич притискивал их «младшенькую».

«Малая, конечно…»

У Градского приличных слов на нее не нашлось. То, как импульсивно и самонадеянно она себя вела, граничило с самой обыкновенной дуростью.

Кому и что она хотела доказать?

С виду воспитанная и правильная, а на деле – мелкая пакостная интриганка. Манипулировала старшими сестрами, как вздумается.

«Да пошла она…»

Стал бы он еще о ней думать. Знать ее не знал. И не хотел узнавать.

«Жестокая любовь» Куркова показалась Граду самой тупой, сюрреалистичной и вызывающе длинной композицией, которую он когда-либо слышал.

«Сочинил же кто-то…»

«Бредятина…»

Окончательно пропал положительный настрой. Замутило, несмотря на приличное количество алкоголя в крови. Курил сигарету за сигаретой и даже не замечал.

– Град, харэ уже. Как паровоз, ей Богу…

Следующей композицией понеслась поднадоевшая «Голая», но даже это воспринималось приятнее предыдущего треша. Вернувшись в их компанию, Доминика общалась исключительно с сестрами. В его сторону какого-то хр*на больше не смотрела. Будто он ей резко разонравился.

«Отвернуло, значит?»

«И слава Богу!»

Как только звучал какой-то тягомотный бред, Закревич подходил к ним и уводил девчонку танцевать.

А Градскому, что до этого? По боку.

Обратно переключил внимание на понравившуюся рыжую, и, пожалуйста, не прошло десяти минут, она сама к нему подошла. Представилась Светланой или Миланой, из-за шума не расслышал. Не в этом суть, впрочем. Как раз к тому времени, когда они собирались подняться наверх, в одну из свободных спален, Смирнова дошла до градуса невменяемости и, набравшись смелости, потребовала Градского на разговор.

Сначала собирался ее послать. Потом, ни с того ни с сего, эта рыжая Светлана или Милана, глянув на него с раздражающим изумлением, настоятельно шепнула:

– Ты же не станешь ее позорить на виду у всех? Иди, поговори, я подожду.

Портить налаженный контакт, когда «уже горело», Граду вовсе не хотелось. А Наташка все не унималась и за руку его стала тянуть в сторону. Дура дурой. Решил сообщить ей об этом прямым текстом. Чтобы отлипла уже раз и навсегда.

В полутьме прохладного холла поднялись на один пролет вверх, остановившись между цокольным и первым этажами.

– Слушай, Град, – начала Наташка и тут же пьяно рассмеялась.

Серега недовольно скрипнул зубами. Ожидая продолжения, не смотрел на нее.

– Серег… – обхватив ладонями его лицо, настырно заглянула в холодные глаза. – Я тебя…

– Ты перебрала, Смирнова. Сильно. Если не хочешь завтра гореть от стыда в моем присутствии, на этом и закончи свою пламенную речь. Нам еще год вместе учиться.

Отпихнул ее от себя. Наташка дернулась и, оступившись, задела полуободранную пальму в большом напольном вазоне.

– После секса с тобой не горю… Мы же не «зеленые», можем говорить откровенно о своих чувствах.

– Каких чувствах? – сделал еще одну попытку ее остудить. – О чем ты вообще?

– Ты был у меня первым, знаешь?

Градский хохотнул.

– Ты за идиота меня принимаешь?

Растерявшись, Наташка замолчала. Ресницами захлопала. Видимо, пыталась продумать дальнейшую тактику. Градский же решил сворачивать разыгравшийся спектакль.

– Кончай позориться. У нас с тобой ничего больше не будет.

Увидев, что он уходит, Смирнова побежала следом.

– Но ты мне нравишься, Град! Неужели непонятно?

Обернулся, только чтобы она шею себе на лестнице не свернула.

– Угомонись.