Две тысячи журавлей

Впрочем, меня не оставляла уверенность, что однажды он вернётся. То ли будет поджидать меня за воротами храма, то ли найдёт способ проникнуть внутрь. И тогда… о, милосердный будда Амида, спаси меня! Ты ведь обещал, что спасёшь всех, даже женщин! А впрочем, может, в то время, когда гибель подойдёт ко мне, ты будешь занят спасением какой-нибудь добродетельной девчонки, которая никогда даже подумать не могла, чтобы встретиться с демоном! Что ж, значит, тогда я не дождусь спасения и просто погибну. Впрочем, я не обижусь, если ты спасёшь не меня. И… раз уж я сама оскорбила они, значит, и жаловаться не имею права: всё из-за моей глупости. И каждый шаг вперёд, каждый новый день будут приближать меня к нему и к адскому огню…

6-ой Синий

Проклюнулись из земли кончики молодых побегов бамбука, коричневые, шершавые – и люди с упоением выкапывали их, наслаждались их лёгким похрустыванием на зубах, радовались: вместе с молодой порослью бамбука наконец-то пришла весна. Вылезли ростки петрушки, аралии, репейник возвысился над землёй, показал свои бутоны с липкими колючками.

К концу Четвёртого лунного месяца начался первый сбор чайного листа. Затем дети и взрослые с удовольствием собирали моллюсков на отмелях во время отлива. Травы, кусты, цветы и деревья проснулись от зимней спячки и усердно принялись красоваться своими разнообразными листьями и стеблями, бесподобными лепестками. Расцвели ирисы, сливы, рододендроны. И, конечно же, самый потрясающий цветок из всех возможных – сакура. Сакура с белыми, розовыми цветами красовалась в каждом уголке Ниппон. К её роскошным облакам примешались бело-розовые кроны яблонь. Белые и красные цветки сливы гордо протягивали свои лепестки навстречу солнцу и людям, пытаясь поспорить в красоте с самой сакурой, но куда им до неё! Хотя цветки сливы были довольно-таки хороши.

Начался сезон ловли рыбы с помощью бакланов. Пошли по центральным рекам стаи форели. И люди, и звери охотились на них с удовольствием. С горечью провожали люди стаи улетающих лебедей, красивых, белоснежных. Я, заворожено смотря вслед красивым птицам, тающим в бледно-голубом небе, думал, как же выглядит страна, в которую они улетают летом? Так ли там красиво, как у нас? Или у нас лучше? Или обе страны столь хороши, что эти прекрасные большие птицы предпочитают бывать и там, и здесь?

Перед пятым днём Пятого лунного месяца, Праздником мальчиков, семьи, у которых помимо подрастающих сыновей был ещё и некоторый достаток, выставили около домов шесты, на них повесили матерчатых карпов, по числу мальчиков семье. Большой чёрный вымпел-карп означал главу семьи, средний красный – мать, а остальные, маленькие, по числу сыновей в семье. Все эти матёрчатые карпы обозначали счастливую семью. А дополнительные пятицветные стяги обозначали дом. Матёрчатые карпы гордо развевались на ветру, выделяясь на фоне голубого неба начала Пятого лунного месяца.

У нас, увы, денег на празднование не хватило. Родители ограничились только тем, что обняли меня и Такэру, желая нам здоровья и успеха. На слове «успех» Такэру скорчил мне презрительную гримасу, за что получил лёгкий подзатыльник от отца. И было обиделся. Правда, когда мать погладила его по щеке лишний раз, растаял. А я… я принял, что было, и просто порадовался, что сегодня хоть сколько-то материнской нежности перепало и мне.

Конечно, в душе я с завистью я думал о том, что мальчикам из самурайских семей не только достались шесты с красивыми карпами, но и большие наборы разнообразных игрушек: воинов, миниатюрного оружия. А кому-то наверняка подарили настоящие мечи! Как жаль, что мы – бедные крестьяне!

А вообще-то крестьянам, особенно, взрослым, было не до развлечений: приближалось тауэ, время посадки риса.

Рассаду готовили очень тщательно. Наверное, с половину времени, уходившего на заботу о рисе, шло на подготовку и высадку его рассады. Зерно надо было замочить, завязав в соломенные тюки, затем высадить в рассаднике, подождать, пока оно подрастёт и достаточно окрепнет, чтобы быть готовым к пересадке на поле. Его замочили в маленьком водоёме на восемьдесят восьмой день от зимнего солнцестояния. Потом достали из воды, высадили в рассадниках. На пятьдесят четвёртый день со дня высаживания молодых ростков в рассаднике началось тауэ.

