Три мужа для Кизи. Книга 2

Постепенно расслышала плеск воды неподалёку. Вслушалась, замерев. Река. И не маленькая. Течение быстрое.

Долго вслушивалась в звуки леса, такие бодрые на свету. Так противоречившие моему состоянию. В звуки воды. Такие манящие…

Потом я снова опустилась на колени, оправив подол. Кровью моей заляпанный.

Я всё-таки стала его женой. Все ритуалы и обряды были проведены. Я не соврала. Он был во мне. Он владел мною. Я эту ночь с ним вынесла. Но я так не могу. Я не хочу жить так!

Я медленно сняла с себя все украшения, которые они купили мне. Даже натх. И тику с пробора, выдрав несколько волос из тех, за которую крепился крючок с другой стороны цепочки. И мангалсутру с шеи содрала. Странно, что завязки из ниток не оборвались. А мне хотелось бы… туда же её! Украшения, связанные со статусом замужней женщины, я срывала с особым остервенением. И швыряла их на землю грубо, не боясь повредить. Женщина! Я теперь женщина. Замужняя женщина. Но я не хочу! Я не хочу принадлежать ему! Не хочу принадлежать им! Я не хочу, чтобы они каждую ночь издевались надо мной! Грубые животные!

Избавившись ото всех украшений, которые меня с ними связывали, расплела косу, выкидывая нити с помятыми, завядшими цветами жасмина. Следы Поллава со своего тела я уже не смогу стереть. А чужая женщина, та, которую уже кто-то имел, никому не нужна.

Поднялась на дрожащих ногах. И как была, простоволосая, в юбке и чхоли, пошла туда, где шумела водою река.

Ведь Ганга смывает все грехи?..

Или…

Нет?..

Но я больше не могу.

Шаг… другой…

Вперёд…

Что бы мы ни потеряли, мы должны идти вперёд.

Но зачем?..

Я поскользнулась на выпавшем цветке, оторвавшемся от гирлянды. Упала, с трудом удерживая вскрик. Я чувствовала себя такой же. Вырванной из родных мест. Смятой. Усталой. Безжизненной.

А потому только шаг.

Туда, где шумит река.

Камень 32-ой

Там, куда я вышла, река текла другая. Не такая широкая, но и не глубокая, быстрая. И лотосов много-много цвело. Белых и розовых. Я так залюбовалась ими, что не сразу обратила внимание на мужчину, стоявшего в стороне. И даже внимания не обратила бы, если бы он не запел. Первые звуки были без слов, но спеты удивительно чисто и красиво, мягким, спокойным голосом. Красота чистого звука, которая не может не привлечь к себе внимания.

Он стоял у воды, без тюрбана, вьющиеся волосы густо спадали на спину. Простые белые дхоти спускались чуть ниже колен, ещё прилипшие к сильным ногам, на светлом теле блестели капельки воды: он ещё недавно совершил омовение. Стоял лицом к солнцу, на одной ноге, другою опираясь о её лодыжку, держа ладони сложенными в приветствии. И, должно быть, сейчас размышлял о свете солнца, уподобляя его Брахману, сотворившему мир.

Сердце замерло на мгновение, когда он развёл руки в стороны, будто обнимая окружающее пространство перед ним. Будто и реку мне неведомую хотел обнять. Или же охватить хотел и принять в себя солнечный свет.

И, когда он руки поднял и развёл в стороны, я увидела на его запястьях и предплечьях браслеты из рудракши. И чем-то странным повеяло от священных плодов, потомков деревьев, выросших из слёз бога Шивы. Или… внутри меня повеяло?..

А потом встал на землю обоими ногами. И снова он запел. Пронзительно запел гимн – хотя и не тот, который пели брахманы, которых я застала за подобным ритуалом в детстве – и я невольно улетела за волной его голоса и стремления.

Даже когда гимн его закончился, голос его словно звучал во мне. Чистый, чарующий голос. Как завороженная стояла, замерев. Наблюдала за ним, затаив дыхание.

Сейчас, освещенный солнечными лучами, он, казалось, был охвачен сияющим ореолом. Странное зрелище. Он казался богом, от чьего тела исходит свет. Невесомым богом, который вот-вот может взлететь.

Спустя время молодой мужчина опустил руки, стоял какое-то время так. Но всё ещё душа его не хотела уходить от молитв и медитаций. И от берега реки, у которой он стоял. Мне казалось, что вместе с его голосом сама жизнь прошла через меня. Что я наконец-то попала в течение реки жизни.

Мужчина спустился до самой воды, зачерпнул её в сложенные ладони и поднял вверх, словно предлагая солнечному божеству. И снова запел – и снова от его голоса всё затрепетало у меня внутри, снова душа устремилась к нему в какой-то своей лёгкой и взволнованной, искренней песне:

ОМ! Благо Земному, Тонкому и Небесному мирам! На лучезарный Свет Бога медитирую! Да озарит Он мой разум![1 - Гаятри мантра]

Кажется, Манджу, которого я случайно застала молящимся на берегу Ганги, молился Солнцу как-то иначе. Но всё-таки в действиях этого мужчины было что-то искреннее. Что-то, обходящее ритуалы. Что-то, идущее от сердца. Пыл его души, обращённой к божественному, завораживал. От его искренности и света его души, звучащего в его словах, моя душа согрелась. Отступили страхи, совсем забылась злость, которая ещё недавно жила в моём сердце. Только я и божественная сила, поющая через мир, простирающийся вокруг меня. Песня-мантра, спетая верующим искренним сердцем. Или молитва брахмана?..

Невольно ступила к нему поближе, да поскользнулась на маленьком камне. С трудом устояла. Хотя и не вскрикнула. Но мужчина обернулся на шуршание моей одежды. Или будто почувствовал мой испуг.

Сейчас, в солнечном ореоле, он казался каким-то дэвом, случайно спустившимся в мир людей. Его тёплый, взволнованный взгляд. Его ясное лицо…

Я не сразу узнала Садхира в этом молодом мужчине, молившемся так пылко и певшем так красиво. А он застыл, внимательно смотря на меня. Потом вдруг ко мне подошёл. И я замерла, не в силах сдвинуться. Просто я всё ещё была очарована песней его души и музыкой его голоса, охвачена его стремлением подняться над суетой и отдать свою жизнь служению.

И растерялась, когда он вдруг осторожно прикоснулся к моей щеке ладонью и грустно спросил:

– Он был с тобою груб?..

И тут я только вспомнила, что плакала, когда шла к реке. И до того. И, кажется, раннее солнце ещё не успело совсем высушить слёзы на моих щеках. Или глаза мои заплаканные было ничем не скрыть? Если они покраснели, а веки опухли. Если очень много и долго плакать, то это будет не скрыть. Но… но не жаловаться же среднему брату на главу семьи! И… и я вдруг вспомнила, что оставила дупатту в лесу. Выбросила, вместе со всеми украшениями, которые они мне подарили. И… и вместе с теми украшениями, которые должна носить каждая жена. Всё выбросила. Всё! И даже ушла, волосы не заплетя. Будто вдова. Или… или он всё же поймёт, что я шла сюда умирать?..

Взгляд опустив, тихо сказала:

– Я шла сюда, чтобы искупаться.

Врать ему было невыносимо. И вообще, я не любила врать. Избегать старалась этого. Даже в невинных детских забавах. Даже совсем маленькой и не задумывающейся о дхарме и адхарме. Но не говорить же ему, что я по-настоящему пыталась уйти от них! Стыдно стало вдруг за свои мысли.

Садхир вдруг руку убрал и, резко отвернувшись, вошёл в воду. А я осталась одна, чувствуя сожаление и боль. Даже он отвернулся от меня! Именно сейчас, когда мне так хотелось, чтобы хоть что-то держало меня здесь, в этой жизни, чтобы хоть что-то заставило меня здесь остаться!

Но муж не стал омываться. И молиться не стал. Он зашёл глубоко-глубоко. Так что испугалась, умел ли он плавать?..

Но Садхир поплыл. И я запоздало вспомнила, что он и за сестрою моей в воду в бурю кинулся. Я не смогу этого забыть. Никогда. Но… я же забыла об этом. Ещё недавно, когда рыдала и ненавидела их всех. Когда срывала с себя украшения, купленные ими на те деньги, которые они заработали своим искусством. О, как я могла усомниться в нём?.. Что за ужасный день! Даже если Мохан несдержан, а Поллав груб, Садхир всегда был добр со мной. Как мог. Не желая противиться старшему брату, старшему из выживших родных, одному из немногочисленных выживших. И всё-таки он старался заботиться обо мне. О, как я могла усомниться в нём?!

Но он плыл не вперёд. Он в сторону плыл. Он… плыл к лотосам?..

Робко замерев, смотрела, как мужчина приблизился к мясистым стеблям, уходящим на дно, в пучину ила и речной грязи, в пучину, смешавшуюся с грязью людской. Как он возился со стеблём. И как он, зажав отломанный стебель в зубах, плывёт обратно. Омытый солнцем и водою Садхир. И прекрасный, распустившийся, белый лотос в его зубах.

Он не запутался в их стеблях, к счастью. Он спокойно преодолел расстояние между нами. Вышел из воды, облепленный его дхоти. Высокий, стройный, красивый. Но, впрочем, тело его и цветок божественно прекрасный были не столь прекрасны, как его тёплые глаза. Я замерла, столкнувшись со светом этих глаз. И, когда Садхир подошёл ко мне, я не захотела отступить назад. Даже, когда мужчина встал вплотную ко мне, и только в полшага пространство, совсем малое пространство, отделяло нас. А он ещё потянулся к моим волосам. И я не посмела отобрать у него моих волос.

Муж спокойно заплёл мне немного косу и дальше вплёл в неё прекрасный белый цветок. Большой, с изящными нежными лепестками. Впитавший запах воды. И запах своего нектара. Впитавший частичку божественной красоты. Он ещё и вплёл его так, чтобы запах лотоса доходил до меня, а его сердцевина и лепестки были под моим подбородком, так, что опустив взгляд и, особенно, прижав подбородок к шее, я могла видеть цветок на моей груди, да длинные, ловкие пальцы, осторожно заплетавшие стебель в мои волосы. Впрочем, Садхир осторожно заплетал мои волосы, не касаясь моей груди. И, хотя он стоял так близко и касался части меня, я не чувствовала ни страха, ни смущения. Или всё потому, что это был он? Он был очень добрый.

– Кизи… – вдруг сказал мужчина.

И я робко подняла глаза. Мой муж сейчас был очень грустным.

– Я обещаю тебе, что не притронусь к тебе, если ты сама этого не захочешь.

Растерянно застыла.