Я унесу четыре части горя…

Любопытная ты. Всё узнаешь.
Сначала на Суд.
На старуху с косой не похожа?
Смешные вы, люди…
Нет пути в никуда,
все дороги куда-то ведут.
Смерти нет, поняла?
Будет просто дорога другая.
Ты шестую прошла
и подходишь к началу седьмой.
Ад и рай – в головах.
А в дороге – ни ада, ни рая.
Вот, когда осознаешь —
вернёшься… пожалуй, домой.
Там встречаются все.
Вместе ждут остальных запоздавших.
И спокойно прядут
бытия непрерывную нить.
Новый путь начинать
в одиночестве было бы страшно.
Я затем и пришла,
чтоб немного тебя проводить.

Бумеранг

Фельдшер снова напился.
А мальчонка-то весь горит.
Хорошо б помолиться,
да не помню слова молитв.
Где же дочка-шалава?
На сиротство зачем родить?
Всё ж дитё, не забава…
«Мам, останься, не уходи!»
Ох, сожжёт до огарка
злой  хворобы дурной огонь —
«Жарко, мамочка… жарко…
положи мне на лоб ладонь.»
Привезла, усвистала…
пряник бросила, как щенку…
Всё гулянок ей мало…
Хоть бы ложечку съел медку…
Потерпи, ангелочек.
Поутру повезу к врачу.
Дура… дура ты, дочка…
«Мама…  бабушка, пить хочу.»
*
– Я б забрала его в город,
да мой не хочет.
Что ж ты икру-то ложкой?
Сотня за килограмм!
Да – не расписаны! Хватит!..
Привет, сыночек.
– Ты насовсем к нам приехала,
правда, мам!
– Я ненадолго.
Ну снова ты смотришь волком.
Дай поцелую быстренько.
Мне пора…
Порвана в клочья подаренная футболка,
И поросёнку в корыто летит икра.

*

– Слушаю.
– Сыночка, может заедешь к обеду?
Снилось – бегу за тобой, но догнать не могу…
– Некогда, мам, я работаю. Нет, не приеду.
В трубке гудки. Злые складки у сжавшихся губ.
Ей невдомёк, что уже никогда не догонит
мальчика, вдоволь хлебнувшего слёз и тоски…
Детские снимки… Не едет – и ладно. В огонь их!
Бьётся посуда, в помойку летят пирожки.
Год не проведывал… Ноет под левой ключицей.
С жидких кудряшек со стуком летят бигуди…
Каждую ночь ей всё снится и снится, и снится
мальчик, в подол ей вцепившийся:
«Не уходи!»

Медведь

Истекает медью короткий день,
сон-трава ложится, росой пьяна.
Тихо  листья падают, чуть задень.
Выплывает огненная луна.
На охоту сыч не спешит лететь,
затаилась в ужасе заболоть.
На Сухом Веретье большой медведь
раздирает с рёвом живую плоть.
Опадает эхом собачий вой
на краю пустеющего села.
Вот ещё один не придёт домой —
и его лесавка на смерть свела.
В позабытом богом лесном углу
храбреца и с факелом не найти.
Трусоват народец да к воплям глух.
Нет безумца – в ночь со двора идти.
Все укрылись в избах, не спят, дрожат —
ставят, ставят свечки под образа…
К ним прибился травник лет пять назад,
с ним  девчушка тонкая, как лоза.