За облаками – солнце

За облаками – солнце
Елена Чалова

У Лары прекрасная семья, интересная работа, размеренная, благополучная жизнь. Но иногда ей словно не хватает солнца, на нее нападает непреодолимая скука, ее тянет из дому (видно, пошла в отца, бродягу-геолога), и тогда она бесцельно бродит по городу или позволяет себе «скоропостижное» сексуальное приключение… На корпоративной вечеринке, куда ее пригласил новый знакомый, Игорь, она узнала, как живут и развлекаются очень богатые люди. Красивая, воспитанная женщина с хорошим вкусом, она произвела на них более чем благоприятное впечатление и… получила от Игоря предложение руки и скорее кошелька, чем сердца. Вот тут-то и пришлось ей подумать, где искать свое солнце, как жить дальше и с кем…

Елена Чалова

За облаками – солнце

Глава 1

Все началось с конфликта.

Наверное, многие вещи в этой жизни начинаются именно так. Кое-кто утверждает даже, что наша Вселенная стала результатом столкновения двух частиц. Короче, конфликтнули два булыжника – и пошло-поехало. А может, та глупая история в школе только подтолкнула Лару к переменам, которые были давно желанны, но все как-то не случались, ибо быт и рутина засасывают, да еще как! Вроде хочется женщине нового, и она отчетливо понимает: пора что-то менять! Но то нет денег на новую прическу, то страшно бросить работу – а найдешь ли лучше? То просто соображения меркантильного характера сведут на нет порыв к неизведанному. Жизнь Лары давно налажена, и менять ее страшновато. Но иной раз внутри словно натягивается струна – жажда нового требует хоть какой-нибудь отдушины, полета, приключения. И тогда она обязательно что-нибудь придумывает, но без экстрима, чтобы не поломать отлаженный механизм будней. Всплески Лариного авантюризма в последнее время носили вполне мирный характер: вдруг позвать гостей и устроить всем японский ужин – подать рыбу, рис, соевый соус, морепродукты и попрятать все вилки. Сегодня едим только палочками! Или проколоть пупочек и сделать пирсинг. Родная мама, увидев летом сережку в пупочке дочери, не разговаривала с ней неделю и жаловалась соседке:

– Хоть бы она сына постыдилась! Ему четырнадцать лет, что он о матери подумает? Нет, она иногда ведет себя как отец – ни руля, ни ветрил.

Сын на сережку отреагировал спокойно, муж тоже, и Лара не могла понять, что так раздражает маму. Так вот, о конфликте. Вообще-то Лара человек компанейский и неконфликтный. Она умеет ненавязчиво тусоваться и является вполне уважаемым и заслуженным членом педагогического коллектива английской спецшколы, куда устроилась учительницей давным-давно, окончив вечерний педвуз, чтобы быть поближе к сыну Даниле, который в детстве часто болел. Работа ей нравилась, дети ее любили, коллеги уважали, хоть завуч иногда и проходилась по поводу внешнего вида «некоторых наших молодых коллег». Построже бы надо, посдержаннее – а то брючки слишком обтягивающие, блузочка не маловата? И кто же носит браслет на ноге, может, он у вас сполз? Ах, теперь все так носят? Ну, насчет все это вы… не может быть? Жена Николая Ивановича, замзав районным отделом департамента образования? Ну, знаете… Завуч пожимала плечами, затем вспоминала, что Лариса Тимуровна уже написала в этом году две методички и теперь готовит спецкурс для старшеклассников, и отступалась, думая: «Да пусть хоть кольцо в нос вставит». И Лара рассказывала коллегам о содержании предполагаемого спецкурса «Основы делового английского» (сейчас это актуально, все хотят уметь писать деловые письма, и родители млеют, когда их чада важно заявляют, что вполне в состоянии вести переговоры на языке международного общения). Завуч, кивая и улыбаясь, размышляла о том, что спецкурс надо бы сделать платным, а то ишь ты, деловой английский на халяву – этак родители совсем расслабятся.

