Другие левые возгласы: «Во дают!», «Раз, два, три, четыре!», «А со мной слабо?».
«Пашка, а если им тоже захочется?»
«Их проблемы. Тебя я у кого угодно отобью!»
И чего я так распереживалась? Даже не единственный мой красивый роман. Кто бы только объяснил, почему мои чарующие «лав стори» кончаются всегда уродливо?
– Это… а куда бычок деть?
Уборщица опять выбросила пепельницу – неприлично распертую окурками кофейную банку, и в другое время я бы ее обругала, а сегодня мне это на руку. Тяну ладонь, не поворачивая лица, хватаю бычок – и в окно его! Вместе с моим волнением. Лишнюю секунду девка не видит моих глаз… а сейчас я уже могу на нее посмотреть.
– Я, знаешь ли, рада, что мой… наш Пашка про меня тебе говорил. Но мне-то про тебя рассказать было некому.
– Чего?
Господи, ну и дура! Ученица школы для умственно отсталых детей!
– Зовут-то тебя как? Ты вообще кто?
– Я? Дашка.
Пашка – Дашка, надо же…
– Учишься? Работаешь?
– Не. Хиппую. В Москве.
– А что, за это платят?
– Чего?
Даже если бы я возжелала подарить дяде Степе репортаж про новых хиппи, у меня бы ни фига не вышло. Яркая особь их популяции двух слов связать не может.
– Живешь на что, говорю?
– А-а… Так. Когда пою в переходах. Когда на общак. Раньше черепа подбрасывали.
– Черепа в Москве? – это, чтоб вы не пугались, «родители» значит.
– Отец. Мать тут. Сестра.
Думала еще спросить, много ли можно напеть таким вялым невыразительным голосом… да ну ее на хрен! Не прикалывает меня жизнь хиппи! А вот Пашка относился к ним с пиететом. Особенно, говорил, в юности. Да и сейчас, вижу, не остыл интерес к экзотике.
– Ну и зачем ты меня искала – специально, поди, из Москвы приехала?
– Ага. Это…
У хиппарей есть свой особый язык. Какой-то квакающий. Они на нем шпарят ну очень бойко, а слова остального пипла забывают. Дашка все время словарик в голове листает.
– Ну я, короче, к тебе – а то к кому еще?
– Смотря зачем.
– А я беременная.
На мой хохот Зинаида Ивановна из коридора заглянула. Нет, лучше пойдем мы с этой дурехой во двор – там спокойнее.
– Я тебе что – женская консультация? – спрашиваю, усадив Дашку на мокроватую со вчерашнего дождя лавку и плюхнувшись рядом своими кожаными штанами.
– А я от Пашки беременная.
– И все-таки я не акушер-гинеколог.
– Чего?
– …Деда моего! Ты другие слова какие-нибудь знаешь?!
От моей ярости скамейка ходуном заходила. А она – тормоз тормозом – смотрит сквозь лохмы.
– Закурить дай.
– Тебе вредно… мать-героиня.
Но даю – подавись!
Откуда ей знать, что самая жгучая язва моей жизни – дети, которых у меня нет… или мужики, которые не хотят, чтобы дети у меня были? Дашке на мои годы смотреть снизу, задирая подбородок, и не высмотреть ни фига. Кстати, о возрасте…
– Тебе лет сколько?
– Восемнадцать.
Совершеннолетняя, значит. Не светит Пашке статья. Хотя какая там статья у хиппи…
– Знаешь что, Даша, – говорю, – у меня твой… наш Пашка восемнадцатым номером записан, и после него еще десяток, – вру, конечно. – И хотя мы с ним классно провели время, это время кончилось почти полгода назад, в июне, въезжаешь? Так что чем я могу тебе помочь, при условии, что не принимаю роды и не выписываю колеса, ума не приложу. Направление на аборт – тоже не ко мне…
– Не… мне не аборт. Это вообще нельзя. Не по природе. И колеса не нужны. Пока есть, а заломает – знаю, где взять.
– Господи, кого же ты родишь?!
– Кого по природе положено.
Удушила бы за такое хладнокровие!
А может, я просто к ней ревную?
– Я пошла, Даша, приятно было познакомиться, но меня работа ждет.
– Не, погоди. Это… я тебе главного не сказала… Хочешь, я тебе своего ребенка отдам?