Перед высадкой рассады на поля следовало ублажить Та-но ками и Мидзу-но ками, богов поля и воды. В середину канала, подающего воду на поле, вставили жердь из бамбука, к ней прикрепили священные реликвии из ближайшего святилища. Наш каннуси совершил обряд очищения, поливая поле в некоторых местах какой-то особой водой. Затем около отверстия, через которое вода попадает на поле, сделали земляную насыпь, в неё воткнули ветки дерева, которые, как считалось, воплощают Та-но ками. Рядом с ними положили подношение – поджаренные семена риса. Некоторое количество зёрен риса разбросали около оросительных канав, надеясь, что птицы ими насытятся и в будущем не будут трогать рис. Так же вокруг рассадника и заслонок каналов и прочих сооружений, помогающих поддерживать на поле достаточное количество воды, соорудили обереги: палки, к которым привязали кусочки бумаги, лоскутки материи и ленты – они не только будут оберегать место Мидзу-но ками, но и отпугнут птиц.

Хотя каннуси усердно молился о дожде, небо не спешило дарить нам драгоценную влагу. Потому, посовещавшись, староста и каннуси решили прибегнуть к помощи бога воды.

В ближайшем болоте нашли большую улитку, почтительно и осторожно перенесли её в сельский пруд, откуда брали воду для рисовых полей. С надеждой взмолились к Мидзу-но ками. Всё-таки, он в некотором роде сродни улиткам, ну, выглядит как они, значит, непременно обратит внимание на наше почтительное обращение с одной из улиток и пошлёт нам долгожданную небесную влагу.

На второй день после торжественного перемещения улитки в сельский пруд, наконец-то пошёл дождь, очень обильный. Он всё лил и лил.

К вечеру этого счастливого дня мы всей деревней вышли на улицу, под густые струи, в лёгкой одежде, чтобы выловить улитку и благоговейно вернуть её на болото, а то как бы наводнение не началось. Уж больно Мидзу-но ками в этот раз расщедрился! Но коварное создание, обязанное достойно и своевременно доносить наши мольбы богу воды, спряталось и до темноты мы его так и не обнаружили. Мы понурыми разошлись по домам. Ещё до рассвета всей деревней собрались у пруда.

– Мидзу-но ками! О, Мидзу-но ками, не гневайся, не затапливай наши дома! – твердил я про себя, бредя по скользкому, грязному берегу. – О, божество воды, благодарю тебя за благословенный дождь! Только молю: не затапливай нас, пощади!

А улитка всё не показывалась нам. И дождь никак не прекращался.

– О, пощади нас, Мидзу-но ками! – вскричал я в ужасе, поскользнулся, рухнул в грязь. Сил подняться у меня не хватило. – Если тебе так уж хочется погубить кого-то из нашей деревни – возьми мою жизнь, только не губи остальных!

И, о чудо! Когда я наконец-то поднялся и, сделав шаг, поскользнулся вновь, то до того, как опять шлёпнулся лицом в грязь, увидел большую улитку, скрывшуюся неподалёку под большим листом.

На мой радостный вопль сбежались все селяне. Все почтительно поклонились улитке, приветствуя её. Затем староста подошёл ко мне – я напряжённо сжался – и вдруг, широко улыбнувшись мне, благодарно хлопнул меня по спине. Я не устоял и рухнул в грязь лицом. Тогда, смущённо извинившись передо мной, причём, на глазах у всей деревни, староста осторожно поднял меня за ворот и вытер мне лицо рукавом. Кто-то из взрослых благодарно или приветливо улыбнулся мне. Дети некоторое время помялись в задумчивости, после чего мне улыбнулся и кто-то из них. После выражения мне благодарности за находку строптивой посланницы между богом воды и людьми, староста торжественно и осторожно взял улитку на руки. И люди торжественно понесли беглянку обратно на болото.

Я шёл позади всех и счастливо улыбался, радуясь нежданно полученной благодарности от самого старосты, ровно, как и его смущению, когда я упал в грязь, и его заботе. Но больше всех меня потрясло, что он извинился, когда я от его хлопка упал! К тому же, это был первый случай, когда я смог принести какую-то пользу людям нашей деревни. И я был несказанно счастлив, что от такого никчёмного и хилого мальчишки как я смогла быть кому-то польза. И, что любопытно, моя первая польза случилось именно в связи выполнением обрядов общения с богами: вот уж точно не ожидал, что там…

Словом, я шёл и смаковал в мыслях случившееся событие, наслаждаясь всеми мыслями, вновь и вновь вспоминая детали. Я бы так до ночи продумывал и промечтал, глядишь бы, и вовсе забыл бы от радости о дальнейших проводах посланницы между Мидзу-но ками и людьми, но тут ко мне подобралась Асахикари. Младшая сестра легонько ткнула меня указательным пальчиком в плечо, выводя из задумчивости.