Учительницей Лара стала, как ни смешно, ведомая искренним желанием сделать жизнь детишек интересней и лучше. Движущей силой во многом явилось воспоминание о собственной русичке и твердое убеждение Лары, что так не должно быть.

Десятиклассница Лариса тогда чуть не вылетела из школы. Времена были смутные, и никто толком еще не понимал, что можно, а чего нельзя, но по старой памяти многие предпочитали перестраховываться. Лиана Андреевна, преподаватель русского языка и литературы, жила в том же подъезде, что и Лара с мамой. Честно говоря, она жила здесь и до них – дом был старый, сталинский, и папе Лианы, профессору университета, дали в нем квартиру в незапамятные времена. Мама не работала, потому что нужно было заботиться о муже, создавать ему условия для научного творчества и, само собой, присматривать за Лианочкой. Девочка росла не особенно красивой, но очень романтичной. Мама научила ее аккуратно и женственно одеваться и незаметно привила дочери любовь к поэтам Серебряного века. Вместо колыбельных и сказок, на ночь она всегда читала девочке стихи. А уж потом та сама находила небольшие, переплетенные в бархат, кожу или просто в картон томики на полках книжных шкафов и читала, читала, уносясь девичьими грезами куда-то в сладко-томную даль. Но то было вечерами, в большой и ухоженной родительской квартире, под мягким пледом при свете волшебной лампы. Эту лампу девочка любила больше всех игрушек. Кто-то привез ее отцу в подарок из Чехословакии. Купол лампы на тяжелой бронзовой ножке был выполнен из разноцветного стекла. Красные, оранжевые, желтые, охристые стеклянные жгуты, выпуклые, неровные, переплетались, образуя нечто вроде яйца. Лампа на всех производила сильное впечатление. Не было человека, которого не тянуло бы потрогать ее стеклянно-гладкую, и при этом неровную поверхность. А уж если ее зажигали – комната озарялась невероятным многоцветно-золотистым светом, и тени кружились и принимали причудливые формы гарцующих всадников или прекрасных дам; юного поэта в длинном плаще с растрепанными волосами или замка на горе, где томится она, молодая и полная грез и предчувствий.

Но стоило девушке Лиане выйти за порог родительской квартиры, как она попадала в черно-белый мир. Здесь смеялись над романтикой и не хотели слышать о Бальмонте. И молодежь, и люди средних лет полнились задором и оптимизмом, и невозможно было представить себе, что кто-то из окружающих дома читает стихи при свете волшебной лампы, и Лиана скрывала эту свою привязанность, как позорную слабость. Она шла по жизни, глядя вокруг широко раскрытыми глазами и свято веруя в истинность и праведность окружающего мира. Нет иной правды, кроме той, что сообщают в программе «Время», и честнее слов, произнесенных на комсомольском собрании комсоргом с горящими глазами.

Родители, живущие вне строительства коммунизма, казались девушке динозаврами, она их почти стыдилась и никогда не приглашала приятелей и одноклассников домой.

Иной раз, слушая речи дочери за ужином, отец, щуря близорукие глаза, говорил:

– Веточка, ну так же нельзя. Детка, ты уже взрослая, а взрослый человек должен уметь различать полутона.

– Зачем? Чтобы впасть в буржуазный маразм, как вы с мамой? Да мне приятелей стыдно домой пригласить: мама сюсюкает над нами, как над младенцами! Сейчас так никто не разговаривает: «Прошу вас, извольте, помилуйте». Просто помещики какие-то!

– При чем здесь «извольте»? – Отец откладывал салфетку и с недоумением взирал на дочь. – Что плохого в воспитанности и интеллигентности? Все не могут работать на комсомольских стройках, кто-то должен сохранять культуру нации, ее литературное и творческое наследие, чтобы оно дошло до следующих поколений, которые, возможно, будут менее увлечены копанием в земле и выращиванием кукурузы и вспомнят о том, что человеку свойственно еще и мыслить!

– Андрюша! Что ты говоришь! – Глаза матери наполнялись слезами, и муж покаянно умолкал, сердито поглядывая на дочь. Та фыркала, а иной раз и уходила из столовой, хлопнув дверью.

Мать, чьи родители сгинули в лагерях и которая боялась всего, даже собственную дочь, вздрагивала и смотрела на мужа полными слез глазами. Андрей Михайлович снимал очки, устало тер лицо ладонями и старался успокоить жену. Иной раз он все же говорил:

– Мамочка, ну давай попробуем ей хоть что-нибудь объяснить. Она ведь неглупая девочка, должна понять, мне кажется. Дадим почитать… хотя бы письма твоих родителей.

Но жена лишь с ужасом смотрела на него или начинала плакать:

– Она не поверит. Знаешь, я иной раз думаю, что если она найдет что-нибудь из книг… или писем, то донесет на нас.

– Ну что ты, право! Она же наша дочь! Да и потом, сейчас ведь не тридцать седьмой год, а пятьдесят девятый, и книги эти… непопулярны пока, да. Но уже не столь опасны, как прежде.

Как-то раз после очередного скандала, когда отец категорически запретил Лиане работать в стройотряде, который летом собирался строить что-то в районе Уральских гор, глядя вслед сердито хлопнувшей дверью дочери, жена тихо сказала:

– Знаешь, Андрюша, я иной раз думаю, что так даже лучше. Пусть ее.

– Но почему?

– Она будет как все. Как они все. И… и может быть, будет счастлива.

– «Многие знания рождают скорбь», – пробормотал отец.

Отец, само собой, думал, что дочка пойдет в университет, но на его факультет Лиана идти отказалась, заявив, что не желает быть объектом протекционизма, а на журфак, куда тайком подала документы, не прошла. Тогда она отправилась в педагогический. Курсе на втором девушка пережила неприятный момент. Была весна, сердце билось в такт гекзаметру и трепыханию веток сирени за окном. И она написала курсовик, посвященный Андрею Белому, полный восторга и преклонения перед поэтом. Разгром был ужасен. Сурово поджав губы, преподаватель слушал защиту, а потом указал Лиане, что очень странно слышать хвалы упадочным поэтам-декадентам из уст комсомолки и будущего педагога. Чему именно вы хотите учить детей? Носить розовые очки, мучиться внутренним разладом? Смотреть по сторонам и искать невесть что в полумраке? Нам это не нужно. Мы идем вперед светлым путем… Одногруппники, подхватив мотив, написали только отрицательные рецензии… Даже Паша, так похожий на Есенина в молодости и уже три раза провожавший Лиану до дома, не отстал от других и катком прошелся по курсовику подружки.

Лианочка раскаялась искренне. Строки, которые так чудесно звучали при свете волшебной лампы или в гамаке под сиреневым кустом, вдруг стали слащаво-мещанскими и несовместимыми с линией партии под безжалостными лампами дневного света в холодной аудитории, где стены выкрашены масляной краской, а однокурсники насмешливо кривят губы. Несколько дней девушка жила в страхе – вдруг вызовут на заседание комитета комсомола или вообще в деканат или в партком. Дальше она боялась заглядывать: там начинался мрак чего-то безжалостно-бескрайнего, как космос. Дома Лиана билась в истерике, швыряя в родителей ни в чем не повинные томики стихов. Отец молчал, мать плакала. Курсовик она переписала, взяв другую тему – что-то про творчество Горького. Получила за него тройку, «с учетом предыдущей неудачи», пояснил преподаватель. В душе остался гадкий осадок от собственного страха и глупого промаха, от предательства Паши, оттого, что у нее такие неправильные родители. Как-то после этого случая она стала менее активна и не поехала на целину, как мечталось на первом курсе, а спокойно приняла распределение в одну из московских школ. Потом перешла в другую – поближе к дому. Родители умерли в один год, почти вместе. Лиана, стыдясь самой себя, горевала не сильно, хоть и поплакала, конечно. И лишь через несколько лет, лежа в постели с гриппом, в жару, она вдруг услышала голос отца:

