Она моя

– И зачем мне это нужно? – приторно улыбается блондинка.

– Затем, что ты, дурочка, в него безнадежно влюблена. А он спит со мной.

По милому личику девушки мимолетно пробегает тень, но она весьма быстро возвращает себе самообладание.

– В этом нет ничего особенного. Ты – часть его работы.

К горлу подступает горечь, но я делаю над собой усилие, чтобы рассмеяться.

– Сама понимаешь, как это звучит?

Сейчас, когда я страдаю, мне вдруг очень сильно хочется вывернуть ее наизнанку. Возможно, в лице Элизы я лишь восполняю эмоциональный баланс. Ведь сам Тарский с того вечера, как поцеловал меня, со всех сторон закрылся.

Однако и с суперблонди мне это не удается. Несмотря на мелькнувшее в ее глазах сомнение, она буквально сражает меня снисходительно-жалостливой улыбкой.

– Ты слишком юная, чрезвычайно импульсивная и чересчур наивная, Катя. Гордею такие не по душе. Поверь мне на слово. Я знаю его очень много лет.

– И сколько же? – наплевав на вызванную ее словами боль, пытаюсь хоть какую-то пользу поиметь. – Конкретнее скажешь? Или так болтаешь, лишь бы говорить?

– Мы вместе выросли.

– Надо же… – сердце принимается стучать слишком быстро. – Ты, он, Януш, Федор, Ульяна… – иду наобум. – Кто еще?

– Больше никого. Нас было пятеро.

– И где же именно проходило ваше детство?

– В Мурманске.

– Вы же не родные по крови? Тогда что вас объединяло?

– Нет. По крови родные только Гордей и Ульяна. Нас всех усыновили.

– Бахтияровы воспитали Гордея? – не могу скрыть удивления.

– Да, как и всех нас.

Это известие меня действительно разбивает. Вспоминаю, как себя вела перед Бахтияровыми и волей-неволей ощущаю дикий стыд. Если они фактически родители Таира, пусть и приемные, как-то гадко получается.

Впрочем, я же не по-настоящему за ним замужем… Это всего лишь фикция. Боже, все сплошной обман! И столько этой фальши, что трудно уже в голове уложить.

– И что это за тупая система давать всем детям разные фамилии? Россияне, немцы, поляки… Не семья, а бродячий цирк, – конечно же, так резко выражаюсь лишь потому, что меня саму захлестывают эмоции.

Скулы Элизы слегка розовеют, но в остальном она своих чувств не выдает.

– Так было нужно.

– Ну да, ну да… Пойду я, прилягу. Готова разболелась. Не скучай.

Хотя, конечно, мне абсолютно наплевать, будет ли она томиться от скуки. В конце концов, я ее не приглашала. Она такой же конвоир, как и все остальные.

Вернувшись в спальню, мечусь по периметру. Пытаюсь собрать разбредающиеся мысли в какую-то разумную цепочку. Получается откровенно плохо. Тогда, поддавшись порыву, бросаюсь обшаривать комнату. Начинаю с письменного стола. Осторожно выдвигаю один за другим ящики, перебираю старую корреспонденцию. Ничего другого попросту нет. Непонятно, с какой целью Гордей, он же Йен Ланге, все это хранит. Ничего стоящего! Коммунальные счета, письма из страховой, из налоговой, открытки от друзей… Просто хлам!

В спальне мало мебели. Я работаю усердно. Просматриваю даже кровать. Приподнимаю матрас со всех сторон. Но раз за разом меня ждет разочарование.

Отчаявшись что-либо отыскать, направляюсь в гардеробную. С той же скрупулёзностью принимаюсь копаться в вещах. За шорохом одежды не слышу, как открывается дверь в спальню. Натуральным образом верещу, когда рядом внезапно возникает Тарский.

– Что ты делаешь? – прорезает мой визг его сильный и выдержанный голос.

Отпираться бессмысленно. Он поймал меня на горячем.

Сглотнув, нападаю в ответ:

– А что мне еще остается?

Голос звучит достаточно громко, но я при этом неосознанно пячусь. Таир надвигается следом. Не прикасается, однако я и без того съеживаюсь.

– Ты должна это прекратить, – жестко произносит он. Кажется, что этот тон колючим полотном на спину ложится. Задерживаясь на коже, заставляет вздрогнуть. – Не пытайся мне противостоять, Катя. Не стоит тебе со мной воевать.

– Ты мне угрожаешь? – уточняю, хоть и так все понятно.

Меня ведь и без какого-либо физического воздействия вот-вот в клочья разорвет. Те самые чувства, что Тарский во мне поселил и всполошил. Как ни злюсь, как ни настраиваюсь, подавить их не получается! Кажется, что избавиться от этой любви можно, лишь вырвав из груди сердце. Оно в последние дни стало неестественно тяжелым и объемным. То и дело барахлит. Замирает от каждого его взгляда и безумно колотится от каждого слова.

– Остерегаю.

– По-моему, сейчас это одно и то же, – выдыхаю прерывистым шепотом. – Я долго верила, что ты обо мне заботишься… Сейчас мне просто смешно! Господи, я такая дурочка! – впору заплакать от разъедающей душу горечи. – Я ведь считала тебя близким человеком. Доверяла тебе.

Скулы и подбородок Гордея приобретают острые черты. В глазах появляется тот самый блеск, из-за которого у меня все слова стопорятся в горле вместе с дыханием.

– Ты и сейчас должна мне доверять. Остальное, – выдерживает ощутимую паузу, – не додумывай.

– Как я могу доверять, если ты удерживаешь меня против моей воли?! И не говоришь, что мы тут делаем. Мы находимся в Европе уже три месяца!

– И задержимся еще дольше, если ты будешь тянуть время, нянчась со своими обидами.

– Обидами? Так ты это называешь? У тебя вообще души нет? Ты только физически существуешь? Делаешь только то, что нужно, и ничего не чувствуешь? Ну, прости, я так не умею!

– Мне нужно, чтобы ты, как раньше, выходила со мной в люди, – сухо реагирует Тарский на мою срывающуюся речь.

Попросту непрошибаемый!

Но я ведь знаю, что так не всегда… Уже получалось пошатнуть его казалось бы непоколебимую стойкость.

Эти мысли придают сил и веры в себя.

– Окей! Куда? И зачем? – меняю тон с потерянного на ироничный.

– Затем, что так нужно.