– Пойдём, Юуки, мы почти уже до болота дошли.

И я, спохватившись, помчался пробиваться поближе, чтобы хоть чуточку разглядеть мгновения торжественного возвращения улитки обратно в родное болото. Боялся, что сам я не протолкаюсь, если люди в первых рядах встанут плотно, но в этот день меня с уважением пропустили вперёд, поближе. Я отчаянно посмотрел на младшую сестру – и пропустили и её. А уж Амая и Такэру протолкались сами. И встали возле меня с Аса-тян. Чуть погодя к нам выпустили и отца с матерью. И мы стояли все вместе, с интересом смотрели, как каннуси и староста говорят свои прощальные и благодарственные слова достопочтенной улитке, вымолившей у бога воды нам хороший и обильный дождь. А потом, присоединившись ко всем, слили наши благодарственные слова и поклоны почтенной посланнице между богом воды и людьми.

Когда улитка медленно поползла уже по своим каким-то делам, люди разошлись – делать и доделывать свои. Все были мокрые от щедрого дождя, подаренного Мидзу-но ками, но довольные и счастливые.

Во второй половине дня ливень прекратился, в многочисленных лужах засияли сотни небесных светил, как будто на время упавших с неба на землю. Стало быть, и тут добросердечная улитка замолвила за нас словечко перед богом воды. Стало быть, нам удалось тронуть её мольбами, вежливостью и почтительностью. И славно!

Самые красивые девушки деревни оделись в белые кимоно, поверх них надели красные юбки. Селяне шумной и весёлой гурьбой вышли к затопленному полю, повалили девушек в грязь, обильно вымазали мокрой землёй их одежду. Не сказать, что нашим молодым красавицам нравилось валяться в грязи, но что только не сделаешь, чтобы бог полей обрадовался и одарил нас здоровыми растениями, которые к осени принесут нам хороший урожай!

Затем девушки переоделись в чистые одежды, танцевали на отгороженном участке, пели, символично изображали обработку поля, подготовку семян, высадку рисовой рассады, изгнание птиц, прополку и уборку урожая. Лучшие танцоры и музыканты деревни сопровождали их ритуальные действия безукоризненно отработанными движениями и удивительно красивой музыкой.

Надеюсь, празднество, устроенное для божества деревни и полей, пришлось тому по душе. Уж очень хочется хорошего урожая!

Настала пора высаживать рис. Женщины на некоторое время отложили стирку. Ну да если её и не запрещали в дни тауэ, всё равно бы у них не хватило времени на неё: рис необходимо высадить быстро, чтобы колосья созрели одновременно. Люди объединялись по пять дворов, трудились вместе. Вставали до рассвета, начинали работу до завтрака, спать ложились только с наступлением темноты. Хуже всего приходилось невесткам: они должны были встать до зари, приготовить завтрак на всех, вечером – ванну для всей семьи, после чего им требовалось прибраться в доме и только затем они могли наконец-то лечь спать.

Рассаду сажали женщины, в затопленное поле, на определённом расстоянии друг от друга, стоя по колено в холодной жиже. Из нашей семьи участвовала в этом только моя мать: сёстры ещё были слишком малы. Отец и Такэру помогали доставлять рассаду к нашему участку на поле, выполняли прочую работу, приличествующую мужчинам. Сёстры хлопотали по дому, а я… как ни старался я помочь, пользы от меня было мало. Едва не надорвался, пытаясь принести воды, к тому же, не раз воду по пути разливал, приходилось опять возвращаться. Обидно было до слёз, что я такой хилый и неумеха.

– Зато именно ты отыскал улитку на берегу пруда! – ободряюще улыбнулась мне маленькая сестрёнка, пробегая мимо.

Да что улитка! Я хочу стать таким сильным и смелым, чтобы всегда смог помочь своим родным!

В последний день тауэ отец ошарашил всю семью следующим известием:

– Когда мы закончим с рисом, я и Юки отправимся в Эдо.