– Веточка моя, что же ты, детка, разболелась? Ну ничего, все проходит, пройдет и это. Мамочка, нам чай с вареньем, да побольше. Я посижу с тобой. Хочешь, почитаю? Про что? Про рыцарей? Или Тома Сойера? Закрывай глазки и слушай…

И в жару вернулось чувство, которое испытывает в детстве любимый ребенок: защищенности, уверенности, что родители простят, пожалеют. Очнувшись и поняв, что все пригрезилось, Лиана вдруг осознала, что она одна и папы с мамой нет больше. Теперь это было ужасно. Она рыдала несколько дней, потом, едва встав, слабая после болезни, поехала на кладбище. Неумело, но старательно привела в порядок могилы. С тех пор она навещала их регулярно, хотя одиночество скоро стало привычным и жизнь иной не виделась. Замужество так и не случилось. Более того, Лианочка так и осталась девственницей. Было несколько робких ухажеров, но среди них не нашлось ни одного героя, похожего на Баталова или Лаврова в молодости. Где же взять такого молодца, чтобы глаза горели, чтобы пил, не пьянея, строил коммунизм, но не ругался матом, чего Лиана не выносила совершенно, чтобы разговаривать с ним было интересно, да еще и обладал тем, что мама называла мещанским словом «порода».

Итак, Лиана Андреевна работала преподавательницей русского языка и литературы, и было ей уже за пятьдесят. Ученики ее боялись как огня, а она их не любила. Честно сказать, детей вообще сложно любить, особенно если они попадают к тебе в руки в пятом классе. С одной стороны, это определенно дети: они еще смешные, как щеночки, носят бантики и белые блузочки. У мальчишек оттопыренные полупрозрачные уши и забавные вихры на макушках. Они могут даже вызывать умиление, что и случалось порой с Лианой Андреевной первого сентября. Она смотрела на пятые классы и думала: эти будут замечательными учениками. Но уже к концу первой четверти в ее душе не оставалось ничего, кроме привычного отвращения. У детей текло из носа, они грызли ногти, рубашки выбивались из штанов, а бантики развязывались, они дрались и дико шумели. Даже самая милая девочка – ангел с косичками в аккуратном платьице, взиравшая на педагога большими чистыми глазами, – могла на переменке превратиться в визжащее лохматое существо, с упоением лупящее соседа линейкой по спине.

Лиана Андреевна с возрастом все больше тяготела к порядку, который вызывал у подростков зубовный скрежет. Они не понимали, почему блокнот для записей должен быть без картинок и лежать в верхнем углу парты поверх учебника. Почему на урок надо принести синюю ручку, которой они записывали в блокнот то, что велел педагог, а потом еще подчеркивать какие-то фразы зеленой ручкой. Лиана Андреевна строго придерживалась программы и все материалы давала по учебнику или методическому пособию для учителей, рекомендованному Министерством образования и РОНО.

Дальше становилось только хуже, потому что дети росли и позволяли себе нарушать порядок и становиться личностями. Они стали позволять себе иметь собственное суждение и иной раз осмеливались высказывать эти незрелые и провокационные идеи на уроках или в сочинениях.

И чем старше они становились, тем меньше нравились Лиане Андреевне. Вместо детей, из которых она, в соответствии с долгом советского педагога, должна была сформировать строителей социализма, учительница видела перед собой недорослей, которые слушают кошмарную музыку, носят немыслимые штаны, подражают Западу и даже, говорят, могут продаться за пачку жвачки. И хоть под раскатами ее педагогического гнева они еще втягивали головы в плечи, но глаза… в глазах она все чаще замечала насмешку.

Самые отчаянные осмеливались писать сочинения, отступая от сказанного в учебнике, а те, кто вообще писал сочинения с трудом, нашли другой способ отомстить строгой и нелюбимой училке. Дело в том, что Лиана Андреевна с возрастом все больше и больше любила только две вещи – порядок и свои цветы, которыми были заставлены все подоконники в классе. Цветоводство стало страстью старой девы, и ее класс всегда был образцовым, в него водили все комиссии.

