Конспекты на дорогах к пьедесталу

– Про то, что знаю я, тебе, Чернухина, ведать не положено. Лучше доложи мне, что с приёмом личных дел? Вы разве уже всё закончили? ? Хотя вопрос был задан только одной студентке, обе девушки усиленно закивали и задакали. – Ну-ну, – снова не поверила декан. – И всех сумели принять? Или только группу один-один? Я же видела тут утром толпу. Своими глазами видела! ? Рита и Катя растерянно заморгали, продолжая оправдываться. – Хм, ну ладно. Всё равно оставайтесь здесь целый день. Никаких выдумок по поводу погоды или больных животов не приму. Знаю я вас: чуть что ? махнёте загорать на озеро. А у нас потом недобор окажется. Костину, когда появится, тоже это передайте. ? Про недобор декан явно придумала ? на протяжении тех семи лет, что она заведовала спортивным факультетом, список желающих поступить в МОГИФК многократно превышал возможности института. Но чем-то же нужно было устрашить студенток? Просмотрев, для виду, несколько папок с личными делами абитуриентов, Горобова строго указала Рите на ногти: – Сегодня же, Чернухина, приведи руки в порядок! А ещё студентка «единички»! На вас молодые ориентируются, а ты, вся такая разукрашенная, сидишь в приёмной комиссии, как в диско-баре.

Рита испуганно спрятала разноцветные ноги под стол и кивнула:

– Да, конечно. Просто… ведь лето. Я думала, можно.

– Думать нужно лучше! Если есть чем. – Наталья Сергеевна умела быть несгибаемой начальницей и врединой. Именно это она прочла в глазах обеих студенток. «Представляю, как они меня сейчас ненавидят. А за что? Порядок должен быть во всём. Иначе завтра все придут сюда в рваных джинсах и цепях, как панки». Про субкультуру Наталья Сергеевна слышала недавно по телевизору и видом её представителей была искренне поражена. Как педагог высшего ранга, она была обязана предупреждать в институте всякого рода отклонения от принятых норм, в том числе и норм внешнего вида. В этой связи декану не раз приходилось отчитывать бесшабашных девиц, позволявших себе слишком откровенные наряды, взбитые клоками прически «бабетты» или неумеренный макияж. К ребятам претензии были в основном из-за выбритых висков, высоких сапог грубой кожи или украшений всякого рода: браслетов, колечек, фенечек. Рядовая выволочка нерадивых проходила исключительно в личном кабинете Горобовой и заканчивалась примерно одними и теми же словами: «Очнись, комсомолец! С таким подходом к собственной личности ты всю советскую культуру профукаешь. А там что? Любовь вместо войны? Татуировки? Наркотики? Свобода во всём? Стыдно!». Опозоренные недостатком комсомольской сознательности, пристыженные напоминанием о погибших на войне дедах и отцах, студенты покидали кабинет декана с одним только желанием: никогда больше не выделяться из общей массы. Это тоже входило в приёмы воспитания молодёжи. «Нам не должно быть всё равно, как ведут себя наши дети. С безразличия начинается хаос», – не раз успокаивала себя Наталья Сергеевна после таких разговоров, сожалея об излишней строгости. Но школа советской морали поблажек не терпела.

Ещё раз сфокусировав взгляд на девушках и не найдя больше к чему придраться, Наталья Сергеевна поправила блузку, заправленную в удлинённые шорты-юбку, и выдохнула:

– Ладно, пойду посмотрю на «единичку».

Декан вышла в коридор и, спустя несколько шагов, остановилась напротив стены с анатомическими экспонатами. Рассматривая их словно впервые, она думала о чём-то, явно не связанным с анатомией. Из дверей кафедры анатомии вышел преподаватель Лысков. Студенты любили тридцати четырёхлетнего Павла Константиновича за снисхождение к ним. Вернее, не к ним самим, а к их знаниям по анатомии. В выемках черепа и функциях вегетативной нервной системы пробуксовывали порой и студенты-медики, а тут – институт физкультуры! Поэтому, втайне от других преподавателей кафедры, и особенно профессора Удалова, Палстиныч щедро раздавал трояки любому, согласному хоть как-то подружиться с анатомией. А уж получить у него зачёт для допуска на первую сессию считалось приятной новогодней традицией.