От такой новости у меня отнялся язык. Я! С отцом! В главный город самураев! Это было почище путешествия в столицу! Потому как нашего императора мало кому удаётся увидеть, всё-таки он потомок Аматэрасу, самой солнечной богини, получеловек и полубог, далёкий от будней обычного мира и, тем более, от какого-то крестьянского мальчишки из глуши! А вот на главного военачальника страны хоть мельком посмотреть, пожалуй, можно. Особенно, если мы пойдём в Эдо, где находится ставка бакуфу.

– Почему он, а не я? – обиженно вскричал брат. – От него никакого толку, от дармоеда этого, а ты именно его хочешь взять в Эдо!

– Сказал бы спасибо отцу, – проворчала мать, задумчиво разглядывая главу семьи.

Услышав о путешествии, она побледнела. И так горько, так отчаянно взглянула на мужа, словно тот заявил, что его скоро казнят. То ли расставания она боялась, то ли… опасность поджидала его близ ставки бакуфу. Но если так, то зачем отцу туда идти? Куда разумнее держаться от опасного места подальше! И на что ему брать с собой меня, самого слабого из своих сыновей? Единственное моё достоинство, что я – старший сын, причём, первенец родителей, но недостатки это с лихвой перекрывают.

– Да за что же мне быть благодарным? – глаза Такэру увлажнились. – Он всё время ничего не делает, ещё и в этот чудесный город попадёт! Может, самого сёгуна увидит или его приближенных! А если он и до столицы дойдёт, то увидит нашего императора!

Придурок, Эдо находится далеко от Киото!

– Твой отец с собой нашего бездельника заберёт – и нам будет легче прокормиться, – жёстко сказала мать.

Быстро взглянула на меня и опустила взгляд. Сожаление прочёл в её глазах: ей не в радость было моё рождение или же то, каким я появился на свет и каким вырос. Однако предвкушение странствий, возможность пройтись по улицам Эдо отогнали мрачные мысли. Так же меня занимало, с чего бы это отцу вздумалось идти в Эдо, да ещё и вместе со мной. Но…

– Папа, а нас пропустят по дороге к Эдо? – встревожено схватил отца за рукав. – Ведь крестьянам не позволено самовольно странствовать по стране!

– А ты у нас сообразительный, Юуки, – растерянно сказал глава семьи.

Он смотрел на меня так, словно впервые увидел. Мне было приятна его похвала, но вот этот испытующий и твёрдый взгляд меня пугал. Однако я долго смотрел ему прямо в глаза, отчего что-то в его взгляде становилось жёстче, острее… как лезвие клинка. Такой сильный и режущий взгляд я видел только у ронина Сабуроо. У крестьян я никогда не видел такого взгляда: даже в ярости их взгляды напоминали только дубинку, но уж никак не острый изящный меч. Было в них что-то неотёсанное, грубоватое и, пожалуй, приниженное. Встретившись с сильным напором, они становились грубее и отчаяннее, рвались из последних сил. И ломались… как дерево под яростным напором металла.

– Ну, что ты так на меня уставился? – недовольно спросил отец.

У него в глазах сила совсем иная, неустрашимая, яркая, непреклонная, опасная, как лезвие меча. И он был знаком с тем ронином, Сабуроо. И хотя Сабуроо давным-давно уже ушёл слоняться по стране, именно после его посещения отец вдруг вздумал идти в другой город, причём, именно в тот, самый главный город для воинов! Кстати, когда отец сказал, что мы – из торговцев, а не из крестьян, следовательно, нам гордиться нечем, у него было такое лицо… такое… словно он – из самурайской семьи и, сказав так, соврав мне о предках, чем предал свой род! Однако родитель это сказал, именно так, что гордиться нечем. Но, если Сабуроо пришёл неспроста… и если мама взволновалась неспроста… и если селяне шутят, что мои родители неумелые и ничего толком сделать не могут, а уж как высмеивают их первые два года в этой деревне, что, мол, эти двое совсем ничего по хозяйству делать не умели! И, если он всё-таки соврал, хотя ему было невыносимо лгать о достойных предках. И, если он вдруг собрался именно в Эдо. И, если он уверен, что нас пропустят… да, точно что-то было в прошлом! Что-то, отчего отец решил скрыть свою принадлежность к воинскому сословию. Что-то, вынудившее его теперь отправиться в город самураев. Всё это вызывает у меня бурю разных чувств и полный разброд мыслей!

– Отец, а ты… – начал я растерянно.

– Что? – жёстко спросил глава семьи.