Русский Париж

У Фрины загорелись глаза, как у кошки.

– Игорь, гляди. Танцы!

– Это Pont des Arts. Потанцуем?

Закинула руку ему за шею.

Быстрые, неожиданные па, только успевай поворачиваться! Опытный тангеро, он понял – Фрина танцует с ним милонгу. Сначала она повела, она повелевала. Он быстро взял верх. У перил моста сидели два музыканта – аккордеонист и гитарист. Звуки далеко разносились над водой в ночи. Горели фонари. Пылал рассыпанный по тротуарам, по камням живой свет. Хорошо, у дам, по нынешней моде, юбки короткие, не подпалят.

Фрина танцевала и бесстыдно, и утонченно. Ее лицо разгорелось. Он снял пиджак, кинул на камни.

– Сальсу давай! Знаешь?

Гитарист заиграл сальсу. Игорь закинул руки за спину, выгнул грудь, стал похож на петуха. Они переступали ногами весело, забавно, еще немного – и чечетка.

– Жарко. Я устал.

Расстегнул пуговку жилета.

Фрина сама расстегнула остальные пуговицы, грубо стянула с него жилет и бросила на перила моста. Расстегнула рубаху. Поцеловала его в жесткую, как кочерга, ключицу.

– Танго хочу!

Как по щучьему веленью, музыканты заиграли танго. Фрина томно попятилась от Игоря, колесом покатилась в его сильных руках. Ногою обняла его ногу.

– Как хорошо ты делаешь болео, – промурлыкал в маленькое, твердое коричневое ухо.

Танцевал с ней – и вспоминал. Погонщиков мулов. Пастухов в овечьих пончо. Дикий холод в горах. Терпкий чай матэ – выпил сдуру всю чашку и потом не спал двое суток. Драки на ножах в порту. Боже, Господи сил, это была его жизнь!

Глаза чужестранки рядом. Ни о чем не вспоминает. Не думает. Отдается танцу. Она сама – танец. Как прут, выгибается спина!

Присела на колено. Махнула назад ногой – в проем меж его расставленных ног. Чуть обернула голову. Хитрый взгляд, лисий. Как давно у него не было женщины!

В танце нашел, схватил на миг губами ее губы.

Об Ольге даже и не подумал ни разу.

Они танцевали на Pont des Arts до трех часов ночи. Когда стало светать – усталые, счастливые, залитые потом, сбежали по каменным ступеням к воде. Черной, масленой, в цветных разводах и струях фонарного света. Уплыть бы! Куда? Париж, вот город счастья. Для бродяг и бездомных. Для благородных и богатых. Для всех.

Сели на камень. Игорь снял башмаки и носки. Опустил голые ноги в текучую воду.

– Хорошо тебе? – Фрина гортанно засмеялась. «Кошка, ну дикая кошка».

– Чудесно. Ты отлично танцуешь.

– Танец, это как любовь.

– Только быстро заканчивается.

– Любовь кончается тоже.

Он крепко обнял ее за потные, жаркие плечи. На мосту еще танцевали последние пары: без музыкантов, молча, и огни догорали.

– Расскажи мне про свою Россию, – попросила. Прозвучало тихо и жалобно.

Вместо рассказа он медленно, придерживая ее под спину, как хрустальную, положил ее на остывающие камни. Под разноцветьем диких юбок – живот, округлый, горячий. Он погладил живот ладонью. Такой грубой, наждачной – в сравненьи с тонкой, нежнейшей кожей. Она тихо, довольно засмеялась.

– Только молчи… ничего не говори.

В молчаньи соединяются тела. Сплетаются руки и ноги. А души?

Голое тело Фрины торчало из лепестков разбросанных по камням юбок, текло, извивалось смуглой змеей. Змеино, властно обвивала его собою. Танго, да, танго. Опять танго, опять оно. Кажется, она счастлива.

Он сдерживался изо всех сил. Ему показалось – он стал рыбой и плывет в беспросветной тьме реки. Ноздри раздулись, он вдохнул запах матэ. Мочка ее уха подсунулась ему под губы, как долька забытого, кислого лайма.

Рассвет обнимал их обоих, когда они подошли к собору. Опять Нотр-Дам, никуда от него не уйти. Перед собором стоял старик шарманщик, вислые редкие, белые волосы, старательно крутил ручку шарманки. Хрип и сип вместо музыки. И это тоже музыка.

Фрина вывалила в шапку старику все деньги. Добыла из карманов своих пышных цветочных юбок. Игорь усмехнулся.

– А на что мы будем жить?

Обернулась быстрее ветра.

– А разве мы будем жить?

Расстались. Без адреса. Без встречи обещанной. Насовсем.

Не обнялись напоследок – пожали руки друг другу, как на дипломатическом приеме.

И правда, куда бы он позвал жену богатого? В нищету? Будет гибнуть сам.

Нет! Не гибнуть! Карабкаться наверх!

Не успел рассказать ей ужас своей России. И светлое чудо ее – нимбом солнечной, медовой иконы – перед всем миром. Война ли, мир – горит икона!

«В России сейчас танцуют танго смерти». Надвинул шляпу на глаза. Чудо, не потерял ни жилет, ни шляпу, ни пиджак. Ну, потерял бы – купил: на краденые деньги. Шуршат в карманах.

*

Ифигения Дурбин погибла глупо, страшно; и Анна потеряла хорошую работу.

Она видела, как толкутся возле метро проститутки. Легкие деньги стригут!

«Врешь ты все: тяжелые. Тяжелее некуда».

Шла мимо и прислушивалась к их речи. Свой жаргон, тайный, грубый, замысловатый. Похож на древние площадные стихи. Арго уличных девок. Разбитная, густо накрашенная бабенка заметила, как Анна прядает ушами, и позвала ее: «Эй, мадам! Давай к нам! Всему научим! Хорошо жить будешь!» Анна шарахнулась в страхе.

Пока домой шла – все на свои туфли, донельзя стоптанные, глядела, на подшитые рукава пиджака. Да, не от Додо Шапель, точно.