Над ним большое зеркало, свеча,
Ковёр персидский на стене богатый,
Где в центре два скрестившихся меча,
И на полу ковровая дорожка
С красивой нежной гаммой цветовой.
Всё было там обставлено со вкусом,
Создав уют и для души покой.
Здесь можно говорить было открыто,
Расслабившись и если и боясь,
То только лишь того, что сам правитель
Захочет вдруг означить свою власть.
Давид, конечно, этого не видел,
Лишь чувствовал палату ту душой.
Когда же его в кресло усадили –
Столбом встал холод колкий за спиной.
Закрылась дверь. Ведущий его вышел.
Но государь с Давидом не одни.
В расшитом и широком балахоне
Стоял колдун за парнем позади,
Уверенный, что мало кто заметит
Чуть слышные и мягкие шаги.
Однако музыкант был чуток слухом,
Распознан был им стук в чужой груди.
И холод бил не просто так. Внутрь зала
Проникло нескрываемое зло.
Оно собой заполнило пространство –
Очаг, казалось, снегом занесло.
Угадывалось, будто в помещенье
Вползла невероятная змея,
Готовая впустить в пришельца яда
Безжалостно, и тело не щадя.
Он слышал, представляя это в красках,
В мелодии созвучной с темнотой.
И вот уже создался чёткий образ
Того, кто поклонялся бесу с тьмой.
Невидимый в реальности Давиду,
Был телом худ и ростом невысок,
С горбом, с довольно колкими глазами,
И с носом тонким, свернутым в крючок.
Колдун хотел почувствовать руками,
Водя вокруг, что здесь за человек.
Но ничего, увы, не удавалось –
На юноше был бабкин оберег.
Рубаха под кафтаном охраняла
Давида от возможных тёмных чар.
В который раз она его спасала,
Не позволяя нанести удар.
Не понимая, что происходило,
Что сдерживало силу волшебства,
Колдун, стремясь к поставленной им цели,