Цветы вообще на удивление хорошо растут там, где скапливается много отрицательной энергии, а именно в школах и поликлиниках. Вот и у Лианы Андреевны в классе на подоконнике возвышался раскидистый бальзамин, известный в народе как ванька мокрый. В углу на специальной подставочке радовали глаз фиалки – сиреневые, розовые и белые. Имелись также драцена и диффенбахия – выдающиеся экземпляры, с толстыми стволами и блестящими листьями, которые Лиана Андреевна любовно протирала и опрыскивала. Ну а также процветала тут всякая растительность поменьше и попроще: хлорофитумы, например, аспарагусы и цветущая мелкими восковыми цветочками хойа.

И если кому-то из учеников хотелось отомстить за двойку или сорвать урок, надо было лишь улучить минутку и сделать так, чтобы портреты классиков русской литературы висели криво, или перепачкать мелом доску, или пообрывать листочки с какого-нибудь хлорофитума и бросить их на пол. Тогда больше половины урока можно ничего не делать, только слушать полные яда тирады русички.

Один класс доставал Лиану Андреевну особо. Честно сказать, от этих детей стонала вся школа. Двое учителей уже отказались от классного руководства. Третьему – молодому преподавателю физики – было предложено по-тихому подать заявление об уходе, так как стало известно, что на уроках он ведет себя запанибрата с учениками, а после уроков пьет с ними пиво. В то время ларьков на каждом углу не имелось, и немыслимо было, чтобы в магазине пиво или сигареты продали десятиклассникам. Класс устраивал забастовки, требуя вернуть любимого педагога, срывал уроки, а потом кто-то выкинул из окна несколько горшков с цветами из кабинета Лианы Андреевны. После этого она возненавидела 10-й «А». Да и как могло быть иначе, если именно в этом классе собрался первоклассный набор выродков: хиппи, панк, тихий диссидент, похожий на Джона Леннона, девочка, на лице которой было написано «А я знаю, что такое половая жизнь», и просто засранец с острым языком и рудиментарной совестью.

Заглянув однажды в пустой кабинет труда после уроков, Лиана Андреевна застукала там теплую компанию: диссидента, засранца, хиппи, двух, у которых наличие логики и мозгов вызывало на уроках литературы неудержимую зевоту, Лару и ее школьную подружку Натку. При виде юбок, кончавшихся на два сантиметра ниже попы, и расстегнутой второй пуговицы на блузке учительница не могла не возмутиться. Окна были открыты – ранняя и очень теплая весна дышала влагой и клейкой зеленью, в руках подростков тлели сигареты, на подоконнике стояла бутылка вина, а молодой, но небесталанный голос выводил под недавно выученные аккорды:

Рыдает мать,
И, словно тень, стоит отец.
Ведь для него
Он был совсем еще юнец.
А сколько их,
Не сделав в жизни первый шаг,
Пришли домой
В закрытых цинковых гробах.

В руках одного из ребят она заметила журнал, с обложки скалились жуткие рожи с высунутыми языками. Кричаще-яркий, он никак не мог быть плодом советской полиграфической промышленности. Журнал привез дядя юного диссидента, глянцевые страницы демонстрировали портреты рок-музыкантов и некоторое количество не слишком одетых девок. Словом, мечта подростка.

У Лианы Андреевны потемнело в глазах. Это бунт. Десант западного тлетворного влияния в ее родной школе. Отвратительный журнал, выпивка, а песня – она извращала помощь советских людей братскому народу Афганистана.

Дальнейшее напоминало суды инквизиции: как-то поднялся общий шум, и в присутствии комсомольского актива школы проведен был педсовет, где Лиана Андреевна произнесла острополитическую речь, призывая избавиться от позора, пока школа не потеряла свое доброе имя в глазах родителей и РОНО.

– Надо преподать урок, чтобы другим было неповадно и близко подходить к этой западной гнили, к этой заразе, которая отравляет души наших детей! Язву, чтобы она не разъедала здоровое тело, нужно выжечь каленым железом.