Я, Анна, лежала желанная

Аллеи пахли ландышами, липами, сиренью, затем шиповником и розами и примесями трав. Сейчас был запах ровный, тихий, приятный и знакомый. «Пионы», втянула носом Галя. Цвели пионы, лилии, зрел август, но из всего – из ароматных яблок, жёлтых клумб – над всем довлел любимый запах. Пионы. Большие пухлые шары. Пион – как петь, но не словами. В их запах, как в перину – большую, толстую, упасть и нюхать, дышать одним любимым…

***

– О чём задумалась? – Григорий сел неслышно рядом, большой, но мягкий, подвижный, плавный и неслышный. За его длинные кручёные усы его прозвали Перцем. Для Гали он был будто продолженьем грёз, она ему, как грёзе, и сказала:

– Пионы.

– Что пионы?

– Я дома посажу и буду с ними обниматься.

– Во ты смешная. Что сидишь-то одна? Ты всё в компании всегда была, поссорилась?

– Рассталась.

– А, ну, бывает. Гриша пошарил по карманам. Галя подумала, что он достанет ей конфетку, а он достал себе курить. Стал дым пускать и на неё внимательно глядеть.

– Рассказывай.

– Не поняла?

– Случилось что-то же, рассказывай.

– Нет, ничего.

– Ну, тогда я пойду, пора мне.

– Беги.

– Уже убежал, вишь – пыль столбом поднялась, – он кивнул на клубы пыли, где только что пробежал мальчишка.

Они вдруг рассмеялись, Григорий ушёл, а Галя сидела, смотрела вслед, и тоска, и тоска, непонятно откуда взялась, и что ей в этом Грише привиделось, но вдруг понялось: зацепил.

7) Вторая глава от предыдущей. Рута.

А дальше всё понеслось как с горки. Осталась отдыха неделя, и с каждым днём всё меньше дней, события сгущались, по насыщенности – за день переживался четырёхтомник «Война и мир». В укромных уголках плели активно паутину пауки, их выметали, а за ночь они снова выплетали свои тюлевые шторы. Мухи злились на них и кусались отчаянно и зло. Люди стали паковать чемоданы, и ссориться-мириться чаще, и танцы каждый день.

***

Всё утро Галя пряталась от Гриши. Он недоумевал:

– Ты, что, обиделась?

– Ты что?! На что мне обижаться.

– Ну, чего тогда ты прячешься, – надулся Гриша.

– Ах, перец-перец! Такой большой, а глупый! Ты что, не видишь? Ты не понимаешь? Не подходи ко мне, а то уеду, прямо завтра, пешком уйду – сейчас!

Григорий растерялся, стоял и мял руками кепку, и молча смотрел, как она уходит и опасался, что действительно уйдёт. К обеду уже были слухи, что Галя с Гришей – пара.

***

Внезапно всё вокруг ожило. Неприступная Галя, к которой подкатить никто не смел, и вдруг с каким-то перцем. Жизнь продолжалась. Текли рекой вино и слёзы, стучали в двери и сердца. Любовь реяла в воздухе, огромная птица-любовь, и люди, поднимая вверх головы, смотрели на неё и понимали: теперь всё будет хорошо. Теперь у всех будет всё хорошо, потому что любви было много, очень много любви несла в себе Галя, и ей надо было с кем-то делиться, и она готова была делить со всеми, всех одарить, всех согреть – а они от зависти замечали лишь тень от крыльев и молча ёжились в этой тени.

***

«Лук, ужаренный до полуготовности – это достаточно мягкий лук, он легко разрезается ложкой. Но такой лук обязательно доварить, дотушить – доготовить. У такого лука, попавшегося в еде, будет тот самый незабываемый вкус, который мы очень не любим ещё с детского сада. Поэтому лучше лук пережарить, чем оставить полусырым. Лук, обжаренный до готовности – очень мягкий, податливый, его можно ложкой расплющить в кашицу без особых усилий».

***

Проходя по аллее парка, Галя услышала глухие рыдания. Под одной из лип, на траве, ногами к дорожке лежала Рута, уткнувшись в локоть лицом. Плечи вздрагивали, рыданья лились, правая рука чесала ногу в том месте, где её щекотала травинка. Галя легла рядом, обняла её за плечи, спросила: «Ты чего это, Рут?»

8) Третья глава от предыдущей. Адреналин.

Как и многие, Галя в юности писала стихи. Стихи были плохи и похожи на жеванье сопель. Она это понимала, что случалось гораздо реже среди бездарных поэтов. Понимала, но сделать с этим ничего не могла. Приходилось прятать стихи, читать втихаря, и страдать, и завидовать тем, кто обладает лёгкостью слога, свободой выплеснуть чувства, как есть, а не через множество фильтров. А тех, кто писал дурные стихи и считал их хорошими – презирала.

***

Сирена плакала часто. И если бы за свои обиды. Она плакала от того, что гибнут в море киты. От того, что расстреляли евреев. От того, что где-то в Той-тьме шестидесятилетний мужчина убил свою мать, не выдержав жестоких издевательств. Её уводили от телевизора, скрывали все новости, но она находила повод. Когда кто-то ругался, она страдала. Кто-то ранил палец – бледнела она. Выливались не туда помои – это было для неё тяжёлой утратой. У неё за всё – за всё болела душа. Про неё сочинили стишок:

Не люблю, когда кого-то рядом бьют,

Если кто-то плачет, не люблю,

Потому что боль чужую, как свою

Очень сильно, очень близко чувствую.

***

Галя на них сердилась: «Ну прям как дети», Гриша ей разъяснил, что стишок на самом деле хороший – отображает всё, с двойным смыслом – ведь «чувствую» почему произносится так – это «чувство тебя» по-английски. Галя сердилась на Гришу, что и он, как ребёнок – что ни дай, всё в рот сразу тянет.

***

Около Гали и Руты собрался народ. Всем было интересно, как плачет кремень. От чего она плачет, все знали и так, потому что у всех на виду её Толик тащился за девушкой из деревни, предлагал проводить и донести помочь сумки. Предлагал вежливо, не знакомился даже, просто знал, что ей тяжело, а она не по-деревенски несла их – не сгибаясь, красиво и ровно шла. Рута шла рядом и плевала в Толика матюгами, неслышно, почти про себя. Толик видел, но сделать с собой не мог ничего. Девушка шла так просто, что он не мог не предложить свою помощь. Рута видела это, и ничего поделать с собой не могла, А теперь она плакала.

9) Четвёртая глава от предыдущей. Юра.

Был такой пенсионер – Юра, культурно-вежливый, с крепкими ногами и старым лицом. Носил всегда усы, футболку и шорты. Поймал Галю – как птичку за хвост – за любовь к эрудированным, и начал сыпать перед ней эрудиментами.

Терпела его Галя за ум, за возраст, но на прощанье целовать не стала.

– Ну разве только в щёчку, – смутилась она.

– Как, Галя, как… А вот нещёчки-то мои, трепещут, тянутся к тебе, ммо-ммо-ммо – причмокнул он пышными губами.

– Юрашка, мне пора, – отвернулась она, чтобы он не заметил, как ей неприятно. «Юрашка-дурашка», подумала она, вприпрыжку убегая.