Громко поздоровавшись первым, мужчина остановился.

– Нравятся? – спросил он, указав на пособия. Лысков был уверен, что ответ декана, которую боялись не только студенты, но и преподаватели, будет утвердительным. Вместо этого прозвучал сухой вопрос:

– Павел Константинович, как вы считаете, как долго на этой стене могут висеть эти макеты?

– А-а? – анатом напрягся; строгий вид начальницы хорошего не предвещал.

– Товарищ Лысков, вот этот аппендицит, – Горобова ткнула пальцем в сторону стены, – я вижу здесь уже как минимум пять лет.

– Это не аппендицит, Наталья Сергеевна, это желудок, – мужчина попытался улыбнуться. Женщина полосонула по нему взглядом, исключающим любое снисхождение. Лыскову стало понятно, что спорить сейчас с начальницей не стоит. Горобова втянула щёки и сказала ещё жёстче:

– Да будь это хоть среднее ухо, товарищ Лысков! Вопрос не в этом. Будьте любезны, потрудитесь к новому учебному году хоть как-то обновить стенд. Это же лицо вашей кафедры, – декан постучала по макету брюшного пресса, – ваш престиж, – указала на плакат с изображением спинного мозга, – ваши перспективы увлечь студентов преподаваемым предметом! – широко размахивая руками, она прислонилась спиной к плакату со схемой мочеполовой системы. Лысков хмыкнул, потёр переносицу. Поймав его смущённо-опущенный взгляд, Наталья Сергеевна обернулась и уткнулась, что называется, носом в «самое святое» из изображённого. Резко отшатнувшись, она тут же схватилась за виски: боль дернула, будто электрическим током. В глазах потемнело, женщина пошатнулась.

– Вам плохо? – Лысков кинулся её поддержать.

– Плохо – не то слово, – вид у декана был болезненным, но она отстранилась волевым жестом. ? А на стадионе к тому же «один-один» сдаёт лёгкую атлетику. Нужно идти контролировать и там. Куда без меня?

Лыскову стало жаль женщину. «Она – как любая баба, даром что деканша», – подумал он, всё ещё держа руки рядом с Горобовой и готовый подхватить её в любой момент. – Да не переживайте вы так, Наталья Сергеевна, – предложил он миролюбиво, – среднее ухо так среднее ухо. Чего уж проще? Сделаем!

– Ну вот и давайте, – декан слабо махнула рукой в ответ и побрела к лестнице. Нет, было совершенно ясно, что гроза придёт не скоро, а вот мигрень уже тут как тут: «Здрасьте, живите со мной как хотите». Рабочий день Горобовой ещё далеко не закончился, а энергии и здоровья явно не хватало. «И какой чёрт дернул меня пять лет назад согласиться на работу руководителя? – в который раз подумала она, добравшись до кабинета и укладывая на лоб мокрый носовой платок, – была бы простым преподавателем по теории спортивной тренировки. На худой конец могла бы заведовать кафедрой. Чего мне было нужно? Упёртая карьеристка, и только. Тридцать семь лет, а у меня ни семьи, ни детей, ни друзей. Шарахаются все от меня. Одни заботы, и вот – головная боль». Помочь женщине в её непростой жизни было некому.

Глава 17

– Так, Шумкин, а ты что у нас барьеры ? один бежишь? – Рудольф Александрович Бережной недоумевающе посмотрел на спортсмена в шиповках.

– Не знаю, – оглянулся Миша на Серика и Армена. В поисках места для переодевания они пропустили стометровые дистанции. А так как никто толком не знал, чем можно заменить недостающий экзамен по спринту, юноши спокойно ждали принятия решения.

– Эй, аксакалы, идите сюда, – махнул Бережной ребятам. – Барьеры бегать умеете?

Серик первым замотал головой:

– Как не умеете? Канешна умеете. Мой конь Берик их зынаете как перепрыгивает?!

Бережной наморщил лоб, не понимая: